Саша.
У меня в детстве был случай: с дуру ума мы с пацанами стали перепрыгивать подтаявшие проруби. В какой-то момент я проваливаюсь, и меня тянет под лёд, барахтаюсь под водой в агонии от нехватки кислорода, запаниковал. Благо, тогда выбираться мне самому не пришлось, меня быстро вытащили из воды. Но, наверное, в силу возраста я бы вряд ли задумался о моральной стороне дела и поддался бы инстинкту самосохранения. Сейчас я так же задыхаюсь, тону в пучине боли, ненависти. Захлебываюсь ей, давлюсь. Внутри все горит огнем от удушья. Вот только инстинкт самосохранения — сука, спит. И жить сил нет, и умереть не получается.
Я вылетаю из дома, злость закипает, не знаю, как я не разбил дверь этого долбанного дома.
— Марат! Ты где? Я к тебе еду! — нёсся по трассе, забывая об ограничении скорости, хер с ним, со штрафом.
Марата застал в СТО на окраине.
— Мар, я ни хрена не пойму! Я который день разыскиваю Натку по больницам и моргам, а эти старпёры даже ухом не ведут. Мало того, Самсонов мне кидает предъяву: говорит, сбежала сучка! От кого? От меня? От него? Я ни хрена не понял! Если от меня — мы не ссорились, так хорошо было у нас, как никогда не было. Или он к ней клинья подбивал? Так я его уничтожу, закопаю, млять, не посмотрю, что полковник! И потом Наташа бы мне сказала, и мы бы разрулили ситуацию. И почему там отирается Степаныч? Раньше я за ним не замечал такого почтения к чинам!
— Да уж, — Марат разводит руками, — вопросов много — ответов 0. Я вот что думаю: надо вспомнить всё, что до этого происходило. Давай подумаем вместе, а на полковника забей. И сядь уже! Я тебя таким никогда не видел, даже когда мы едва не погибли, ты так не бесился!
— Тогда дело касалось только меня, а теперь моей Наташки. Я как подумаю, что она где-то лежит…Нет, об этом я не буду думать, она живая!
— Живая! — Марат ещё больше утвердил меня в моей мысли. — Ты должен верить! Мысль-то она материальна, не будем думать о плохом, давай лучше вспомни, что происходило с ней или с вами до этого.
— Ты прям как следак… ладно, давай вспоминать…
Я продолжал ходить по конторе и вспоминал. Мы с Маром переворошили всё, но ничего странного на ум не приходило, кроме разора в квартире Наташи и письма матери. Матери… Родители… Если это Граф забрал Наташу…Но зачем? У меня уже мозги плавятся.
— Сань, куда ты поедешь? Опять один… Едем лучше ко мне, — Марат — настоящий друг, пытается хоть чем отвлечь меня от гнетущих мыслей.
— Но… твоя Лариса… я не хочу мешать…
— Какая там Лариса! — Марат встаёт с кресла и, вздыхая, идёт одеваться. — Лариса у мамы! Для Ларисы я оказался запасным аэродромом. Денег ей показалось мало! Так что я опять холостой, да и женатым никогда не был, сам знаешь.
— Марат, поедем ко мне, ну, то есть, в квартиру Самсонова, вдруг, — я всё же надеялся на чудо, — Наташа вернулась.
Но чудо не случилось.
Мы расположились на кухне. Марат обвёл взглядом кухню, оценивая интерьер.
— Я думал, полковники живут богаче! А тут так, ширпотреб! Хотя мебель новая. Пожадничал полковник. Саш, — он встал на носки, пытаясь разглядеть что-то. — ООО, да тут камера! О как!
Волна запредельной ярости окатывает меня девятым валом!
Когда Самсонов появился в квартире Наташи, я понял, не сразу, конечно, но впоследствии догадался, что он появился неспроста. Несколько лет назад Степаныч проговорился, что полковник служил в конторе, тогда он ещё не был полковником. Оттуда и ушёл на пенсию. Но, понятное дело, бывших не бывает. Меня сначала немного смутило, что он предложил обмен. Какое ему дело, что мы с Наташей не живём в доме. Сегодня не живём, а завтра можем переехать, не вечно же Натка будет помнить мой облом. Да уж, тогда я круто обломался, стыдно вспомнить, но Наташа, добрая душа, меня поняла и, кажется, даже простила.
А тут ещё её день рождения, и я не мог не порадовать любимую девушку.
Сегодня меня будто ударило током: то, что Наташа пропала, я им не говорил, сам пытался искать, сам обзванивал больницы, морги, помогал лишь Марат. Без него мне совсем хреново было. Я намеревался подключить Степаныча, но дома его не было, а после я не мог думать ни о ком, кроме Натки.
******************
Но я не проверил тогда всю квартиру на наличие жучков и видеокамер. В этом была моя роковая ошибка. Да и мысли такой не было! Мммм…. Разорвал бы! Зубами загрыз!….Да и мог бы я тогда думать о каких-то жучках, если рядом была она, моя Птаха! Какие на хрен жучки! Я не ждал от родного отца, если только он отец мне, во что я не поверю, пока не увижу доказательств, такого вероломства.
Жучков не было только в спальне и санузле. Хорошо хоть так. Других камер я не нашёл — на этом спасибо: иначе Наташкина попка соблазнила бы полконторы, млять.
После ухода Марата я просмотрел несколько дисков, потом не знал, куда деть себя и свою эрекцию. На первом диске, что из кухни, несколько раз появлялась обнажённая Наташа ну, и я, естественно. Я впиваюсь взглядом в каждое её движение, в каждую чёрточку любимого лица, представляю, как бы сейчас впился в это тело пальцами, губами, языком, чтобы кожа к коже, до влажной испарины, до пошлых хлюпающих звуков.
Я раздеваюсь до гола, ладонью поглаживаю член, я знаю, знаю….мой член — ей жутко нравится, она порывалась мне сделать минет, но тогда мне надо было иметь её всю… Пусть даже одетую, пусть не рядом, но только бы знать, что Наташа, жива, что она дышит, ходит по земле, пусть… неет! С другим я её увидеть не могу!
Говорят, за любовь можно отдать всё… Ради любимого человека можно поменять себя, перевернуть жизнь… Но как кому-то можно отдать любимую?
Вскакиваю, жму на «стоп», Птахи нет, а такое удовольствие пошло на хрен.
*************
Слава богу, забот хватало, чтобы загрузить себя настолько, что от усталости валился с ног, и сил на какие-либо размышления просто не оставалось, даже если мысли порой, как партизаны, норовили прорвать мою оборону. На работе чувствовал себя, как на иголках, сводило челюсти, скрежет зубов, наверное, слышал даже Марат. Я оттягиваю время, не могу поверить, что это он, мой отец, следил за Наташей и «вроде сыном».
— Сань, хватит мучиться! Садись и поезжай к нему! Пусть объяснит, с какой целью и когда прослушка установлена.
Марат прав, хватит медлить, хватит самому искать объяснения этому дерьму.
Еду к Самсонову, отцом его назвать — язык не поворачивается. Ну, на хрен…. не было отца — и такой на хер нужен. Квартиру Самсонова я закрыл, еду с намерением бросить ключи ему под ноги, когда всё же нашёл в себе силы приехать к нему.
Едва вошёл в дом — это что за хрень? Какая-то девица впечаталась в меня: хватаю за волосы — оп-на — Бемби! П…ец!
— А ты чего тут, сука, делаешь? Марат, мля, знает о твоих пристрастиях? Шалава, язык проглотила?
Бемби оттолкнула меня — и дёру! На меня накатывает охеренный ржач! Вплоть до истерики!
— Ты совсем охерел? — я в ауте — картина маслом!
Меня выворачивает от мысли, что этот старый мужлан трахает женщину Мара, а она так запросто перед ним раздвигает ноги. Может, не за просто, а за деньги? Мар шлюху подцепил? А она старого полкана?
Грязь! Грязь! Болото! Это не Марата — меня вываляли в грязи, в зловонной яме!
— Сбавь тон и подумай, с кем разговариваешь!
— Тебе сколько лет? Или старый конь борозды не испортит»? А ты не забыл продолжение: и глубоко не вспашет? Ты совсем ох…ел? Она же с Маратом!
— Уже не с ним!
— Ты не мог подцепить другую бабу? Тебе не всё равно, кому платить или ты только дрочишь на неё?
Мляяять!
Я в бешенстве, а он молчит, только ноготочки рассматривает! Онемел что ли? Новоявленный Обломов! Млять! А как похож! Высокий, в домашнем тёплом халате (замёрз, бл…ть), перехваченном в талии поясом, в тапках на босу ногу, вижу, что штанов на нём нет, на шее косынка. Чем не Обломов?
Ну, так — так так! Пи…ец моему терпению!
— Договор об обмене мы не составляли, — бросаю ключи этому старому псу под ноги, — забирай назад свои метры и отдавай мои. И вот это тоже! — я выкинул из кармана провода, жучки и камеры. Диски оставил себе — они мне нужнее, на них Наташа. А он их не получит, даже если станет требовать или пытать. Но, я думаю, он не решится.
— Сашка, постой, не горячись, выслушай меня! Подумай сам: зачем тебе эта женщина? Зачем ты бесишься? Да, это я наставил прослушку, но это было необходимо! Я ждал, что кто-то засветится из её окружения. Она не та, кем кажется!
У меня в голове вдруг всё перемкнуло, нормальных слов не было, только мат, отборный, крутой, как ругаются бомжи, алкаши или гопники.
— Мляяять, — я всё же не выдержал. — Ты это сейчас мне говоришь? И вполне серьёзно?
— Выбирай слова, перед тобой отец! — он, этот грёбаный полковник, напомнил мне о родственных связях.
— Не получается! Да и какой ты, на хер, отец! — я впал в бешенство. Такой ненависти, такой злобы я не испытывал ни к кому и никогда. — Приехал-уехал? Я не просил тебя приезжать, и не позволю вмешиваться в мою жизнь! Не позволю! Но я отвечу тебе, зачем мне эта женщина! Она — моя жизнь, и другой я искать не собираюсь, всё, что мне нужно, я нашёл! Она та — кем кажется, и Наташа не кажется, он есть! Не тебе о ней судить! Не тебе приказывать мне, что делать, с кем жить и кого любить! Ты перепутал жизнь и армию. На ать-два здесь никто не ходит, и я не буду жить по твоей команде. Ты же не знаешь, какая Наташа, почему ты решил. что можешь её судить, и о каком окружении ты говоришь? Тебе что-то известно? Аа, я понял, ты намекаешь, что Натка вернулась к отцу? Так вот херушки! Она его не знает и не знала никогда! Я отвечаю! А ты можешь думать всё, что хочешь, но тебе меня не переубедить! И на хер ты связался с этой подстилкой? Седина в бороду — бес в ребро? Как я после этого буду смотреть в глаза другу? Или и Марат тебе не угодил?
Я сейчас на током взводе, что от меня лучше держаться подальше. Меня реально штормит от злости на этого новоявленного Обломова. Он и меня пытается обломать, переломить, сломать. Но херушки!
Наконец и он раскрывает рот:
— Сашка, твоя Наталья у Графа.
— У тебя нет никаких доказательств, — я твёрдо проговариваю каждое слово отдельно. Но эмоции стихают, от всей этой нервотрёпки я устал до чёртиков. — Когда будут — позовёшь. И ещё — ты мне больше не отец. Отец никогда не стал бы подглядывать за сыном и его женщиной. Предположим на минуту, что ты прав, и Натка у Графа, то почему они не трогают меня? Я не говорю про бизнес, на мне ничего нет, но физически давно бы устранили.
Наконец, я всё сказал, а полковник слушает и молчит, и мне непонятно: у него выдержка железная или ему нечего сказать?
Но он, бля, заронил в моё сердце искру сомнения. И тысячу «а если» буравят мои мозги: если я тогда был прав, а Наташка, действительно, сбежала от отца — эта мысль ещё греет — не ушла — сбежала. Теперь он просто силой захотел её вернуть назад: дескать, погуляла — и хватит, показала свой характер — и баста. Знает ли Граф о нашей связи — наверняка, тогда бы я на его месте… Что бы я сделал? Я не на его месте. А ничего он мне не сделает: я нищ — благодаря мудрости Степаныча. Я всего лишь мастер, организатор выставок машин старого образца. Мы находили такие раритеты в гаражах пенсионеров — закачаешься. Доводили их до блеска, до такого состояния, что можно сесть за руль и поехать по улицам города. Пенсионеры оставались не в накладе — и мы, естественно, тоже.
Что делать? Говорить ли Марату о Бемби? Как к ней кликуха привязалась!
Выбросив ключи Самсонову, я перебираюсь в квартиру Наташи: здесь было легче переживать разлуку и боль.
В ней ничего не изменилось: всё та же видавшая виды мебель, светлые в цветочек обои, шторы с выцветшими на солнце узорами. Даже запах тот же, только нет здесь моей Птахи.
Я с тоской оглядываю каждую деталь. Даже запасные ключи висят на прежнем месте. Зачем-то их беру в руки, сжимаю холодный металл и чувствую, как сжимается сердце и кружится голова. Я снова шепчу: «Наташа! Где ты?» — а в груди разрастается тупая ноющая боль. Вроде терпимо, и можно пережить эту боль, если стиснуть зубы покрепче, но она, сука, ноет и ноет, не отпускает. Она растёт, сдавливает грудь в тиски, и снова дышать нечем. Холодный воздух из раскрытого окна немного охлаждает мои лёгкие и грудь.
Лишь на четвёртые сутки пришло смс с неизвестного номера: «Наташка жива. Воюет с Графом».
— Мммм! — из горла рвётся толи стон, толи рык, толи рёв. — Наташка! Как же мне добраться до него? Куда идти? Бежать, ехать? Куда?
Мне чудится, что мир завертелся, чёртово колесо со скоростью реактивного самолёта. Чтобы не упасть, я грохаюсь на диван, тот самый, моё временное пристанище во время шторма.