Слова… Слова — это хорошо, но часто достаточно лишь пристального взгляда любимых глаз, лёгкого прикосновения, тёплого, умиротворяющего дыхания рядом… Но чтобы только знать, что он любит, и ты для него единственная, что никакой другой женский образ не посещает его, когда он рядом с тобой…А слова…это всего лишь жалкая оболочка…
Саша мне сказал: «Ты всё таки красивее». А мог бы по-другому выразить свою мысль, например: «Ты красивее всех». А мог бы совсем ничего не говорить. Женщина любит ушами. Но это ни разу не про меня. И не про него тоже. Мы редко говорим о любви, но и я, и он твёрдо знаем, что он для меня, а я для него — воздух, второе дыхание, второе сердце, нет, половина одного целого. Одна любовь на двоих, одна боль на двоих, страсть, разделённая поровну.
Тёплая вода душа льётся на моё тело, на мои волосы, на ноги, на плечи так же, как льются мои мысли. Тёплая вода согревает тело, мысли о любимом греют душу. Налила на ладошку гель… Ууу! Мужской аромат. Жидкое мыло пахло цветами — его и возьму. Гель оставлю Саше.
В белой и уютной ванной есть всё необходимое, чтобы помыться и согреться. Белый халат, белые полотенца — то, что надо.
Одним полотенцем подсушила волосы, вторым обернулась под подмышками, выхожу из ванной, а в квартире мёртвая тишина. Саша, опершись о подоконник на кухне, не то о чём-то думает, не то смотрит в своё отражение в окне. Каким словом остановить поток его мыслей? Он так далеко отсюда, так глубоко в себе, что не слышит звук закрывающейся двери, не оборачивается, не чувствует моего приближения. С ним раньше такого не было ни разу: едва меня увидев, он сразу улыбается, а сейчас стоит и мрачно не то думает, не то смотрит на ночную улицу. Я знаю, его беспокоит, бесит, мучит поведение отца. Что сказать? Как привлечь его внимание? Какое слово подобрать? Мужчины — они на самом деле такие чувствительные. Ранимые. Это мы, женщины, можем позволить себе рыдать в три ручья, оплакивая и настоящее, и надуманное горе. Они молчат. Держат в себе.
Его сейчас лучше не трогать — он должен сам в себе разобраться, нужно ли ему, чтобы отец вторгался в его жизнь, на его территорию.
Двадцать с лишним лет полковник не мог найти с сыном контакт. А теперь на что он надеется? И эта квартира — это откупление вины перед сыном? Слова «откупление» нет, есть «искупление», но слово очень подходит к «подарку». Подарку, который ждал Сашу двадцать с лишним лет?
— Саш, я освободила ванную, извини, что долго, — в мёртвой тишине квартиры мой голос как инородный звук.
— Да? Хорошо, я сейчас, ты иди, ложись, я недолго, — и всё, ни поцелуя, ни прикосновения, обошёл меня, глядя в пол, и скрылся за дверью.
Что значат эти слова? Да ничего! Мне не нужны слова пустые, ничего не значащие, мне нужно чувство, а если его нет, то и слова не помогут, они — пустая оболочка. Да есть, чувства, есть! Но они скрываются под огромным слоем обиды, боли непонимания.
Я иду в чужую спальню, сажусь на чужую кровать, она конечно, больше и мягче, но… Если бы Саша не вышел из ванной в полотенце на бёдрах — он там недолго пробыл — я бы наверное, оделась и ушла: настолько сильно на меня давили стены чужой для меня квартиры!
Он заполнил собой всё пространство и принёс запах свежести душа, его волосы, немного растрёпанные, слегка поблёскивали влажностью, на шею падали капли воды.
— Саш, что случилось, почему ты такой мрачный?
— Нат, мне здесь не нравится, меня гнетут мысли.
— И мне.
— На меня стены давят.
— И на меня тоже. Саш, поедем домой?
— Нат, у нас волосы мокрые. Давай утром.
Я стянула с себя полотенце, обнажённую грудь скрывает только полумрак спальни, промокнула краешком капли, упавшие на шею, собрала влагу с кончиков его волос. Сглатывая возникший в горле ком, Саша поправил белоснежное полотенце, закреплённое на его бёдрах, горячим дыханием с чуть уловимым стоном он сокрушил все мои мысли, когда выдохнул:
— Ты мой воздух, Наташка!
После этого признания я ещё острее понимаю, насколько этот мужественный, сильный и красивый мужчина нуждается во мне, в моём тепле, в моём участии.
Капельки воды ещё сверкали в полутьме на его прекрасном теле, заставляя меня забыть, зачем у меня есть лёгкие, забыть печали и муки, забыть, где мы с ним находимся.
Я рывком отбросила полотенце, и волосы упали мне на плечи, холодя спину и плечи.
Саша лишь минуту медлил, жадно оглядывая меня и от восхищения покачивая головой.
И вот он, мой любимый мужчина! Я вдыхаю аромат его тела — его запах трудно словами выразить.
Его тёплая ладонь медленно скользит к затылку, сжимает в кулак волосы, да так, что кожу будто обжигает, а меня настигает дикая, страстная эйфория, а карие глаза не отпускают мой взгляд ни на минуту, они — магнит. Саша ищет в моих глазах любовь, надежду на моё понимание. Я могла бы сказать, прошептать, проговорить: «Я понимаю, Сашенька! Как никто понимаю твоё состояние!» Но зачем слова, когда есть чувства!
Я медленно провожу руками по его груди, прессу, любуюсь им всем, его уже эрегирующим членом. Но Саша жарко обнимает меня, жадно, сплющивая мои губы, целует мой рот, проникает вглубь языком, заставляет меня стонать и прижиматься крепче. Он жадно целует меня, облизывая всю, каждый мой миллиметр, мне мало поцелуев, хочу, чтобы он всю меня облизал, вылизал, откусил, пожевал, испробовал на вкус. Я направляю его губы, погрузив пальцы в его волосы, на шею, на грудь, на живот, на пах и ниже. Его руки везде, их с нетерпением ждут мои груди, обе. Он терзает их губами, руками, пальцами, перекатывая соски-горошины, прищипывает слегка, вырывая мои стоны, крики, всхлипы. Я кусаю его плечо, какая-то необузданная первобытная дикость берёт во мне верх, я снова прикусываю его кожу, потом вылизываю, как животное, зализывает рану.
Я царапаю ему спину, всё сильнее прижимаюсь, когда его пальцы в моём влагалище, на моих складочках, на клиторе, меня уже всю трясёт от того, что у меня там много эрогенных точек, он все их знает и теперь творит чудеса, от которых я кричу, выгибаюсь. Его шершавые подушечки пальцев обводят клитор, ласкают, сжимают его, перекатывая, а у меня трясутся ноги, хочу сделать движение, но Саша сильнее стискивает мои бедра. Оргазм накатил на меня, как девятый вал. Нет, пожалуй, десятый. Я в оцепенении, в блаженстве, в отрешении от целого мира.
А губы! Его губы теперь мои! Они мне принадлежат, я засасываю их обе всем ртом, потому что мне их всё равно мало, потому что они горячие, сексуальные, притягательные.
Он берет меня так, как ему в данный момент нужно. Страстно, грубо с каким-то диким голодом. А я отдаюсь ему, позволяя делать со мной все, что хочет. Сильно сдавливая, не позволяя глотнуть воздуха, вынуждая дышать только им.
Он мой воздух.
Его губы дарят безумное наслаждение, граничащее со сладкой болью. Кажется, что мы делаем это в последний раз, и Саша это понимает. Он на секунду отрывается от моих губ и заглядывает мне в глаза, топя в бездне своих темных глаз, словно убеждая в чем-то, пытаясь донести все глубоким взглядом.
Саша.
Хочу её, всю хочу! от макушки до пяточек! И к чёрту всё: и квартира, и полковник! Главным в моей жизни для меня теперь была лишь она, в её день рождения и всегда, каждую минуту.
Она — мой воздух, моё второе дыхание. Несколько минут назад я задыхался, стены давили на меня, но пришла Наташа — и стены раздвинулись, расширяя пространство.
Она, я и то, что происходит сейчас, в эту минуту. Главное — это безумие, этот взрыв в голове, мурашки по коже, дрожь по всему телу. В моих объятиях моя женщина, она останется моей, что бы ни случилось. Любимая, желанная, та, с которой я хочу засыпать и просыпаться каждый день, ощущая рядом её тепло. Она — моя богиня, русалка, вышедшая из пены с мокрыми волосами. Они ещё влажные и холодят кожу, разгорячённую от страсти.
Я наслаждаюсь её гибким телом, оно меня сводит с ума. Обхватываю руками — горячая… Вот бы всю её, всю обнять. Жаль, что рук не хватит. А так хочется сразу почувствовать её всю. Я ныряю пальцами туда, где горячо и мокро. Для меня! Наташа всхлипывает от неожиданности и, запрокинув голову мне на плечо, подаётся чуть назад, жадно насаживаясь на мои пальцы. Она хочет меня, точно хочет… И теперь уже всё по-настоящему: ярко, до сладкого озноба, скользит в горячую тесную малышку член, заполняя её до отказа, присваивая, обозначая моё право на неё. Тесно, жарко, сладко!
Она ёрзает мне в такт, прижимается к члену пахом, сжимает мои тугие ягодицы, зовёт к себе, пока я, захлёбываясь от желания, засасываю в рот её тугие груди, тереблю горошинки, ставшие камешками от желания, пока снова с глубоким стоном не вхожу во влагалище во всю длину обезумевшего от желания члена. Ритмично изгибаясь в пояснице, я продвигаюсь всё дальше, глубже в трепетное лоно.
И не было слаще для нас ничего в мире. Она с радостью принимает в себя мою плоть. Натка твердит: «Хочу! хочу!» Стонет, извивается, впиваясь ноготками в мою спину, но мне не больно, я забываю обо всём на свете, помню только её. От её стонов у меня мурашки по спине и кровь до головокружения резко отливает от головы… крепкая попка, осиная талия, прогиб в пояснице… Бля-я-ять… Голые ноги, с розовыми пяточками, распущенные волосы по спине…
Моя эрекция заполняла её всю, там… всю. Стеночки влагалища ощущали мою плоть как собственную, ладони порхающими движениями гладили спину, ягодицы, бёдра желанного мужчины. Как охеренно думать, что я для неё — желанный. Наши губы, влажные от слюны, скользили друг об друга. Не было радости радостнее этой. Ничего и никого не существовало для нас в эти минуты счастья. Презерватив в сторону — на хер нужен, если она моя, а я её.
Я, не жалея себя, отдаюсь ей полностью, шепча: «Хочу, хочу! Возьми! Твойй!». Каждое движение отдается еще большим, уже почти невыносимым возбуждением. А потом взрыв, и мы распадаемся на миллиарды искр, сплетаемся в узел, нас не оторвать друг от друга, послевкусие от оргазма вызывает судороги обоих тел. Пресыщенность от наслаждения порабощает нас обоих. Презерватива нет, да что там… Здравого смысла нет! Мне слишком хорошо, чтобы думать о правильных вещах.
Она прижимается лицом к моим мокрым волосам, она счастлива, и я счастлив. Я хочу, чтобы это чувство единения и родства никогда не заканчивалось. Собрав последние силы, сжал её в своих объятиях: не отпущу, не отдам, загрызу любого…
Неужели это я и я способен так любить? Да! Она моя половинка! Нам охренительно прекрасно!
Наташа улыбается, она в моих объятиях, дышит в грудь мне. Её распущенные длинные темные локоны спадают на плечи ещё влажными завитками. Лицо хоть и уставшее, но все же не лишено природной красоты. Приподнятая грудь вздымается, Натка ещё не отдышалась, мы дышим в унисон, одним воздухом.
Несколько минут покоя ей не помешает. Примостила ладошку у меня на груди, подложив под щёчку. Сопит? Соня! Моя соня уснула, буду спать и я: «На новом месте приснись невеста жениху». Очень интересно, кто приснится: гадать не надо, моя невеста сладко спит у меня на груди, а мне уже не кажется эта квартира чужой и холодной.
Проснувшись утром, я всё же понял народную мудрость, что утро мудренее вечера, и сегодня не так уже болит сердце.
— Не грусти, Сань, — бормочу я себе, — вся жизнь впереди! Но только с ней, с Наткой, другой мне не надо! Что она со мной сотворила? Своей любовью и страстью Наташа вылепила другого Сашку или сделала лучше того, прежнего.
— Доброе утро, Птаха моя! — прошептал я, когда Наташа открыла глаза. — Выспалась? Мы уезжаем или остаёмся?
— Доброе утро, милый! — от её взгляда, лучившегося любовью, на душе и светло, и покойно. — Саша, я думаю, нам нужно остаться, твоему отцу надо дать ещё один шанс.
Соглашаюсь: ещё один, но последний.
назад и в мыслях такого бы не допустил, сейчас же мне очень хочется оказаться рядом с ней и внушить веру, что так всегда будет: сегодня, завтра — всегда. Оказывается, я уже привык делить постель на двоих, не усну, если рядом не сопит Наташа, не закидывает на меня свою ножку, забыл, что такое самоудовлетворение — удовлетворения никакого, только больше злости. Мне теперь элементарно необходимо обнять Наташу, вдохнуть её запах, запустить пальцы в волосы, в конце концов, просто посидеть вместе на кухне, послушать её рассказы о больных, об их историях жизни: они у всех разные, за всех моя Натка переживает. Я не могу смотреть спокойно на её переживания о чужих, по сути, людях.
— Наташенька, что грустишь? — сегодня вечером Натка особенно грустная.
— Саш, я не знаю, как помочь Марии Васильевне Кузнецовой. Понимаешь, её сын не пускает мать в её собственную квартиру. Её завтра надо выписывать, а ей некуда идти.
— Как не пускает? А кто хозяин квартиры?
— Она хозяйка. Но сын — алкоголик, привёл в дом какую-то женщину, довёл мать до гипертонического криса. Пока мать лежала в больнице, он выкинул все её вещи, соседка собрала, у себя хранит.
Моя родная чуть не плачет.
— Завтра разберёмся и сыном, и с матерью. Надо найти участкового, чтобы вправил мозги этому придурку. В крайнем случае, выселят. Успокойся, родная. Я сам найду участкового.
— Правда? Поможешь?
Чтобы следующим вечером глаза любимой не наполнялись грустью, я нашёл участкового(адрес взял в больнице), выселили ублюдка — к той самой женщине ушёл. Надолго ли… посмотрим. По крайней мере бабуле Кузнецовой есть куда возвращаться.
Последние слова ему от меня он, по-моему, запомнил, потому что струсил:
— Обидишь мать ещё раз — получишь срок, участковый проследит.
Наташа.
Мягкими крупными хлопьями падал снег. Тяжелые облака затянули небо, закрывая собой луну и звезды. На улице стояла непроглядная тьма.
Хрупкая девушка, шла по ледяной заснеженной равнине след вслед за молодым мужчиной. Его ноги утопали в снегу. Но он не сдавался. Он проторял дорогу для девушки, которая шла после него, надеялся, что так ей будет идти легче.
Но снега было столько много, а идти приходилось так далеко, что девушка выбивалась из сил.
Она падала, поднималась, шла снова, а конца этому пути не было.
— Где мы идём, почему в некоторых местах просматривается лёд? — через силу, выпуская пар изо рта, спрашивает девушка у мужчины. Он красив, силён, высок, строен, черноволос.
— Когда-то… — он делает шаг и останавливается, чтобы подождать девушку и хоть немного отдышаться, — здесь какое-то начальство от переизбытка ума приказало построить искусственное море. Представляешь, сколько здесь народа утонуло? Сейчас оно постепенно мелеет, некоторые места заросли камышами, поэтому в сильные морозы покрывается льдом. Осторожнее, иди вслед за мной, лёд не везде крепок, можно провалиться.
Девушка выслушала и подумала: «Искусственное море — создано рукотворно, оно затапливает города, сёла, оно из слёз людей. Кто остановит реки людских слёз? Кто? Ведь должен же быть хоть один человек на земле, кто хотя бы попытается остановить поток горьких людских слёз? Как его найти? Где отыскать? А может, не надо искать, а самой попытаться?»
Мужчина и девушка начинают движение вновь. Она никак не может отделаться от мыслей об искусственном море.
Действительно, не везде на поверхности озера девушка видит снег. Кое-где оно было затянуто тонким прозрачным слоем льда, как стеклом из горного хрусталя, под которым застыли лазурные воды, манящие, затягивающие в свою глубину. И где-то вдали посередине всего этого великолепия виднелась мужская фигура, больше похожая на призрака, чем на человека. Ноги девушки сами ступили на хрупкую поверхность и пошли, она побежали туда — к нему, потом почему-то вернулась и встала, о чём-то задумавшись. Она знала, что это он. Она почувствовала приближение беды, исходящее от этого призрака.
Потом вдруг девушка проваливается под лёд, и теперь сквозь прозрачную толщу льда она пытается кричать, она снова зовёт… Сашу! Неумолимый леденящий холод пронизывает тело девушки, и она не может пошевелиться. Мужчина, сидя на корточках, пытается кулаками разбить эту толщу, он стучит, стучит, он в панике, под рукой нет ничего, чем можно было бы разбить лёд, от его ударов по льду замысловатыми линиями разбегаются трещины, превращаясь в паутину…
— Саша! помоги мне!
Я просыпаюсь далеко за полночь
— Опять забыла ночник включить, — шепчу я, чтобы не разбудить Сашу, очнувшись в холодном липком поту. Меня трясёт, теперь я слышу свой голос и начинаю чувствовать что-то тёплое, почти горячее — потом понимаю: тело! Плечи! Шея! Саша!
— Наташа, это я его включил. Ты кричала во сне. Это сон, а я, вот он — рядом!
— Мужчина-призрак! Кто он?
— Нет никого! А ты дома, и я с тобой!
— Опять тот же сон…Ммм, голова, как чугунная. А в этой квартире холодно, зря мы сюда вернулись.
Начинается утро последнего дня ноября, светает, но меня не отпускает мучительное ломящее предчувствие надвигающейся беды.
Этот сон меня совсем обескураживает.
***********************
— Наташа, — дядя Коля, немного смущаясь, и как-то вдруг таинственно, проговорил в трубку, — тебя Сашкин отец хочет видеть. Говорит, что есть разговор.
— Пусть приходит, мы живём в его квартире, ему рады всегда, я пока на приёме, скоро освобожусь.
— Нет, разговор касается только тебя.
— И что он мне хочет сказать?
— Сама узнаешь, приезжай в перерыв ко мне.
— У меня не будет перерыва, я часа через два заканчиваю приём и приеду.
Эти оставшиеся два часа никак не проходили. А больные всё шли и шли, все в основном с травмами от падения. На улицах было скользко, а хозяйственники, как всегда, не суетились. Хирургия временно превратилась в травматологию. Да чтоб вас!