Много лет назад.
— Катя, я хочу, чтобы ты взяла мою фамилию. Чем она тебе не нравится?
— Нравится, но… я бы хотела сохранить то немногое, что мне осталось от родителей. Ты же сам изучал дело об их гибели.
Родители Екатерины Волковой погибли по вине пьяного водителя Камаза, но почему-то странно было, что отец Кати умер не сразу — его добили монтировкой, которую обнаружили тут же.
Катю привезли в детский дом сразу же, потухшей, поникшей четырнадцатилетней девочкой.
Саша Самсонов, пятнадцатилетний юноша, высокий, уверенный в своей красоте, умный, порядочный, но одинокий и властный, сразу же взял её под опеку. Ему было годом больше, но школу она закончили одновременно.
Большие глаза Кати глядели прямо, светло, смело, но иногда веки ее слегка щурились, и тогда взор ее внезапно становился глубок и нежен. В восемнадцать она расцвела пуще прежнего. Девушка с ясным и искренним сердцем, у неё ни одно чувство не бывает вполовину. Вот почему, полюбив впервые, она не может этого скрыть и не знает, что же ей теперь делать.
Едва Кате исполнилось восемнадцать, Александр повёл её за руку в Загс. Быстрее окольцевать, присвоить, заявить на неё права. А ей, бедной, надо было бы бежать, не оборачиваясь, ни разу не оглянувшись, ни ещё учась в школе, ни когда ждала его по выходным из военного училища, ни когда уже молодая семья приехала к месту службы Александра Самсонова, лейтенанта. Александр Самсонов патологически ревнив — как не ревновать такую красавицу, и пусть у неё за плечами лишь техникум связи. Этого достаточно, чтобы её в военном городке, как жену офицера, удалось устроить в отделение связи.
Он не закатывал сцен ревности — он убивал её своим жутким и жёстким молчанием.
Катя, не выдержав прессинга мужа, спрашивала ангельским голосом, нежно целуя его:
— Саша, в чём я на этот раз провинилась?
Тогда его сердце оттаивало, но ненадолго.
Но когда Самсонов заметил, как на ЕГО Катю посматривает замполит, — крыша окончательно съехала. На празднике ко дню Защитника Отечества замполит Вербилов пригласил Катю на танец. Этот танец окончательно решил судьбу Кати потому только, что замполит непозволительно тесно прижимал Катю во время танца, а Катя непозволительно весело ему улыбалась.
Но Катя по-прежнему оставалась ласковой с мужем. А Самсонов упорно не верил в неповинность Кати. Одна и та же мысль не давала покоя:
«Его, а не меня она целовала, шептала ласковые слова в постели, ему а не мне готовила завтраки, идеально, как положено в армии, гладила брюки, рубашки». Кругом, куда бы Самсонов не посмотрел, он видел глаза Вербилова, мысленно раздевающие Катю, его рожу, нагло ухмыляющуюся при встрече.
Катя не выдержала ревности мужа. После очередной ссоры, когда он гневно выкрикнул: «Шлюха!», Катя уехала. Знала ли о беременности? Знала. Поделилась ли с мужем радостной новостью? Нет… не получилось найти подходящего момента. Дальняя родственница, у которой два месяца гостила Катя, спросила:
— Муж пьёт?
— Нет, что вы!
— Гуляет?
— Нет, не знаю.
— Бьёт?
— Нет, ни разу.
— Что же тебе тогда надо? Ну, а ревнует — любит, значит.
Вернулась, терпела, не ради себя, ради ребёнка…Самсонов дома только ночевал, Катя только тогда вздохнула…
Полковник Самсонов.
— «Всего тебе»! — Самсонов мечется по дому Волкова, нигде не находя успокоения. — А что у меня есть? Не спросил? Я б ответил, хотя и было б больно: ни-че-го! Двухкомнатную квартиру кинули в зубы! Звезды не дали! НЕ угодил! Не заслужил! Не оправдал надежд! А что я мог сделать в той ситуации? Граф лёг на дно, ни один крот не смог проникнуть в его логово! Ни одного намёка, где его можно найти. В конторе твердили: пора на покой, выработался, освобождай место тому, кто помоложе. А дело Графа сдай в архив, если что выплывет, дадим знать. И надо же было тому случиться, чтобы тот самый замполит Вербилов, из-за которого вся наша жизнь сломалась, стал моим начальником! Такого даже в кино не покажут! Злая насмешка судьбы! Я подумал: может, мстит? Не похоже, его тогда вовремя перевели, а иначе… Вот тогда бы было за что мстить. О Кате никогда меня не спрашивал и о ребёнке тоже, вроде как их нет. Чёрт!
Чёрт! И зачем я ввязался в это дело? Знал ведь, что всё глухо, но моя проклятая гордыня, привычка доводить все дела до конца, обида, что рано выперли на пенсию, толкнули меня на этот шаг.
Самсонов ходит по дому, поочерёдно заглядывая в комнаты.
— Вот, даже у Сашки такой домище! Кризис, бл… Реформа…Столько всего произошло, а они уцепились за Графа! Да что там говорить, я сам за него уцепился — хотел звезду…
Он завидовал сыну. Его молодости, успешности, предприимчивости. Завидовал. В его, Самсонова, молодость все были другие, понятные, солдаты ходили по струнке, и он тоже ходил по струнке. Подъём, отбой. Всё по команде. Личного времени не было. Солдаты от казармы до столовой передвигались строем и с песней.
А этому поколению всё достаётся легче. Захотел — пошёл служить, не хочет — откосил.
Что за порядок? К старшим нет уважения (к нему, то есть). И эта, Бемби, кто её так назвал…Только за деньги! Но как отсасывает, какие сиськи! Чем он хуже Марата? Старше? Но умнее! Мудрее! Вот, от сына домище достался!
От сына! Не от отца к сыну, а от сына к отцу! Млять! Он молодой, но хоть чего-то добился в этой жизни… а я?
Самсонов подходит к столу в кабинете. На нём конверт. Полковник берёт его в руки, но снова кладёт обратно…Ему страшно…Полковник не был трусом, но то, что в том конверте 99, 9 — его убивает. Там 99,9, а он… предатель, трус, убийца. Ржавчина ревности разъела его сердце, но умер не он, а любимая женщина… по его вине. И сын…Много раз Самсонов воскрешал в памяти образ Кати.
Тогда в роддоме, когда он привёз её полутруп, с едва различимым пульсом, в крови, он кричал:
— Спасите жену! Я знаю, в первую очередь спасают женщину!
Спустя час или больше из операционной вышла врач, и уже по её уставшим глазам, по её скорбному выражению лица Самсонов понял: Кати больше нет.
— Мы сделали всё возможное, но слишком поздно… Ребёнка спасти удалось, у вас сын, если хотите вас к нему пропустят.
Только первая часть фразы отложилась в его мозге, вторую он не смог воспринять чётко.
Его обезумевший от горя взгляд блуждал по облупившимся стенам больничного коридора, по давно не крашенным рамам окон, и в то время, когда женщина-врач ждала от него ответа, он вдруг произнёс безжизненным голосом:
— У вас везде такая разруха? И в операционной тоже? — тем самым обвинив врача.
— Ищи в себе разруху, парень! Где ты был, когда твоя жена истекала кровью? Знал ли ты, что она сама не смогла бы родить? Почему не привёз хотя бы за неделю? Твоей жене было показано кесарево, чего вы ждали? Чуда? Ягодичное предлежание плода не предполагает чуда.
Что он тогда смог бы ответить?
Что ревновал, не верил, что оставлял одну, что убивал безразличием в то время, когда Катя нуждалась в нём, как ни в ком больше?
Самсонов не смог рассказать, потому как не считал себя виноватым. В смерти Кати повинен только он, только что родившийся ребёнок. И конечно, врачи.
Тогда, в девяносто втором, в Таджикистане он ничего не боялся, но пули не искал, смерти не искал тоже, и она, падла косая, обходила его стороной. Добивала тупость начальства. Как везде. Как по пословице: «Ты — начальник, я — дурак.»
Но годы брали своё: стал осторожнее, хитрее, изворотливее. Как все.
Он сам стал начальником.
Но если 99,9 — то он правильно поступил, когда после рассказа Горного ухватился за последнюю ниточку, как подобраться к Графу и как оградить Сашку и его самого тоже от такого «родственника». Двух зайцев — одним выстрелом.
Наташа сначала ему очень понравилась: умная, красивая, с хорошей профессией, семейный врач — это же здорово!
Стал расспрашивать о ней Степаныча, а тот, простая душа, всё ему выложил, негодуя на Сашку и защищая Наташу. Горный просил для Наташи защиты, а получил…штык-нож в спину. Ну, что ж, издержки! Они есть везде! Война сделала Самсонова совсем другим человеком, там он огрубел, очерствел, оскотинился, люди для него стали сродни мусору. Он понял одно — система. Её не переделать. Обстоятельства. Их не изменить. Изменил своё к ним отношение.
Самсонов снова и снова методично жмёт кнопку какого-то аппарата, ждёт, когда дисплей загорится зелёным. Разочарованно вздыхает. Известить прежнее начальство о своём очередном промахе он не может…Неизвестно, чем для него обернётся несанкционированное мероприятие. То же начальство загребёт себе его лавры. Что скажет Сашка? Забудет, найдёт другую пока молодой. Отец поможет. Он же, Самсонов, забыл! Или нет? Ревность, бл…, карьера, бл…, одиночество… Может, это самое главное? А? Самсонов?
— ПОЧЕМУ НЕТ СВЯЗИ? В контору не пойду!
А мать непроста у Натальи…Фамилию другую дала… Фамилией пыталась спрятать дочь, а место проживания неправильно выбрала. Кто теперь подтвердит, что не было сговора? Квартира-то матери Графского!
Самсонов продолжает ходить по комнате, периодически посматривая на дисплей.
Можно было пойти на поклон к тому же Вербилову, сделать запрос со спутника. Но тогда лишишься погон, хотя вряд ли, он пенсионер. А вдруг? А стыдно? А Сашка? Они не пощадят и его, не то что Наталью.
Постепенно к полковнику приходит осознание: «Ничего не было, не было письма матери, Наталья не дочь Графа, Графа пусть контора ищет. А Наталью? Он её никуда не посылал. Договора не было. Она всего лишь похищенная. Почему? Пусть сами разбираются. Подставлять Наталью — значит подставлять сына. Ему ещё жить ой, сколько, зачем ему такое пятно?» Полковник жмёт на «выкл» и…медленно шествуя, идёт в душ. Так же медленно раздевается. Наслаждаясь тёплыми струями воды, поглаживает член…, дрочит… он ещё не стар. Старый конь борозды не портит…
****************
Полковник, сволочь, где твоя совесть? Где твоя честь офицера?
Он вряд ли ответит.