Как только открыла ключом свою квартиру, то поняла: они приходили, что-то искали, и лучше бы я сюда не приходила, лучше бы осталась там, в больнице, или улетела бы на луну, или вообще бы не рождалась.
Прямо с порога я увидела, что у меня кто-то был и перерыл всю мою квартиру: ящики стола и комода были выдвинуты, листы бумаги валялись, где попало, книги сброшены на пол, и в них что-то искали, постельное бельё небрежно свалено на полу, а мои трусы и лифчики покоились сверху. Верх комода заполняли маленькие шкатулки с дешёвыми украшениями и косметикой. Там же лежали все мои деньги — рублей триста. Наверное, их уже не было. «Вот она, первая ласточка, — подумала я, — такая же чёрная, как те непрошеные гости».
Сказать, что я растерялась — ничего не сказать. На меня напал ступор, уныние, безысходность, я поняла: они приходили снова, и может, быть ещё придут, потому что они что-то искали, а вот нашли или нет — я не знала.
Я так и осталась стоять у порога своей квартиры. Войти туда у меня не хватило сил. Но я взяла себя в руки, рвано вздохнула и огляделась. Всё было до боли похоже на жестокую шутку. Я так была поглощена увиденным, что не услышала, как за спиной появились Степаныч и Саша.
— Наташа, это что? Кто здесь был? Он тебя ограбил? — Саша, от увиденного, потрясён не меньше моего. По крайней мере, в голосе звучали именно эти ноты.
— То, что ты видишь. Любовник мой, как ты говорил, постарался, молодой и хромой. Видно, ногой задевал и разваливал всё тут.
Тугой ком в горле затягивался, заставляя сдавленно дышать, непролитые слезы щипали глаза, а из груди вырвался утробный стон.
Я упираюсь лбом о дверь, она прохладная, и мне становится легче. Чувствую, как Саша берёт меня за плечи и притягивает к себе. Он просто дышит мне в затылок, и его тепло, его руки, помогают распутать, разорвать тот ком, что ещё саднит моё горло.
Степаныч ещё больше удивился тому, что увидел, и непроизвольно присвистнул:
— Что-то нехорошее у тебя творится. Кто же тут всё-таки был? Нехорошо, я Клавдии обещал, что позабочусь, присмотрю. Дааа, дверь-то у тебя хлипкая. Любой открыть может — замок-то на ладан дышит. — И чего ты к ней пристал! — это уже Саше, — Никого у неё нет! Пристал! Любовник… Я всё же пересилила себя и вошла. Мужчины тоже.
Они были встревожены не на шутку.
Я стала медленно собирать листы разбросанной бумаги — моей курсовой за прошлый семестр с оценкой «отлично». Один лист улетел под кровать, и я присела на корточки, чтобы достать его, но он лежал так далеко, что, дотягиваясь, я стукнулась о кровать головой. Утонув от жалости к себе, я тихо заплакала.
— Дядя Коля, что мне делать? — я растерянно разводила руками, искала защиты, помощи.
Степаныч обнял меня за плечи по-отцовски, похлопал по плечу:
— Нат, надо бы полицию вызвать, мало ли что!
— Какая полиция, дядя Коля, не украли же ничего, и что у меня красть, сами знаете. А документы на квартиру до сих пор у вас, хорошо, что у вас сейф.
Я опять начинаю плакать, но теперь от того, что полиция может раскопать, что я не доложила об огнестреле. Получается, я сама себя загнала в ловушку. А что мне тогда было делать?
— Нат, ничего, ничего, не плачь, дочка, уберём всё, а дверь заменим — ни одна сволочь не откроет. Сашк, что стоишь, помогай убирать.
Я сразу не заметила, что от матраца что-то отвалилось. Это что-то, видно, было прикреплено скотчем к низу матраца и оказалось тонкой чёрной папкой с кусками уже пожелтевшего скотча.
На первой и единственной странице мелким почерком было написано:
«Он вошёл в мою жизнь непрошено, о моей любви не скорбя…»
Я подумала: «Какие-то стихи», — и положила папку в сумку.
Вытерла слёзы и твёрдо проговорила:
— Мужчины, не надо, я сама.
Но они не послушались и поднимали с пола разбросанные бумаги вещи.
А я, первым делом, запихнула в шкаф свои трусы и лифчики.
— Куда это? Я никуда не поеду, вот ещё! — объявляю я, когда Саша, берёт меня за руку и ведёт к выходу из квартиры. Они со Степанычем против, чтобы я осталась в таком настроении, в таком раздрае одна в разгромленной, многострадальной однушке.
Я лукавлю, очень лукавлю, потому что одной страшно, и потому что… так хочется побыть с Сашей.
— Поедет она, дядя Коля, поедет, — смеётся Саша, — да, Наташ? Поживёшь у меня недельку, Степанычу нескучно будет, а дверь мы заменим. Идёт?
Я только развожу руками. Идёт. Выбора у меня нет.
Пока я переодевалась в свой любимый тёмно-серый брючный костюм, собирала кое-какие вещи, чтобы взять их с собой, несколько раз останавливалась. Что-то очень сильно мучило меня. Я сомневалась, правильно ли поступаю, что вот так, запросто, еду в дом к малознакомому мужчине, пусть он даже друг Степаныча, и очень нравится мне. Но вдруг, кто-то ещё встретит меня там, дома у Саши. Я ведь не знаю о нём ничего. Я видела, как он переживает за меня, но и только? Я молча оглядывала свою маленькую квартирку, да, без ремонта, да, с видавшей мебелью, но здесь мне было хорошо, здесь я хозяйка. Слово «было» болью отозвалось в моём сердце. Было. Пока незваные гости ночью не ворвались в мой мир, пока они не потревожили мой покой. А что дальше? Я же не смогу постоянно бегать. В моей душе всё же теплилась надежда, что они больше не придут, что они забыли обо мне, что моя помощь им не понадобится. Что им тут делать? Красть нечего, а документы хранились у Степаныча в сейфе.
Вот эта самая помощь, проще говоря, незаконное оказание медицинской помощи меня угнетало сильнее. Я не понаслышке знала, какое наказание получали врачи, оказывающие такие услуги. А может, не эта причина беспокоила меня сильнее? Я боялась, что в доме у Саши я просто окажусь лишней.
«Нет, я не поеду, это неправильно. Лучше останусь дома, и будь, что будет», — решила я.
Рука стала доставать вещи из сумки, а душа была не согласна. Разум помогал руке, а душа восставала.
Задумавшись, я не слышала, как вошёл Саша. Он, наверное, понял моё состояние, оно отражалось на моём лице.
Я хочу ему сказать, что я остаюсь. Что я не должна, что так неправильно.
Но выговорить ничего не смогла. Его лёгкое прикосновение к моим плечам заставило меня вздрогнуть. Но ни его проникновенный взгляд, читающий мои мысли, ни теплые объятия — ничто меня не успокаивало.
Мне просто надо было выговориться, а Саша молча ждал, когда я начну. В маленькой комнате повисла тишина. Я высвободилась из его рук и продолжила вынимать из сумки вещи.
— Расскажешь? — стоя напротив и буравя меня взглядом, начал он сам.
Я вынимала вещи, а он складывал их обратно.
— Что рассказать? — я не знала, что он хотел услышать. Я старалась не смотреть на Сашу, мне казалось, что он читал мои мысли. — Ты кого-то боишься, так? — он больно бил вопросом, казалось, что он уже знал ответ на свой вопрос.
— Так, но это тебя не касается. Это мои проблемы, и тебя они меньше всего должны волновать. Зачем тебе проблемы чужого человека. И потом, тебя, наверняка, ждут дома. А я своими проблемами не хочу тебе портить жизнь, — я что-то совсем зарапортовалась, не замечала, что твержу одно и то же слово.
— Проблемы, проблемы… Не находишь, что ты повторяешься?
— Я не знаю, как ещё сказать. Геморрой? Осложнение? Да, как не назови — всё равно проблема.
— Но дело ведь не только в этом? — его взгляд опять проникал внутрь меня и читал мои мысли.
— А в чём?
— В том, что я хочу узнать, чего ты боишься? Меня? Того, кто меня, по твоим словам, ждёт дома? Или тех, кто всё это устроил?
— Всех сразу! — выпалила я от злости. Но злилась я на себя: зачем открыла дверь. — Спасибо, Александр, но… я остаюсь.
— Это исключено. Пока меня не будет в городе, ты поживёшь в моём доме. Степаныч о тебе позаботится. Больше! Больше в доме у меня никого нет. С этой стороны головной боли не будет. А с теми, кого ты боишься, мы потом разберёмся.
— А с какой это стати ты мной распоряжаешься?
— С такой, — он, как танк, шёл напролом и таранил все мои сомнения, — что я старше, опытнее, и… ты мне очень нравишься. У?
Он говорил так убедительно, что я поверила, что так и будет, почувствовала себя защищённой, почувствовала его искренность и даже поверила, что я ему нравлюсь.
А когда он требовательно приподнял мой подбородок и поцеловал в губы, нежно, легко, чуть касаясь, я совсем сникла: я уже не могла обходиться без него, меня тянуло к Саше, как магнитом. Потом его губы легко коснулись моей шеи, он втянул в себя воздух, словно желая узнать мой запах… и поцеловал второй раз, уже более настойчиво, придерживая мой затылок, не позволяя уклониться от поцелуя. Я целовала в ответ, неловко и неумело. Его терпкий аромат буквально окутал меня, взял в плен, а колкие мурашки пробегали по моему телу, сбивали меня с толку, а я захотела, чтобы этот поцелуй не заканчивался бы никогда. Его пальцы всё крепче сжимали мою талию, моё сердце отстукивало тахикардию, а его билось настолько сильно, что я ладошкой ощущала его стук через рубашку. Потом моя рука поползла вверх, коснулась его горячей шеи, а потом щеки, а язык Саши властно проник сквозь мои зубы, а пресловутые бабочки вдруг вспорхнули у меня в животе, я попросту струсила.
С силой отстранила мужчину от себя и, переводя дух, пробормотала:
— Стоп, Саша, стоп, мы так не договаривались. Первый раз, там, на лестнице, — ладно уж, но второй…
— Так мы и на первый не договаривались, — одними уголками губ улыбнулся он. А потом, извиняясь, сказал: — Я напугал тебя…
Он ещё не отпустил меня, шумно дышал в шею.
— Чего уж, сама виновата… только больше не делай так…
— Тебе не понравилось? — допытывался Саша.
— Мне… — я засмущалась, — мне не с чем сравнить… Да! И не смейся, — видя его широкую улыбку, воскликнула я. — И давай уж, поехали… если ты не передумал и обещаешь больше не целоваться.
Я немного приврала, так как целовалась пару раз, но те поцелуи второкурсника нашего меда, который пару раз меня провожал, а потом переметнулся к более доступной Алисе Борцовой, были не в счёт
— Уу, — не обещаю…, но обещаю подумать.
Он не дал мне ответить, что-либо возразить, только схватил мою сумку, руку и потащил к двери.
— Дверь, стой, Саша, дверь надо же закрыть!
А потом, когда ехали в машине, крутой, наверное, новой, потому что пахло новой обивкой, я, смущённо избегая Сашиного взгляда, изредка дотрагивалась до своих губ, будто проверяя, цел ли тот Сашин поцелуй. Он смотрел только на дорогу, изредка переговариваясь со Степанычем, который сидел сзади.
Потом мы оставили Степаныча у мастерской, где заказывают двери, а сами поехали дальше. Я предлагала деньги за дверь, но дядя Коля сразу отверг их, сказал:
— Потом отдашь, когда заработаешь.
Он всегда так говорил, а потом добавлял: «Куда мне одному столько денег?» У Степаныча приличная пенсия. Мне было стыдно, но поделать я ничего не могла — отдавать долг было просто нечем.