— Папочка, я не пойду с ним, я его боюсь, — хнычу я.
Мой отец, Томас Ли — высокий, черноволосый, голубоглазый. На моих глазах он превратился из тучного здоровяка в больного исхудалого человека. И я знаю, что всему виной белый порошок, который он курит и иногда нюхает.
Папа наклоняется и опускается на одно колено, заглядывая мне в глаза.
— Будь хорошей девочкой, иди с Филом, хорошо, детка? Он тебя не обидит, — говорит папа, кивая.
— Но мне он не нравится, — отвечаю я, оборачиваясь через плечо и глядя на здоровенного Фила.
Огромного, толстого Фила.
Он стоит, скрестив руки на груди. Мне страшно. Хотя на нем темные очки, я знаю, что он смотрит на меня и злится. Большое круглое брюхо выпирает, как у Санты Клауса, вот только Санта выглядит куда добрее. Да и постройнее, пожалуй.
Отвернувшись от Фила и снова взглянув на отца, я вижу, как челюсть у него ходит ходуном, и весь он дрожит, словно от холода. Да что с ним такое?
— Папа, ты заболел? — спрашиваю я.
Его снова пробирает дрожь. Он мягко сжимает мои плечи.
— Да, Мия, я заболел. Если ты пойдешь с Филом, папа поправится.
Прикусив губу, снова смотрю через плечо. Фил снимает солнцезащитные очки и слегка улыбается. У меня мурашки по коже. Его улыбка мне совсем не нравится.
— Ладно, папочка, я пойду, — киваю я и радуюсь, получив от отца в ответ улыбку.
— Ты умница, Мия. Не забывай, ты моя принцесса. Поэтому тебя и зовут Мия, — говорит он. — Ты всегда будешь моей маленькой девочкой.
Папа говорил мне, что Мия по-итальянски значит «моя». Мне нравится думать о том, что я всегда буду папиной.
— Не забудь свой рюкзак, — говорит он, надевая мне на плечи розовый ранец с феей Динь-динь. — Фил будет водить тебя по разным местам, чтобы ты передавала людям маленькие пакетики, которые им нужны, вот и все. Ты ведь сделаешь это для папы?
— Да, — соглашаюсь я. — А что внутри этих пакетиков? Почему он сам не может их раздать?
Папа закрывает глаза и тяжело вздыхает.
— Там конфеты. Для взрослых. За каждую конфету, которую ты дашь взрослым, Фил даст конфету папе. Пора идти, Мия, увидимся позже.
Я уже большая девочка. Мне целых восемь лет. Большие девочки не плачут.
— Я люблю тебя.
Я крепко обнимаю папу. Он вспотел и весь дрожит. Я сделаю то, о чем он просит, потому что хочу, чтобы он снова играл со мной в догонялки и готовил обед, как раньше, пока не заболел.
С трепещущим сердцем я иду навстречу Филу, который уже направился к своему белому фургону.
— Мия! — зовет меня папа.
— Что, папочка? — тут же откликаюсь я и бегу к нему.
Может быть, он передумал, и мне не придется идти с Филом.
— Детка, обещаю тебе, это только один раз. Папа поправится.
— Хорошо. Пока, папа, — говорю я, глядя в его красные, сонные глаза.
Я иду к Филу, оглядываясь на каждом шагу, надеюсь, что папа позовет меня обратно.
Но он молчит.
В тот день я поняла… мой папа — лжец.
* * *
Резко очнувшись ото сна, я дышу так часто, будто только что пробежала тысячу кругов вокруг луны.
Оглядываюсь и понемногу успокаиваюсь, сердцебиение возвращается к почти нормальному ритму. Через тонкие шторы с оборками я вижу, что снаружи еще темно.
Черт, ненавижу сны.
Я всегда просыпаюсь именно так, и мне нужно несколько минут, чтобы прийти в себя. По опыту я знаю, что заснуть снова мне не удастся, особенно после такого сна. Этот сон, о котором мне хотелось бы забыть, приходит ко мне вновь и вновь, воскрешая в памяти тот день, когда я утратила веру в своего отца. День, когда отец обменял меня на наркоту.
День, когда я начала торговать наркотиками.
В восемь лет.
Я стою под горячим душем двадцать минут, так, что моя кожа краснеет. Только тогда дрожь утихает.
Меня из себя выводит то, что он по-прежнему на меня влияет. И то, что когда я думаю об отце, то превращаюсь в ту испуганную восьмилетнюю девочку. Маленькую девочку, ставшую главным наркоторговцем Большого Фила.
Одиннадцать лет я имела удовольствие быть его главным подчиненным. За одиннадцать долбаных лет я видела то, от чего в страхе съежился бы любой подонок.
Я видела мамаш под кайфом, не замечающих своих орущих младенцев, голодных и грязных. Я видела, как наркоманы вытаскивают иглы из рук приятелей, чтобы вколоть их себе. Я видела детей, моих сверстников, подсаженных на иглу, готовых на все, буквально на все, чтобы получить очередную дозу.
И я стояла в стороне и смотрела, позволяя этим людям рушить свою жизнь. Я виновата не меньше Большого Фила. Не меньше отца.
Большой Фил — главный наркодилер Лос-Анджелеса. Он мог достать все что угодно. Кокаин, героин, марихуана, метамфетамин, таблетки — все что пожелаете.
Но Большой Фил сам руки не пачкал, кося под хиппующего торговца лечебными травами. У этого мошенника был магазинчик в центре города, «Волшебный травы», где он торговал «лекарствами» от всего на свете, начиная с простуды и заканчивая раком.
Но только грош им была цена…
Эти «лекарства» по дешевке вывозили из Китая или Индии, и «вылечить» они могли разве что при большом самовнушении больного. Большой Фил был мошенником, и плевать он хотел, какой эффект дают его товары.
Каким-то образом ему удавалось оставаться вне поля зрения полиции, и он, распространяя наркотики, сделал себе имя среди низших слоев Лос-Анджелеса. Однако, глядя на Фила, вы ни за что бы не угадали, что это человек-паразит. Нацепив хороший костюм и фальшивую улыбку, он превосходно вписывался в общество, и, пройдя мимо него по улице, вы бы и не обратили на этого типа внимания.
Внешне он — самый обыкновенный толстяк-американец из среднего класса, в котором нет ничего интересного и запоминающегося. Но внутри это — безжалостный убийца, которым движет лишь одно — жадность. Это опасный хищник, который атакует, когда жертва беспомощна и меньше всего ждет нападения.
Страх, который он внушает другим, делает его неприкосновенным, что еще больше распаляет этого садиста. Он чувствует себя могущественным, непобедимым.
Как же я оказалась втянутой в это?
Все «благодаря» одному человеку. Моему отцу.
Когда мама бросила нас и уехала в Канаду, она забрала с собой частичку отца. Я не знаю, почему она ушла от нас, ведь мы были счастливы вместе. По крайней мере, мне так казалось.
Папа работал в успешной производственной компании, и его как раз повысили до начальника смены. Мама была учителем рисования в местной школе, и ее картины попали в галерею в центре города, о чем она всегда и мечтала.
Но однажды отец забрал меня из детского сада и сказал, что мама ушла и больше не вернется. Этот день отчетливо стоит у меня перед глазами. Я нарисовала для нее кривоватую бабочку с зелено-розово-голубыми крыльями. Я так гордилась своим рисунком, потому что он напоминал одну из маминых картин в галерее.
Помню, как горько я рыдала, когда папа сказал, что мама нас покинула, что теперь мы остались вдвоем.
Я крепко прижимала к себе картинку, последнее, что я нарисовала для мамы.
Папа увидел, как я вцепилась в этот листок, и со злостью спросил, что это такое. Когда я ответила, что это рисунок для мамы, папа пришел в ярость и вырвал лист из моих крошечных пальцев, выбросив его в открытое окно.
От крика, что вырвался в тот момент из моего горла, я охрипла на три дня. Я помню, как рисунок, словно воздушный шарик, унесло ветром, и я зажмурилась, надеясь, что это лишь плохой сон.
Потом я открыла глаза, и, увы, это не было сном.
В тот день закончилось мое детство, и мне пришлось быстро повзрослеть, потому что вскоре после этого отец подсел на наркотики. Но только когда мне исполнилось восемь, его зависимость по-настоящему вышла из-под контроля.
Я никогда не понимала, почему папа вдруг становился таким нервным и злым, ведь обычно он был спокойным, счастливым человеком. Теперь я знаю, что он просто был наркоманом. Точнее, у него была зависимость от метамфетамина. Он употреблял его снова и снова — позже я узнала — это называется «передозировка». Он кололся каждые несколько часов, пока не заканчивались запасы или пока он не впадал в отключку.
Все началось примерно через год после ухода мамы, и со временем становилось только хуже и хуже. Вскоре отец настолько завяз в долгах, что мне пришлось работать на Большого Фила, чтобы платить за папину зависимость.
По мере того, как его зависимость набирала обороты, отец потерял работу и истратил все сбережения раньше, чем можно было представить. На наркотики он спускал даже пособие для содержания ребенка, но и этих денег ему не хватало. Тут-то я и пригодилась ему и Большому Филу.
Они сговорились. Я буду работать на Большого Фила всякий раз, когда ему понадобится передать наркотики — никто ведь не обратит внимания на восьмилетнюю девочку с розовым рюкзачком, которая, конечно, просто торопится утром в школу. Кому придет в голову, что в ее ранце полно наркоты.
Большой Фил набивал мой рюкзак самыми разными наркотиками, которые я продавала за деньги, не задавая вопросов. Взамен он снабжал отца дешевой наркотой, и чем дешевле она была, тем сильнее становилась зависимость. В итоге я стала работать на Большого Фила каждый день.
Став старше, я разобралась в том, что происходит, но каждый раз, когда отец умолял меня помочь ему, клянясь, что это в последний раз, я превращалась все в ту же испуганную восьмилетнюю девочку.
«Последний раз» никогда не был последним. Вот почему все закончилось так, как закончилось.
Не знаю, нашел ли уже кто-нибудь его тело — у него не было ни друзей, ни семьи. Нас было двое. Большой Фил должен был зайти, но что, если он этого не сделал? Что, если тело отца все еще лежит на полу, и никто об этом не знает? От этих мыслей у меня стынет кровь.
Почему я застрелила отца?
Я покончила с его жалкой жизнью, потому что он этого заслуживал. Я убила его, потому что устала торговать наркотой.
Я ненавижу себя за то, что испортила столько жизней, но, в конце концов, у тех людей был выбор. Они сами решали накачивать себя до невменяемости, они могли остановиться, если бы захотели. Их никто не заставлял и не приставлял к виску пистолет.
А мне приставляли. В буквальном смысле.
В тот день, когда отец направил на меня пушку, угрожая застрелить, если я не пойду работать на Фила, чтобы расплатиться с его долгами, я решила, что с меня хватит.
Как я уже говорила, либо он, либо я.
Жаль, что я не сделала этого раньше.