Наташа
Саша рассказал мне о своём детстве в детском доме. Он вывернул для меня себя наизнанку, не опасаясь, что я правильно всё пойму и приму как своё, личное, родное.
В детский дом он попал в годовалом возрасте.
— Как в годовалом? Какая мать откажется от уже годовалого ребёнка? Она пила? У неё тебя забрали? — сквозь слёзы спрашивала я. Я уже примостилась у него на плече, мне так на нём уютно!
— В документах об этом ничего не сказано, — грустно отмахнулся он и положил кисть руки на глаза, будто прячась. — В документах нет ничего. Но потом я узнал, что она умерла при родах, когда рожала меня.
— А отец, ты искал его? — я не могу поверить, чтобы отец навсегда отказался от сына и не дал хотя бы весточки о себе.
— Нет, да и зачем, меня до шести лет хранила няня Арина Максимовна. Она, как сейчас помню, всегда держала меня за руку. Никого не держала, только меня. Я сначала думал, что она моя мама. Я даже звал её так. Но потом оказалось, что она только няня. Пацаны завидовали, что я её любимчик. Когда один из них сказал, что у нас тут нет мам, а Арина — няня, я с ним даже подрался. Помню, как я плакал тогда. Я и помню-то себя с шести лет. Но Арина опекала меня и потом. Бывало, затащит к себе, засунет в рот конфетку и строго прикажет: «Жуй здесь и молчи!» Помню её чуть шершавые руки и такие добрые глаза. Погоди, они же были синие, Наташ, как у тебя, представляешь!
Саша склоняется надо мной и нежно касается губами уголков моих глаз.
— С Маратом познакомились там же. С первого класса сидели за одной партой, — продолжает он, очерчивая взглядом моё лицо. А я поглаживаю его обнажённую грудь, рисую пальчиком на ней какие-то узоры.
— А потом на моё счастье, в детдоме появился Степаныч после увольнения из погранвойск.
Саша замолкает, а я тереблю его:
— Ну, а дальше… И что ты всё время ворочаешься, тебе неудобно?
— Я завтра продолжу, а сейчас… — он накрывает мои губы жадным поцелуем, резко стаскивает с меня пижамные штаны, я не успеваю даже охнуть.
Полотенце, до сих пор прикрывающее Сашу ниже пояса, летит на пол, к подушке.
Он прижимает меня ещё крепче к своей груди и на миг замирает. На миг, на один.
Потому что потом забываем обо всём, мы в плену страсти, мы растворяемся друг в друге.
Губы впиваются в губы, языки ласкают друг друга. Мы целуем друг друга жадно, до дна, до боли, до спазмов мыслей. Теперь слова не нужны, зачем они, когда есть чувства.
Нет, одно слово всё же есть:
— Сашаа!
Оно повторено сотни раз. А в ответ получено:
— Наташа, Натка, Наташшша!
Его горячий рот ласкал мою шею, язык дразнил мочку уха. Жаркое дыхание Саши опаляло мою кожу, и от сладостного ощущения близости дорогого мужчины я уплывала на волнах томительного блаженства, чувствуя, как моё тело тает в его сильных теплых руках. Мой крик восторга пронесся по комнате, сливаясь с рыком мужчины, когда наши тела соединились. Я стонала и изгибалась, устремляясь ему навстречу, с каждый его сильным глубоким толчком уносясь все дальше в в мир блаженства. Его ритм, сильный и жёсткий, затоплял шквалом удовольствия, и вместе с ним выливались все накопившиеся в ней эмоции, превращаясь в маленький ураган.
В этом сладком экстазе слезы текли по моим пылающим щекам. Но это были не слезы боли или обиды, а слезы наслаждения. Удовольствие обладания красивым телом Саши охватывало меня целиком, проникало во все поры. Моё тело впускало его в самые свои заветные уголки. Переживания становились все острее, и, закричав от непереносимого блаженства, я почувствовала, как распадаюсь на кусочки, на атомы, сливаясь с телом любимого мужчины, поглощая его. Ощутив его извержение внутри своего естества, я взлетела еще раз, чувствуя, как Саша содрогается на мне, до боли стискивая моё тело, а перегибаюсь так, что кажется, хрустнут позвонки.
Утро следующего дня было более приветливым. Сквозь разрывы туч и серых облаков робко пробирались лучи солнца. Они осветили комнату через незашторенные окна.
Под моей щекой мерно билось сердце… моего мужчины. Теперь я в этом точно уверена. Я целую его в сосок, провожу по нему языком, радостно прижимаюсь к обнажённому телу, скольжу ладонью по животу, цепляя пальчиками волосики паха. Саша сразу просыпается. Он крепко сжимает меня в объятиях и притягивает к себе, нежно целуя в щёку и не позволяя встать. Я чувствую его сильные мускулистые руки, их шёлковая кожа скользит у меня под щекой. А на бицепсе кожа ещё нежнее. Я целую её и снова трусь щекой.
— Ммм, кошка… — не выдерживает Саша. Ему нравится, и он улыбается белозубой улыбкой. Плавающий взгляд карих глаз, нежные прикосновения. — Ещё чуть-чуть, Нат, минутку, — целуя в ухо, невесомо дразня своим касанием, промурчал он.
— Кофе? — в ответ шепнула я.
— Угу! — разомкнул руки со вздохом, — я бы так и провалялся с тобой целый день в постели! Но надо работать. Нат, завтрак будет?
Быстрый душ привёл меня в равновесие, несмотря на то, что спали мы мало.
Саша выполз на кухню только на запах омлета, гренков и кофе, уже одетый в брюки и рубашку и с влажными волосами.
Я не смогла не дотронуться до тёмной от влаги макушки. Подумала: «Какой же он красивый! И мой» — и сердце забилось чаще.
Во время завтрака я старалась на него не смотреть, ковыряла вилкой в омлете и улыбалась — в противном случае — сразу брошусь к нему на шею, и уже тогда точно на работу он не пойдёт. Но я понимаю: он должен. У них много дел с Маратом. Деньги с неба не капают.
— Что ты хочешь на ужин?
— Ужинать будем в ресторане, согласна?
Ещё бы не согласна, если я там никогда не была. Я много, где не была, куда меня водил Саша. Только для этого пришлось обновлять гардероб. Короткое васильковое платье из плотного шёлка с кружевными рукавами и кружевом по лифу, пара туфлей в цвет и комплект нижнего белья под платье — это всё, на что у меня хватило целой зарплаты фельдшера скорой помощи. Но я не пожалела. Платье очень подошло к моим глазам.
«А деньги-то ещё остались!» — закрываю я подальше от соблазна свой кошелёк