По трассе, по зимней дороге с невообразимой скоростью мчался, летел прошитый в нескольких местах пулями черный «Кроссовер». Яростно скрипели тормоза, натужно ревел мотор, из-под шин несколько раз вылетали искры. А водитель всё гнал и гнал. Нет, это не было ралли в Крылатском — это была настоящая погоня. Водитель, Сашка Волков, по прозвищу Волк, бывший гонщик экстра-класса, уходил от шедшей за ними по пятам своры Графа. Волк гнал, гнал, он был уверен в своих силах и силе автомобиля. Вся его фигура излучала затаенную мощь. Мышцы, рельефно выступающие на руках, наводили на мысль, что он тренировался всерьез, а не просто посещал спортзал для поддержания формы. Хмурый, злой, предельно внимательный, Сашка выжимал из машины всё, что возможно. Глаза чёрные, костяшки пальцев бледные, челюсти плотно сжаты, нервно двигались желваки. Он поминутно убирал назад черные, очень темного оттенка, слегка вьющиеся, густые, красиво подстриженные волосы. Черты лица Волка были какие-то слишком гармоничные, какие бывают у людей, занимающихся интеллектуальным трудом. Аккуратный прямой нос, плавные линии подбородка, полные, красиво очерченные губы притягивали взгляд. На шее — витая цепочка, на одной руке — браслет из какого-то непонятного металла, состоящий из пластинок. На указательном пальце — печатка. На другой руке — дорогие часы и тоже браслет в виде цепочки.
Он уходил не один. Из города N он увозил свою жену, Натку Волкову, пока не жену, пока, только однофамилицу, свою Птаху. Первой брачной не было, не успели пока. Да и какая разница, кто они друг другу, если повстречавшись с ней однажды в свои двадцать восемь лет, Сашка тогда и подумать не мог, что у него и Натки будет одна судьба на двоих. Он лишь изредка оглядывался на спутницу, пытаясь понять, каково ей. Он ничего не говорил ей, не успокаивал, он только улыбался, когда их взгляды встречались. Да и незачем: девушка сама понимала: если сейчас они не вырвутся, их ждёт неминуемая расправа. Жестокости и деспотизма у Этого человека хватило бы на пятерых. Ей ОН, Граф, жизнь сохранит. Но что это будет за жизнь!
Она ему нужна, нужна как игрушка. Она пошла против его воли. А Сашу точно ждёт пуля: церемониться он не будет. До пули дело, может, и не дойдёт, но поиздевается, теша самолюбие, растопчет, унизит — это точно.
Внедорожник на скорости подбрасывает на выбоинах, и Натка на заднем сидении с визгом подпрыгивает так, что несколько раз ударяется об обшивку верха машины. Она не плачет, не истерит. Она стискивает зубы, кусает пухлые губы. Она молчит. Фата подпрыгивала, металась по спине, девушка взвизгивала на секунду, а потом опять замолкала и сильнее впивалась пальцами в переднее сидение.
Ей было страшно, конечно же, страшно, можно было и поплакать, но плакать Натка не любила, поэтому утерла пару слезинок и крепче вжалась в сидение.
Он, Граф, был страшнее. Он стал для неё дьяволом. Он сказал: «Выбирай, посмотрим, какой выбор ты сделаешь!» Она с вызовом ответила: «Я выбираю сердцем!» Он кричал, бросая ей в лицо фотографии Волка. Фотобумага ударилась в лицо, в грудь. Больно не было, страшно стало: Граф Сашку теперь уничтожит. Это он умел. Но Волка не так-то просто приручить, тем более уничтожить. Того самого Сашку Волка, который сейчас увозил её. «Это ты выбрала?! Это? Так вот — знай! Ты не увидишь его никогда! Он умер! Для тебя он умер!»
Он ошибся. Любовь не умирает, а жизнь в золотой клетке — не для неё. «Я запрещаю тебе его даже видеть! — кричал он. — Моя единственная дочь никогда не станет женой Волка! Это сказал я, Граф!»
Она рассмеялась ему в лицо:
— Ты Граф? Ты — Граф? — девушка обходила его вокруг, пряча руки в карманы брюк, оглядывая с ненавистью и иронией. — Это значит, что я — графиня? — нервный смешок и ненавидящий взгляд. — И много у тебя таких… графьят?
— Ты единственная моя дочь.
— Дочь, говоришь… А не пошёл бы ты, твоё сиятельство! Никогда я не буду считать тебя своим отцом! — помахала указательным пальцем. — Я — волчица! Запомни! Волчица я! И я выбираю сердцем.
Она выбрала. Сбежала. Птаха вылетела из золотой клетки.
И вот они катят по зимней дороге, а свора Графа, Его свора, мчатся за ними по пятам.
Когда началась стрельба, Сашка молил, повторял, как мантру:
«Только бы не по колёсам! Только бы не по колёсам, только бы не в бензобак!»
А испуганная Натка кричала то ли от страха, то ли пытаясь перекричать рёв мотора:
— Почему они стреляют? Ты же говорил, что стрельбы не будет?!
Её синие, как море, глазищи, прикрытые опахалами ресниц, ещё больше потемнели от ужаса.
— Не бойся, Нат, не бойся! Это они психовать начали, Граф вряд ли отдал такой приказ. Мы ему живые нужны… А ты уж точно… — успокаивал Волк, кожей чувствуя, как страшно должно быть девушке. — Ты переоделась?
— Да, сразу же.
Он только улыбнулся.
И ей было страшно, но где-то там, глубоко, не достать вовсе. Больше страшила та жизнь, которую предлагал Граф.
И, правда, выстрелов больше не было. Но и тех было достаточно: бензобак повреждён.
Но кто это видел? Времени, чтобы остановиться и осмотреть внедорожник, не было.
— Мы оторвались, Саша, оторвались, — взволнованно прокричала Натка, всё ещё не веря в их спасение, — я их не вижу!
Оторвавшись от погони, пережив стрельбу, визг тормозов, крутые повороты, беглецы уже уверовали в своё спасение. Но внезапно Сашка почувствовал, что внедорожник не слушается: пропали тормоза. Остановить огромную машину на зимней дороге не смог бы никто, даже Господь бог, а Сашка не считал себя Богом. Но надо принимать решение, как спастись им обоим. И мозг выдаёт: надо прыгать. Но прежде — успокоить Натку.
— Нат, я тебе сейчас скажу, ты только не бойся, — скороговоркой проговорил он, подготавливая девушку.
Взгляд его карих глаз метался между Наткой на заднем сидении, которая вжалась в него, а руками до бели в костяшках вцепилась в переднее кресло, и шоссе, пролетавшим перед ним со скоростью реактивного самолёта.
— Нат, у нас тормозов больше нет.
Запал, с которым Сашка начал говорить, тут же рухнул, но надежда на спасение осталась. Но просто так сдаться — не в его характере. Сухие, иссиня-чёрные от напряжения глаза Натки, брошенное севшим голосом:
— Говори, что делать… — придали ему уверенности. Она всегда в минуты опасности так говорила ему.
Она готова, она не растерялась, она не сломлена. Она волчица. По сути и по характеру. Это добавило сил и уверенности. Они смогут, у них получится! Он верил, потому что больше верить было не во что. Но ощущение кошмара не покидало его измученный мозг.
Ещё раз оглянулся на девушку. Она выглядела бледной и уставшей. Сашка обеспокоено поглядывал на милую Птаху. Девушка еще больше осунулась, но огонь в глазах горел по-прежнему. Возможно, сказывалось состояние постоянной нервозности и напряжения, в котором они оба находились. Сердце обдало кипятком. А если не получится? А если ударится? А если…
Тысяча «а если». И никакой гарантии. Вырвать Натку из ЕГО лап и самому же погубить. Лучше уж пуля. Теперь, когда безжалостная судьба опять свела их вместе, она будет его. И он не собирался ни с кем ее делить.
— Нат, снег рыхлый, и нам придётся выпрыгивать из машины на ходу. Машина врежется в снег, скорость снизится, — инструкции выдавал чётко, без малейшей тени сомнения, что у них не получится, успокаивал её, себя. — Открывай дверь и не бойся. Главное — не бояться. Открывай! Прыгай!
Последние слова — крик, рык, рёв, ор.
Руль вправо. Машина юзом идёт в кювет, разрезая толщу снега. В открытые дверцы с обеих сторон, как по команде, выпрыгивают, нет, вылетают два человека: девушка в синей куртке и джинсах и в такой же одежде мужчина.
— Сашаааа! — разрывает морозную тишь, и девушка приземляется в снежный плен, кубарем летит дальше. А фата улетает прочь маленьким белым облаком.
Но Натка жива, только немного ушиблась. Снег сохранил здоровье её женскому организму. Для того, чтобы жить и любить, чтобы жить и быть любимой. Природа даёт ей второй шанс, шанс, который пытались отнять люди.
Мужчине легче, он сгруппировался и кубарем прокатился по снежному покрову.
Машина начинает буксовать, и только тут водитель замечает, что из бензобака струйкой вытекает бензин. Он выбрасывает чёрную спортивную сумку и кричит что есть сил:
— Натка, Птахаа, беги, сейчас рванёт!
Девушка услышала вовремя, но бежать не получается: снега по колено. На четвереньках, помогая себе руками, вырывая ноги из сугробов, Натке удаётся сделать несколько шагов от уже загоревшейся машины.
Сашка — сильнее: ноги сильные, руки сильные, что ему снег по колено. Несколько секунд — и вот он, вырывает Наташу из объятий снега за шиворот, как котёнка, кидает прочь…
Взрыв! Взрыв бензобака разносится эхом на много километров в морозном воздухе, закладывает уши.
Рыхлый снег гасит силу взрывной волны. Она помогла телам отлететь от полыхающей машины и рухнуть на снежную подушку: вчера всю ночь шёл снег, он ещё не осел и не заледенел. Заложило уши. Но это поправимо.
Наташа оглядывается на железо, объятое пламенем: вместе с этими кусками могли бы валяться и их тела. Ужас охватывает девушку, хотела заплакать — не получилось, холодный пот заструился под курткой. Но долго рассматривать и додумывать ей не пришлось: на горизонте всё те же машины.
Сашка, лежи, не вставай, притворись мёртвым, — кричит она, боясь оказаться неуслышанной: у того-то тоже уши, наверняка, заложило.
— Не кричи, вижу, переждём, пока уедут, — глухой голос Волка раздаётся почти рядом. Сашка слегка наваливается на девушку, пытаясь прикрыть собой, и впивается в её губы: «Сладкая!»
Натка замирает. Саша лежит так близко, что до неё доходит его тепло. Она дотрагивается до парня пальцем, словно хочет убедиться: не померещился ли он ей, хочется дышать одним воздухом с ним, напитаться его присутствием.
— Нат, ты как? Ты меня слышишь? — и, не дождавшись ответа, вставать не стал, а только перекатился на бок.
— Отомри, они уехали, — командует Волк, когда машины преследователей, несколько минут стоявшие напротив взорвавшейся и полыхающей машины, наконец, скрылись из виду.
— Как это они не пошли проверять, — поднимаясь на колени и отряхиваясь от снега, пробормотала Натка.
— Женька… — одно имя. Никаких комментариев.
А когда они стояли на коленях оба, крепко обняв друг друга, не веря в своё спасение, рыдания девушки огласили снежную долину.
— Саша, — рыдала девушка, — Саша, мы спаслись, мы живы, Саша! — рыдала Натка, хватаясь за куртку Сашки и притягивая его к себе.
Он только крепче прижимал её к себе, а она обнимала его за шею и плакала. Он молчал, согревал её дыханием поцелуев, целовал мокрое лицо, давал время выплакаться.
— Нат, холодно, — наконец, когда всхлипывания стихли, хрипло проговорил Волк. — Давай выбираться.
Бережно подхватил на руки, понёс к дороге, утопая в снегу. Он бы ещё долго нес драгоценную ношу, но она чуть упёрлась тонкими ладошками мужчине в грудь:
— Я сама, — всхлипнула Натка, и, взяв его за руку, потянула к трассе. — Шапка, где твоя шапка?
Сашка вернулся, отыскал в снегу шапку и забрал сумку.
Поскальзываясь на крутом склоне кювета, наконец, выбрались на проезжую часть. Несколько минут стояли на обочине, переводя дух.
— Что там? — кивнула на сумку.
— Немного вещей и документы, — ответил, снова привлекая девушку к себе.
— Саша! — пряча на его груди лицо, снова всхлипнула Натка. — Отдай ему всё, всё, что он хочет.
— Нат, отдам, ничего не оставлю, только вот это, — откашлявшись, проговорил он, указывая на сумку. — Тебя не отдам никому! Мы продали мастерские, приготовили выкуп, а тут Женька звонит, говорит: ты придумала план.
— Ты думаешь, он согласился бы на выкуп? — злясь, проскрежетала в ответ. — Хотя… жить ему на что-то надо. Саш, что будет дальше? Что говорит генерал?
— Пошёл он к чёрту, знать его не хочу.
Она убивала этим вопрос его наповал. Ответа у него не было.
Он только забрал в ладони её лицо, медленно обвёл его любящим взглядом, обдал жаром горячего дыхания, приложил свои губы к её губам. Тёмно-русые пряди выбились из-под шапки, он бережно убрал их на место. Жадно всматривался в черты лица, словно хотел впитать, зафиксировать на фотографии.
За те дни, что он не видел её, овал лица ещё больше заострился, припухшие губы со следами зубов просили поцелуя, и Сашка не сдерживается, целует, нежно касаясь губами. Некогда румяные щёки стали бледными, а синие, мокрые от слёз глаза смотрят с надеждой, что всё плохое в её жизни кончилось. Но кончилось ли?
— Ты не поранилась? — обшарил взглядом похудевшую фигурку. — Он, что, тебя не кормил?
— Нет, я не поранилась, он меня кормил, но только еда в рот не лезла. Да, ладно, Саш, пошли. Вон, смотри — огоньки. Кафе, наверное.
Но пешком далеко не уйдёшь. Декабрьский мороз тоже шёл по пятам. И если от погони ушли, то от мороза — вряд ли.
Но они пошли. Перед ними простиралась заснеженная, скользкая зимняя дорога.
Утеплённые куртки пока спасали от мороза, но джинсы не грели совсем, а Наткины ботинки всё время скользили. Сильные руки Сашки удерживали девушку от падения, пока они оба со смехом не упали вместе. Потом вставали, помогая друг другу. Точнее, Сашка помогал, а Наташа только пыталась.
А огни кафе всё приближались. И вот, наконец, беглецы у цели.
Решили войти и просто погреться.
Но деньги делают всё: красная купюра в руках администратора — и Саша с Наткой в номере придорожного отеля.
Есть не хотелось, но кофе и бутерброд проглотить пришлось.
— Нат, ложись, поспи, а завтра что-то придумаем.
— А ты? Приляг рядом. Разве ты не устал? — уже засыпая, лепечет Наташа.
И, как только голова Натки коснулась подушки, девушка провалилась в спасительный сон. А Волк стоял над ней, над родной спящей девушкой, сжимал кулаки и разжимал, хрустел до боли фалангами пальцев, стискивал зубы до скрежета. Рванулся обнять её, стиснуть — устал без неё, стосковался, но так же резко остановился. Покачал головой: нет, пусть поспит. Потом всё же наклонился снова и вобрал в себя её запах.
Она сводила его с ума. Всегда, с самого начала. Из-за неё он переродился. Для неё он стал ручным волком. А она для него — любимой волчицей.
Она тогда сказала: «Я выбираю тебя, потому что я выбираю сердцем, а оно не обманет!»
Она не успела спросить: что будет с ними дальше, где найдут спасительный приют, куда подевался Степаныч. Хотя, Натка и сама понимала, что, если Степаныч уехал, значит, он у себя на хуторе. Она там бывала однажды. Если беглецы доберутся до хутора, там их никто не найдёт. До времени. До какого?
Натка спит. Спит Птаха. Ей снится всё тот же сон:
Искусственное море, занесённое снегом.
Искусственное море создано рукотворно, оно затапливает города, сёла, оно из слёз людей, лишившихся крова, родных людей, не сумевших спастись от водного потока.
«Кто остановит реки людских слёз? Кто? Ведь должен же быть хоть один человек на земле, кто хотя бы попытается остановить поток горьких людских слёз? Как его найти? Где отыскать? А может, не надо искать, а самой попытаться?» — так думала хрупкая девушка, та, что шла по ледяной заснеженной равнине след в след за молодым мужчиной. Его ноги утопали в снегу. Но он не сдавался. Он проторял дорогу для девушки, которая шла после него, надеялся, что так ей будет легче идти.
Но снега было так много, а идти приходилось так далеко, что девушка выбивалась из сил.
Она падала, поднималась, шла снова, он возвращался, помогал, порой нёс на руках, а конца этому пути всё не было.
Кто был тот мужчина, кто эта девушка, Натка не знала. Они только снились ей. Часто. Иногда каждую ночь. Сегодня она видела идущих особенно чётко.
*** ***Сашку и самого мучили те же вопросы. Но о чём сейчас говорить? Пока не о чем.
Он бережно снял с неё ботинки, раздевать не стал: мало ли что ночь принесёт. Сам придвинул кресло поближе к кровати. Он хотел посидеть, отдохнуть, подумать, что делать дальше, когда до Степаныча ещё ехать и ехать. Там их спрячут — вовек не найти. Но туда надо ещё добраться, а как без машины? Почему оборвался тормозной шланг — тоже загадка. Думал о том, о другом. Сидя в кресле, откинув голову назад — заснул.
Он потом клял себя за беспечность, ругал последними слова за то, что позволил себе расслабиться и уснуть, потому что пробуждение было страшным.
Первой, услышав стук двери, проснулась Натка. Её яростный крик: «Саша!» — и чувство, что кто-то выдернул у него из-за ремня пистолет, а две пары сильных рук втиснули его в кресло. Он очнулся почти сразу. Лишь на сотую долю минуты опоздал: пистолет был в руках у… Натки, а в обшарпанном кресле придорожного отеля, закинув ногу на ногу, восседал ОН, Сам Граф, их злой гений или дьявол во плоти. Но он всё время морщился, как от боли, и прижимал руку к груди.
Он долго не заставил себя ждать:
— Ну, — тянул ОН, слегка задыхаясь, — что? Набегались? Детки? Думали, провели, как лоха последнего?
Потом, обращаясь к подручным:
— Волка — в багажник, её — в салон. И без трепыханий, девочка! Ты меня знаешь, я шутить не люблю, да и нездоровится мне что-то. Некогда мне тут с вами.
— Ну, попробуй, возьми! — быстро нажала на предохранитель. — Я не промахнусь. Волка школа.
Натка восседала напротив на обшарпанной кровати, упираясь в стену спиной, сложив ноги поудобней, а обе её руки вцепились в пистолет. Она целилась прямо в лоб ему, Графу, приготовилась стрелять. Но они и без этого уже убили бы друг друга взглядами, если взглядами можно было убить. Она видела, что Графу плохо. Но ничего поделать с собой не могла: на кону была её жизнь и жизнь Сашки. Второе её волновало больше.
— Быстро убрали от него руки! Быстро! — рыкнула она на амбалов, а потом на Него: — Отзови своих псов! Иначе подохнешь прямо здесь. И никто тебе не поможет.
Она кивнула на руку Графа. Граф застонал, ещё крепче сжал грудину.
У вора в законе по кличке Граф, Графского Станислава Сергеевича, болело сердце. Но не по тем, кого он отправил на тот свет сам или его подручные: его аортальный стеноз, похоже, поквитается за всех скопом.
— Отзывай своих псов, — цедила она, суживая глаза от гнева, — и дай Саше уйти. Машину к крыльцу, ключ в зажигание. Быстро! А ты… Граф, ты же сейчас подохнешь прямо тут. Зачем ты припёрся? Зачем?
— Натка! Без тебя не пойду! Я не отдам тебя им! — теперь зверел освобождённый Волк. — Или вместе, или я остаюсь. Наташа! — простонал, как израненный зверь, ударяя кулачищем о стол.
«Что делать? Как поступить? Бросить его умирать?» — металась Натка по комнате, зорко поглядывая то на Сашку, то на Графа, то на его амбалов.
Сашке — взгляд, полный любви, безысходности, боли, страдания.
Графу — полный ненависти и… боли.
— Саша, Саша! — как крик подранка. — Уходи… И… прости…Я врач. Я должна остаться, — не сказала, выдохнула, с болью, с надрывом.
— Натка, выбирай, — либо я, либо… он. Выбирай! Столько сил, столько мук, столько боли — и всё зря? Наташа? — Сердце Волка истекает кровью. Оно не понимает выбора Натки, не принимает. — Выбирай. Или это… конец.
— И ты заставляешь меня выбирать? А я выбираю сердцем. Тебя я выбрала давно, но он больной, а я — врач! И ты… и ты меня не хочешь понять…
Усталость валила девушку с ног, трудный выбор добивал окончательно.
А она так надеялась, так мечтала, мечтала вырваться, никогда не видеть его лица, не слышать голоса… Но мечтам и надеждам, похоже, не сбыться…
Вот он — отец, тот, кто дал жизнь, а потом захотел отнять, умирающий от боли в сердце. А вот — любимый — изболевшийся, исстрадавшийся, рисковавший ради них жизнью, с которым приходится расстаться.
— Уходи, Саша, а я остаюсь, уходи, — металл в голосе не оставлял надежды, а глаза озёрца слёз. — Возьми сумку, пригодится. И… я любила тебя всегда.
— Скорая, аортальный стеноз, больному пятьдесят лет, мужчина, находимся ****. Я врач, хирург, Волкова Наталья. Больному показана срочная операция. Да, лучше реанимобиль.
А потом:
— Не надо реанимобиль, только скорую и…