- Я приеду за тобой ровно в три. И без всяких там штучек! У нас уже нет времени на подмену. Ясно?
Глаза красавца были холодны и прозрачны. На лице - ни следа сантиментов...
В свою квартиру Щасливкинд вошел сломленным окончательно. Сославшись на усталость и недомогание, прошел в спальню, разделся и лег. Через минуту вошла жена и шепотом сообщила, что всё знает, что ей звонил Абрам, что она подпишет "о неразглашении", а дочерям сказано, что папа уезжает на день-два в командировку в Тверию...
- Что ты знаешь о моем задании?
- Щасливкинд, я же дала клятву молчать!
- Ты умница и очень надежный человек!
- Абрам от тебя в восторге! Я горжусь тобой! - Глаза жены увлажнились.
- На памятник денег у тебя хватит?
- Не говори глупостей!
- Не страшно говорить глупости, страшно делать их. Запишешь это, ладно? И учти, казнят в Ираке публично, и казнь показывают по телевизору. Будешь со мной до конца.
- Хочешь извести меня?
- Есть хочу.
В тоне его появились почти забытые, властные нотки. Жена тотчас помчалась на кухню. Через несколько минут раздалось ее веселое: "Всем к столу! Обед готов!"
...Было необыкновенно вкусно.
Дочери, узнав, что из Тверии кроме рыбы привезти нечего, интерес к отцу потеряли совершенно и защебетали о делах куда более важных.
Что касается жены, то она то и дело вскидывала на мужа глаза, полные любви и восторга.
Сам же хозяин дома был суров и молчалив.
- Девочки, - вдруг сказала жена, - не трещите так, вы мешаете отцу думать!
- Думать за обедом? А в спальне нельзя? Раз в неделю приезжаю домой и не могу как следует поговорить с сестрой! - Это был монолог старшенькой.
"Боже мой, какая страшная жизнь у разведчиков! Ни попрощаться по-человечески, ни открыть друг другу сердца. Врать, всю жизнь врать! А потом родные напишут о тебе воспоминания, лживые, как и вся твоя казненная жизнь..."
...Перед его глазами мерной чередой побежали строчки, написанные кем-то из энергично жующих сейчас: "Мы понимали, чего стоило ему это искрометное веселье. Только глаза выдавали его, глаза, полные печали и необыкновенной любви к нам. "Ты вернешься!" - кричало всё в нас. "Я вернусь!" - вопило всё в нем. Мы понимали, что судьба одарила нас счастьем жить с необыкновенным человеком. Мы гордились им! Мы старались быть достойными его, и поэтому ни единой слезинки не выкатилось из наших глаз. А он все сыпал и сыпал шутками. И это перед таким заданием!"
- Ты не могла купить хлеб посвежее? - сурово прервал себя Щасливкинд.
- Не было другого, - виновато ответила жена.
- Папа, дай мне пятьдесят шекелей! - сказала младшенькая.
- Зачем тебе?
- Перечислить? Пожалуйста: лак для ногтей, карандаш...
"Самое дорогое в нашей жизни - это дети."
- ... Дашь?
- Ну конечно дам... Девочки, даже в субботу мы видимся только в перерывах между телевизионными передачами. Нам не о чем поговорить?
Девочки удивленно уставились на отца.
- Конечно есть о чем, папочка! Например, чтоб не забыли выключить электрический бойлер, не гоняли зря мазган, не смотрели так много телевизор, помогли маме в уборке квартиры... - на одном дыхании выпалила старшая.
- Ты еще забыла про мою учебу, - добавила младшенькая, - и чтоб не красилась.
- Папочка, - продолжила старшенькая. - С каких это пор тебе стало что-либо интересно, кроме сидения перед компьютером со своими рассказами и смотрения американских триллеров по телевизору?
- Но вы же сами не делитесь со мной!
- Но у тебя на всё только одна реакция - ирония! Я еще не успеваю закончить фразу, а ты уже начинаешь улыбаться!
- Перестань терзать отца перед ответственной командировкой! - приказала мать.
- В Тверию! - прыснула младшенькая.
- А куда бы ты хотела? - умирая от жалости к себе, спросил Щасливкинд.
- В Америку!
- А что вы думаете, девочки... - задумчиво начала жена, но "разведчик" немедленно и сурово перебил ее:
- Оставим это! Значит, я стою только Тверии. Мне очень жаль, девочки, что вам так не повезло с папой...
- Начинается...
- Нет, нет, не буду вам мешать...
Но всё-таки, прикончив изумительное жаркое, он встал, гордо и печально произнес "спасибо" и отправился в спальню.
По телевизору показывали футбол из Англии, но не смотрелось... Вошла собака, равнодушно взглянула на него и, неожиданно фыркнув, вышла, хотя раньше всегда легким прыжком перебрасывала с пола на постель свое серое тельце и затихала, прижавшись холодным носом к хозяину.
"От меня уже, наверное, пахнет Ираком. Это и есть профессионализм. Еще немного, и заговорю на одном из их диалектов. Что почернел - несомненно. Но что, собственно, произошло? Всю свою сионистскую жизнь я мечтал совершить подвиг во имя Израиля. И только представилась возможность, тут же превратился в манную кашу. Неужели это удел всех мечтателей? Да нет, "кремлевский", например, показал себя превосходно. Страшно. Всего-навсего страшно. Разоблачат, пытать будут... О, как это хорошо, как гуманно, что в Израиле есть закон, ограничивающий силовые методы допроса. А еще недавно я думал, что такой закон есть не что иное, как либеральная слюнявость, неодолимая жажда показаться миру даже более беленькими, чем нам полагается по статусу... И вообще, какое же это наслаждение - шпионить в демократическом государстве!"
Но вспомнился Полард...
А потом пошли картины детства. Как и все негении, Щасливкинд помнил себя только лет с семи... После воспоминаний детства пошли картины юности, зрелости, половой зрелости и так далее, и так далее, вплоть до встречи с Абрамом...
До прихода красавца оставался час. Вошла жена.