Я ковыляю за Семёновым, он медленно идёт впереди.
Мы заходим в тепло коридора, но как ни странно, нас никто не встречает. Где же охрана? По моим представлениям, её здесь должно быть немерено. Может, они специально скрылись? Из огромного коридора выходили две двери напротив друг друга. Стены отделаны такими же полубрёвнами, как моя комната. Руслан открывает передо мной дверь, ведущую направо, и мы заходим в холл. Куда ведёт левая? В другое крыло? А кто там живёт?
Руслан уходит в кабинет Графа, забрав пиджак из моих рук и оставив меня в просторном холле. Я впервые вижу, что собой представляет дом или резиденция Графа, криминального авторитета. Я окидываю взглядом такие же бревенчатые, покрытые бесцветным лаком, стены, увешанные с одной стороны коллекцией холодного оружия: старинные сабли, кинжалы, ножны для сабель, клинки без рукоятей, — всё то, что убивает, отнимает жизнь у человека. Сколько человеческой крови пролила каждая из сабель? Но мои размышления прерывает звук чьих-то приближающихся шагов.
Из-за угла холла выходит Хмурый и устремляет свой волчий взгляд прямо на меня, заставляя поёжиться и отойти подальше на несколько шагов.
— Не боись, сейчас не трону… Я нынче не в настроении, да и Граф дома…
Я вдруг почувствовала себя мелкой песчинкой, занесённой волей судьбы сюда, в чужую Вселенную, на чужой для меня берег. Вот сейчас передо мной Хмурый и он может прямо сейчас размазать меня по красивой стене холла или зарубить саблей, или зарезать кинжалом.
Огромная кованая ограда, охрана, выжидавшая нападения извне (только за все дни, проведённые внутри ограды, я так и не дождалась никакого нападения), собака, охраняющая покой своего хозяина, и вот этот урод, для которого я мясо.
А я — песчинка, не имеющая права голоса. Но песчинка ли я? А может, волчица? От этой вовремя пришедшей мысли кровь во мне забурлила.
— Ублюдок мелкий (он небольшого роста, я даже выше его), только попробуй приблизиться! У меня есть тупые ножницы, но отчикать твои яйца мне не составит труда! Я хирург, к твоему сведению!
Я не кричу, я говорю сквозь стиснутые зубы.
Хмурый набирает воздух в лёгкие, напрягается, чтобы проорать на меня какую-то гнусность (я в этом уверена), но Руслан выходит из кабинета, а Хмурый, сгорбившись, удаляется прочь. Он боится Руслана?
Теперь моя очередь держать ответ перед Графом. Перед входом Руслан мне шепнул: «Не бойся».
Надо же.
— Ну, Наташа, подышала воздухом? — Граф несколько мгновений пытает меня въедливым взглядом. Передо мной Граф-скептик, видно, что он устал или, действительно, болен. Он восседает на просторном кресле, обитом натуральной кожей, под стать ему по размерам. В просторном домашнем халате, брюках — пара к халату, в тапках в цвет — хоть картину пиши во весь рост. Собакевич, блин! Инсталляция по мотивам Гоголя! Пыжится чего-то, а душа-то мёртвая! — Ты думаешь, я такой лох, что поверил в россказни Семёнова? Тебя кто-нибудь бьёт, насилует, морит голодом?
— Только этого не хватало, остальное всё есть! — я поёжилась от такого пристального взгляда, тем более от него явственно исходило недоверие с большой долей угрозы.
— Что есть, Наталья? Тебя истязают, травят собаками, пытают раскалённым железом? Что есть? Какого чёрта ты, раздетая, в такой мороз решила сбежать? Живёшь на всём готовом, никто тебя не обижает. Чего тебе ещё надо? — разговор становился не милой беседой, а скорее допросом без всяких воспоминаний о правах человека.
— Свободы! И жить так, как я привыкла!
Граф скривился, не поддержав мои доводы.
— И здесь привыкнешь! Успокойся, нечего тут мученицу изображать. Будешь умницей, и ничего плохого с тобой не случится. А сможешь взять за хобот мужика, так и вовсе будешь как сыр в масле кататься. У него бабла немерено. И мужик не старый. Как тебе такое, а? Попомни мое слово, еще благодарить меня будешь, — права человека отметались напрочь.
И добавил сально облизнувшись:
— Я ж тебе, дурочка, можно сказать, путевку в жизнь даю. А ты — бежать!
— Путёвку в жизнь! В какую? — злость вопреки страху распирает меня. Содержанкой быть? У кого, если не секрет? Ты продать меня хочешь! Вот для чего тебе нужна дочь! Знаешь, ты кто? Ты изверг, каких мало! Кто покупатель? Это мне можно узнать? — я уже приближаюсь к истерике, ещё минута — и я разревусь у него на глазах
— А ты не догадываешься? Наш красавчик!
— Рррус… — я не могу выговорить от неожиданности, я передёргиваю плечами, пытаясь сбросить это наваждение.
— Да, да, Рус… — Руслан!
— Моя судьба решена? Я не хочу выходить за Руслана. Он…он хуже ядовитой змеи! И я не имею желания барахтаться в зыбучих песках — так быстрее погибнешь. Но вы, вы понимаете, что вы тоже погибнете? Вам осталось недолго! И тогда Руслан всё приберёт к рукам! Что тогда останется мне?
От волнения я перескакиваю с «ты» на «вы». Руслан велел играть, но у меня не получается. Когда любишь одного мужчину, а замуж велят идти за другого — это не театр, где герои женятся, разводятся, рождаются, умирают в течение действия пьесы. Это жизнь. И я, как могу, защищаю своё право на свободу, на любовь, на жизнь с любимым человеком. Но и Граф, кажется, не играет: на лбу выступает пот, он неровно дышит, пульс зашкаливает — вена на шее бешено пульсирует. Ему тоже нелегко даётся наш разговор.
— Я мужа выберу сердцем, — выбиваясь из сил в неравной схватке, наверное, веду себя, как бешеная кошка, загнанная в угол. Но как мне вести себя, когда внутри меня всё клокочет от бессилия.
— Сердцем она выберет, я тоже хочу новое сердце! А ты, дрянь такая, не сберегла свою девственность! Теперь мне придётся платить вдвое! Его ты выберешь? — он быстро вышел из себя: ноздри раздуваются, глаза сверкают от злобы.
Граф из кармана халата выдёргивает несколько фото и со злостью кидает в меня. Фотобумага ударилась в лицо, в грудь. Больно не было, страшно стало: Граф Сашку теперь уничтожит. Это он умел.
— Это ты выбрала?! Его? Так вот — знай! Ты не увидишь его никогда! Он умер! Для тебя он умер! Я запрещаю тебе его даже видеть! — кричал он. — Моя единственная дочь никогда не станет женой Волка! Это сказал я, Граф! Он же голодранец! Или с милым и в шалаше рай?
Граф прокричался и выдохся. Мёртвая тишина. Слышно только, как тикают на стене часы. Я собираю разбросанные фото, складываю стопкой — их несколько, кто на них — догадаться не составляет труда, даже не глядя, и кто автор фото — не вызывает сомнения.
— Ты всё у меня отобрал, — я почти перехожу на шёпот, — ты начал ломать мою жизнь задолго до этой встречи, — я еле сдерживаю слёзы, — в одночасье рухнуло всё, к чему я долгие годы стремилась, как я тебя ненавижу! Как я ненавижу тебя! — он, кажется, меня слушает, но резко прерывает:
— Всё, хватит, Наталья, я наперёд знаю всё, что ты мне скажешь, подай лучше мне лекарство.
— Яду? Запросто! А лекарства бери сам!
— Я и без яда сдохну!
— Какое лекарство??
— Там, на тумбочке, Руслан выписал…
Я с усилием подхожу к огромной тумбе — усталость пятикилограммовыми гирями висит на моих ногах, — на ней десятки препаратов, выбираю нитроглицерин. Но прежде рассматриваю, чем Графа лечит Руслан. Есть лекарства знакомые мне, но и незнакомые тоже, но я замечаю два препарата, абсолютно несовместимые, он нам сам говорил. У меня закрадывается мысль: уж не травит ли Семёнов его?
— Вот, под язык, и полежать, — не глядя на Графа, протягиваю ладонь с лекарством.
— А что одна-то? Поищи там ещё чего-нибудь….
— Тогда только яду, он все болезни лечит, разом, поскольку лекарство, чтобы у человека вдруг взыграла совесть, пока не изобрели, — моя апатия выжала из меня все страдания, все мысли, всю силу к сопротивлению. Остались только слова-жала. Оса мала, но если ужалит…!
— Иди, Наталья, ступай, отдохни и подумай над этим разговором. Ещё раз захочешь сбежать — решётку на окно поставлю!
Медленно, на негнущихся ногах покидаю святая святых этого дома, с его огромной широкой деревянной кроватью, под стать хозяину, опираясь на стулья с гнутыми спинками, в поисках выхода обвожу взглядом шкафы из красного дерева, хаотично заполненные какими-то книгами, по тёмно-коричневому напольному покрытию, очень мягкому, в отличие от хозяина. Наконец, найдя входную массивную, обитую коричневым металлом дверь, — она гладкая под пальцами — бреду куда-то, — нужного направления к моей комнате я не знаю. Апатия давит на меня, раздавливая то ли в блин, то ли в кусок того плоского металла, что на двери Графа.
Мне непреодолимо хочется спать, уснуть и не чувствовать.
Где-то за входной дверью, я слышу крики, кажется, это голос Руслана, он кому-то кричит:
— Ещё хоть раз подойдёшь к ней — мясо жевать будешь вставными челюстями, гнида!
Потом слышу чьё-то падение и мат.
Позади раздаются шаги. Чьи они? Кто это?