Саша по-прежнему хмурится и молчит. Он стискивает зубы и ни слова.
Как только за гостями закрывается дверь, Саша с глухим стоном бросается на постель и замирает, уткнувшись лицом в подушку. Ту самую, которая была для меня лишней, а теперь на неё кладёт голову самый нужный, любимый, самый родной человек на свете.
У меня от беспомощности сердце обливается кровью: я не знаю, чем помочь, как успокоить дорогого мне человека, что сделать для того, чтобы обручи боли перестали сковывать его душу.
Вечереет. Я уже и душ приняла, застелила часть кровати, нарочно, чтобы Саша поднялся и позволил застелить вторую. Но он не двигается, но не спит, он надрывно вздыхает.
Я наконец, не выдерживаю:
— Саша, скажи мне, что болит? Чем я могу тебе помочь? Не молчи, скажи мне, милый!
Он резко переворачивается и почти кричит, по-мужски кулаком ударяя в грудь:
— Здесь, здесь болит!… Зачем он пришёл? Кому нужна его исповедь? Тебе? Мне? Мне не нужна, и тебе, я думаю, тоже.
Ему больно, и у меня душа болит от его боли.
Наконец, он встаёт, медленно раздевается, а я слежу за каждым его жестом, за каждым моментом, я им любуюсь. Свет от настольной лампы тускло освещает моего мужчину, голого, горячего, живого, желанного, любимого, родного. И опять он на меня не взглянул, разворачиваясь ко мне спиной окончательно и направляясь в сторону ванной.
Я была просто не в состоянии оторвать глаз от его спины. Широкие плечи, как и размах спины, крепкие ягодицы, бёдра, мощные бицепсы и икры на ногах. Меня ведёт, стало вдруг резко жарко, хотя он ещё не включал горячую воду… Ага, вот теперь включил! Я иду за ним сразу же.
Замечательно!
Я задохнулась от болезненного желания.
— Тебе помочь? — голос срывается до хрипоты. Я неотрывно смотрю на Сашу голодным взглядом. Его кожа выглядит совершенно гладкой и практически зеркально глянцевой под тончайшим слоем живой воды. Боже, его пенис и мошонка даже в спокойном состоянии будоражат моё сознание своими размерами.
Он этого порыва ждал от меня: тут же переступает ванну, поднимает меня за талию и — мы оба в ванной.
Я в шёлковой пижамке!
Он теперь стоял почти впритык, источая тонкие ароматы мокрых волос и горячей натянутой на упругих мышцах кожи. Я ощущала его физическую силу.
— Наташа, что бы я без тебя делал!? — его голос тоже хрипит. Мы просто стоим под струями душа, целуемся, скользим влажными губами по губам друг друга. Больше ничего не нужно. Только соприкасающиеся друг к другу тела, мне так — его грудь, к которой можно прикоснуться, поцелуи милых, любимых губ, а между поцелуями моё имя: — Наташка, милая, Наташа!
— Наташ… помой меня…помоешь?
Часто читаю фразу: «Мы слились воедино.» Хочется спросить: «Телами? Или душами?»
Телами слиться несложно, а вот душами — гораздо труднее.
Саша, действительно, много думал, сам или со мной, изредка делясь эмоциями. Полковник приходил ещё раз, и ещё. Мы пили чай, разговаривали вчетвером.
Марат после того случая как-то отстранился — я не спрашивала почему. А потом мы с Сашей встретили его с девушкой, сероглазой шатенкой, довольно-таки симпатичной. Оказалось, что у Марата появилась новая привязанность, новая пассия, как сказал потом мне Волков.
В конце концов Саша сдался, и их общение с Самсоновым стали более тёплым. Саша стал его называть батей, а тому и этого шага было более, чем достаточно. Но я осознаю: Сашка просто сдался.
Полковник всё время осматривал мою конуру, но не критиковал, вероятно, от Степаныча знал мою историю. Он просто смотрел и о чём-то задумывался.
— А квартирка-то маловата, а, Саш?
— Нам хватает, — Саша отвечает с вызовом, пытаясь защитить меня от дальнейших расспросов. Саша не отходит от меня, я чувствую его тепло и защиту. Он то обнимет меня, то просто положит руку на плечи. А мне так уютнее, спокойнее что ли. Была бы моя воля, я ни на минуту не расставалась с ним.
— Да, знаю я, что у тебя есть дом, и почему вы тут живёте — тоже знаю, — не успокаивался полковник, а я испугалась: он обо всём в курсе, и про моего отца тоже.
Я вскрикнула:
— Саша! — и обернулась к нему. Полковник всё знает!
— Сашка тут ни причём, это я виноват, обижайся на меня, — раскололся Степаныч.
— Наташа, — начал меня успокаивать отец Саши, — я не чужой вам. А быть в курсе жизни сына — моя святая обязанность.
У меня мгновенно рождается мысль: он только В КУРСЕ жизни сына. Но хватает ли этого сыну? По обязанности. Слова полковника неприятно режут слух
Мои щёки пылают от стыда, в глазах слёзы появляются.
Полковник замечает их первым:
— Ну, будет, будет, ты же не виновата! И… вытри их, вытри… — он потешно показывает, что я должна вытереть слёзы.
— А почему вы, Александр Александрович, именно теперь решились на откровенный разговор с сыном? — меня с первого визита полковника мучает этот вопрос.
За него отвечает Саша, сильнее притягивая меня к себе и касаясь губами макушки:
— Ты до сих пор не поняла? На тебя расчет был. На твоё влияние.
Самсонов хитровато улыбается:
— Но не только поэтому: на пенсии я, дети, хочу осесть здесь, в вашем городе, поближе, так сказать, к сыну…Саш, — он просительно смотрит на сына, — кончай воевать, а?
— Я не воюю с тобой…отец, — он называет Самсонова отцом…а после вскидывает взгляд, наблюдая реакцию полковника. Тому явно понравилось новое обращение, и он довольно растягивает губы в улыбке. Но всех заставляет насторожиться новая фраза Волкова: — Почему ты не дал мне свою фамилию, отец, тебе придётся ответить. Я жду. И почему мама не взяла твою фамилию тоже?
— Ты и об этом мог догадаться, сын… — полковник вздыхает и отрешённо смотрит в сторону. — Это фамилия Кати, мамы твоей, единственной женщины в моей жизни! А я однолюб…Я ни разу больше не женился. А мама… я не помню.
Этой фразой: «Я однолюб» — было высказано всё: боль утраты жены, боль её потери и сына младенца.
— Не мог я тогда справиться с потерей Кати и с тобой малышом. Я знал, на что иду. Жаль, Арины нет, она бы подтвердила, сколько я присылал писем, звонил, ну, а деньги… причём они… любовь деньгами не измеришь.
— Я видела у вас шрам на спине… — мне хотелось узнать откуда он.
— Вы все умные, догадайтесь, — хмурится Самсонов, — 1992, Таджикистан. Большего сказать не имею права.
— Да ты где только не был, — махнул рукой Степаныч. — Лучше бы я тогда в Афган ушёл… — это он про себя вспомнил.
— Дядя Коля, не говорите ерунду, кто бы нас Сашей тогда опекал? Вы на гражданке сделали больше! — я горячусь, я знаю, что я права. — Дядя Коля! Вы практически выпестовали двоих птенцов! Саша, скажи!
Гости уходят, а мне на память приходят слова полковника: «Я однолюб».
Я готовлю постель и размышляю вслух:
— Удивительно, нечасто встретишь человека однолюба…
Саша мне ничего не ответил, но подошёл сзади, обнял за плечи, сцепив кисти рук у меня на груди и поцеловал в шею… Мне захотелось сглотнуть, но в горле, казалось, что-то перемкнуло, как от какого-то заклинившего спазма.
— Такого человека ты видишь каждый день, сейчас, в данный момент, он у тебя за спиной, обнимает и целует тебя в шейку. М?
— Сашка, — вздыхаю я, прижимаясь щекой к его сцепленным кистям, — я так рада! Ты не представляешь! — чувствую его тело под пальцами и ладонями, как напрягаются и твердеют под этой тонкой гладкой кожей тугие волокна мышц.
— Саш, а когда отец ещё к тебе приезжал? Ты никогда мне об этом не рассказывал.
— Приезжал он! Раз в пять лет! Он, видимо считал, что этого достаточно! Приедет — вспомню, что он отец, уехал — я тут же забыл…Ни разу не пригласил к себе, ни разу толком не поговорили…Да я и не уверен, что захотел бы с ним говорить…Чужой он, Нат… И сейчас он чужой…И я сомневаюсь, что он просто так появился в нашем городе… А про маму он ничего не рассказал…
Я улыбаюсь: Шерлок Холмс! Он везде ищет тайну, даже там, где её нет.