Саша.
Сегодня вечером Марат снова мне задаёт вопрос: где меня искать в случае чего.
— Дома…
— Не понял, у кого дома? У тебя, у Наташи?
— Мар, ты всегда понимал меня с полуслова. Чувствовал меня что ли. А сейчас не хочешь понять? Или не можешь? Мой дом там, где живёт Наташа. Это же очевидно!
— Поезжай, поезжай, бедолага. Вы, действительно, сейчас должны быть вместе, иначе за всеми обидами вы просто потеряете друг друга.
я еду, я снова еду домой. Пусть квартирка мала, но там моя Наташа. Я точно знаю, что она моя. А она мне нужна, как воздух. Когда подъехал к дому, света в квартире Наташи не было: наверное, рано улеглась спать — устала после дежурства.
Возвращаюсь промокший, продрогший: шёл дождь, а я колесо менял на обочине: где-то пробил покрышку и шину.
Вхожу в квартиру крадучись, чтобы не разбудить Наташу, но она, услышав еле слышимый стук двери, встрепенулась, подняла голову, села в кровати.
— Тебя поливали из шланга? — неприкрытый сарказм меня ничуть не обидел.
— Там дождь, слышишь, стучит по окну. Колесо проколол, пришлось заменить на запаску.
— Да ты мокрый насквозь! Быстро раздевайся и ванну, потом чай с мёдом и живо в постель, не хватало только твоей простуды.
Чёрт! Как же приятна даже такая забота и её командирский тон! Ради этого надо было в одежде искупаться где-нибудь в проруби.
Молча раздеваюсь. Брюки грязные, блин…Утром почищу, невпервой…Надо бы купить машину-автомат, но не знаю, как к такому подарку отнесётся Наташка.
Независимая!
В поздний этот серебристо-опаловый час конца октября спал весь дом. Я тоже вроде как заснул после всех процедур, предложенных Наташей.
Когда она спиртом натирала мне грудь, убирая в сторону цепочку, скользя ладошкой по коже, изредка взмахивая ресницами, но в глаза ни разу не посмотрела, я думал: вот момент, когда можно поговорить, окончательно расставить все точки над И. Но из-за опасения, что сделаю только хуже, разрушу наш хрупкий мир, промолчал, лишь твёрже сжал кулаки, чтобы вытерпеть муку касаний её тёплых ладошек и не сжать в объятиях. А так хотелось вымаливать, повторяя одно слово: «Прости!»
Степаныч твердит: «Проси прощения! Иди на контакт первым! Видишь, какая она упёртая, другая давно уж сдалась, а Наташка вся в мать: будет есть чёрствый хлеб, но помощи не попросит».
Мне никогда не снились кошмары. Сны приходили, но не такие, как в этот раз. Те сны я забывал наутро.
Не знаю, что там отложилось в подкорке, но мне опять приснилась тонущая Наташа.
Я чётко видел огромную чёрную яму, глубина которой просматривалась даже на расстоянии. В реале так не бывает, глубину просто так просмотреть невозможно. А эту глубину я видел, но мало того, в этой яме тонуло тело Наташи. Именно тело, потому что глаза её были закрыты, а руки свободно вверх поднимала вода. «Наташа, — кричу я ей, — Наташа!» Пытаюсь схватить за ногу, но она выскальзывает. Я уже лёг на край ямы, в чёрной воде ищу, как зацепить Наташу, цепляю за руку, но та тоже скользит, а Натка продолжает падение вниз, на дно. Я всё же кричу: «Наташа! Не уходи! Наташа!» Сердце бухает в горле, от этого я не могу кричать громче. Самое страшное, что я не могу осознать, что это всего лишь сон, а не явь. Мне показалось, что у меня остановилось сердце. Но вдруг я кожей почувствовал чьи-то руки, и они толкают меня, пытаются разбудить. Только в этот момент я понимаю: это всего лишь сон, а Наташа стоит рядом и держит меня за плечи, и я слышу голос:
— Саша, что с тобой, я здесь. Да проснись же ты! Тебе что-то приснилось?
— Ты тонула, — прикрывая глаза от ужаса и от того, что до конца ещё не проснулся, я прохрипел сдавленным голосом: сердце по-прежнему колотилось где-то в горле. — Ты тонула, а я не спас тебя. Нат, прости меня, слышишь, прости!
Я цеплялся за её горячие руки, за её проникновенный взгляд, умолял о прощении, а она прижимала мою голову к сердцу, которое стучало так же быстро, как моё.
— Ты весь мокрый! Заболеешь, давай я тебя вытру. Простить тебя…я попробую, если только ты мне поможешь, я не сумею одна.
Наташа заботливо вытирает мне лицо, грудь, шею, а я тем временем, дышу её ароматом свежести и топлёного молока и прижимаюсь щекой к её щеке. Близость Наташи перекрывает мой ужасный сон, и я впиваюсь в её губы своими голодным, давно ожидаемым, ненасытным поцелуем. Я с восхищением замечаю, как рождаются в ней эмоции, загораются синим огнём, как её дыхание учащается. Наташа пытается освободиться от моего захвата, но тщетно, я слишком долго ждал её тепла, её горячих губ. Она упирается ладонями мне в грудь, словно оттолкнуть хочет, но сил в её руках я совершенно не чувствую.
Наташа.
Я так устала сегодня, просто валилась с ног. Уснула, едва коснулась подушки. Сквозь сон услышала крик, подумала, что я в отделении, но меня кто-то зовёт по имени, а не по имени отчеству, поэтому, перевернувшись на другую сторону и потеплее укрывшись, я решила, что мне показалось. Но зов повторился знакомым голосом:
— Наташа, Наташа! Не уходи!
О, Бог мой, это Саша кричит. Слетаю с кровати, толкаю легонько — ничего не выходит: мечется по подушке, хватаю за плечи, могучие, сильные — как давно не прикасалась, трясу сильнее, зову:
— Саша, Сашенька, проснись! Что с тобой?
Открывает мутные ото сна глаза и снова закрывает. Что же с ним? Понимаю, что ему снится кошмар, он весь мокрый от выступившего пота. В комнате холодно, отопление пока не дали — заболеет, лечи его!
— Волков, проснись же ты, наконец!
Глажу ладонью по лбу, по щекам….. любимым. Поцеловать что ли его, как спящего красавца? Может, поможет?
Открывает глаза: наконец-то.
Господи, это же невыносимо дотрагиваться до него! Но я превозмогаю себя, заботливо вытираю его лицо, грудь, шею. Но в этот момент опять всё всколыхнулось в моей памяти, хочу ненавидеть его, но… у меня это вряд ли получится, но так продолжаться наша жизнь не может, я не могу, я только надеваю маску, что всё хорошо, на самом же деле мне без Саши безумно плохо.
Я задумалась всего на минуту и тут же почувствовала, как он меня начинает целовать. Дыхание перехватывает: он так близко, и я уступаю его нежности и моей щемящей тоже. Тысячи всех земных сил притягивают меня к его влажным губам с опаснейшей скоростью. Мой срыв равняется катастрофическому бедствию, но всё, что я знаю, что ни одна часть моего разума не считает это неправильным.
Я целую его — действительно, набрасываюсь — измученная и утомлённая вечными опасениями и предостережениями. И любое внезапно вспыхнувшее противоречие моментально отправляется ко всем чертям — я хочу целовать Сашу так, словно он единственный воздух на всей этой невзрачной планете, и мне плевать, как далеко это зайдёт.
Саша.
Я целую её опять, весь отдаюсь поцелую, с трепетом прикасаюсь к нежной коже щеки, проводя по ней большим пальцем, продолжая путь к её тонкой шее с тыльной стороны.
Её тело тут же призывно отзывается на ласку, она подаётся мне навстречу, её рот приоткрывается, а я тону в синей дымке её взгляда.
Меня уже трясёт: то ли от холода, так как я весь мокрый, то ли от пережитого сна, но скорее всего, от долгожданной близости Наташи. Наташа дотрагивается до моего лба губами:
— Температуры нет! Ложись на мою кровать, а я тебя сейчас потеплее укрою. Тебе бы нужно майку привезти из дома, цепочку с медальоном я положила на стол, не забудь завтра, — произносит дрожащим голосом, а я в нём больше не чувствую ни обиды, ни боли, ни безнадёжности.
Огромное стёганое одеяло из бабушкиных закромов спасает меня от холода, но не от озноба. Я всё ещё отстукиваю зубами чечётку.
— Ложись со мной, я буду хорошо себя вести, — обещаю я, всё ещё не справясь с ознобом и с тем, как минуту назад я всё же поцеловал Наташу.
— Я сначала должна тебя посмотреть.
— Как врач? — решился я на шутку.
— А…ты, как хочешь? — не глядя мне в лицо, Наташа проговорила в сторону так тихо, что я еле уловил смысл её слов.