Позади раздаются шаги. Чьи они?
Гм, Женька, оруженосец хренов, верный холуй Графа, наблюдающий за мной двадцать четыре часа.
А может, он спасает меня?
Женька берёт меня за руку и куда-то ведёт. Мне без разницы, куда, только бы подальше от Графа и его безумия. А то, что он безумен, я не сомневаюсь так же твёрдо, что он чертовски умён: никто до сих пор не нашёл это лежбище бандита. Как до сих пор никто из его приближения не слил конторе это место на карте. Может, его вообще нет? И меня нет тоже. Но я есть, я дышу, чувствую, борюсь, наконец. Но силы заканчиваются. Цель для сопротивления становится всё более призрачной. Я кожей почувствовала, что проигрываю битву: подсечка, кувырок, обманный маневр — с его стороны. А с моей? Я так не умею, не научена… Он играет против правил, да и самих правил нет.
Мы доходим до какой-то двери. Мне бы запомнить дорогу, но я настолько раздавлена, что мозг не способен считывать информацию.
Женька открывает дверь… моя комната, снова моя клетка. Привет, я вернулась, недолго ты оставалась свободной, а я… всего несколько минут…Слёзы… Они наворачиваются сразу, как только я остаюсь одна, а мой персональный охранник, погладив меня по волосам, поделившись опечаленным взглядом, уходит, произнеся:
— Закройся на ключ.
Я затворяю окно, из которого мне снова виден охранник с собакой, с Анжелой, кажется.
Я впадаю в какое-то беспробудное оцепенение. Так уже было со мной. Когда мама умерла, было. И когда не стало бабушки. Сейчас я так же задыхаюсь, тону в шквале боли и ненависти. Захлебываюсь ими, давлюсь. Внутри все горит огнем от удушья. Вот только инстинкт самосохранения — спит. Разум, надрываясь, вопит, что нужно бороться, бежать без оглядки, не сметь даже думать и надеяться, что кто-то придёт и спасёт.
Даже при свете дня комната по-прежнему выглядит неприветливо, здесь всё тоскливо и мрачно. Тяжёлая, гнетущая энергетика заставляет думать: не стоит ли дом на болоте? Возможно, осушенном. А кто строил дом???
Иногда мне казалось, что моя…..Бабушкина квартирка слишком тесная: мы втроём с трудом в ней размещались, оттого и диван стоит до сих пор, но сейчас я понимаю, что это самое лучшее место на свете. Как всё-таки мировоззрение меняется под гнётом обстоятельств.
А как бы мне хотелось сейчас принять душ в моей маленькой ванной, переодеться в пижаму, укрыться бабушкиным одеялом, вдохнуть воздух родного дома и, ни о чём не думая, заснуть на своей постели и долго-долго не просыпаться.
Безумно хочется оказаться в своей квартире и…обнять Сашу, но мне этого не дано. Укладываюсь на чужую кровать — ноги уже не держат — не снимая ни брюк, ни свитера.
Но память безжалостно дублирует один и тот же недосягаемый, желанный образ.
Моё недосягаемое счастье.
Счастье — это лежать в родных объятиях, пока он спит, и задыхаться от любви и нежности к нему. От любви и нежности! Безумно хочется подойти со спины и обнимать его долго-долго, прижиматься щекой и впитывать его запах. Нежность — вот что самое главное в любви.
Жизнь ведь прекрасна, когда чей-то щеке нужен твой нос.
И много человеку нужно для счастья?
Много! Целого другого человека нужно! Любимого, дорогого, единственного на свете!
Веки смежаются. Мне удаётся провалиться в сон, путаясь в мутных обрывках и круговороте мыслей о Саше. Порой казалось, он со мной всегда и в мыслях, и в чувствах.
— Наташааа… — я слышу голос.
Кто-то зовёт меня, вытягивая из сладкого плена сна. Не хочу, не надо, мне здесь хорошо. Я купаюсь в тёплых золотых лучах солнца, подставляя лицо и руки волнам летнего ветерка. Я в раю. Река. Чистая-чистая.
— Нааташшаа..
Отражение. Чьё? Любимое лицо. Так чётко! Набежавший ветерок, рябь на воде, она нарушает целостность изображения. Остановись, ветерок, дай мне ещё хоть раз посмотреть в его глаза!
Теперь он рядом, рядом его глаза, губы. Господи, как же мне приятна его близость. Полжизни отдала бы, чтобы он не ушёл. И он не уходит, он рядом, он реальный — не рябь на воде.
Его губы касаются, язык размыкает мои губы, пробирается глубже, я окончательно теряю последние крупицы разума. Целуй меня, Саша, целуй, неторопливо, исступлённо, нежно, горячо, жарко, жгуче.
Возьми меня всю, коснись моей груди.
Я чувствую, как завожусь, как напрягаются соски, низ живота тяжелеет, мощно, жарко, горячо, сладко.
Я хочу его. Хочууу! Он мой кайф, мой сладкий бред, пусть бред, пусть, он мой наркотик, ну и пусть.
Натаашаа…
Горячая ладонь скользит по моему животу, пробирается к соскам, электричество пронзает моё тело, оно горит, живёт отдельной жизнью.
Я не могу больше терпеть его ласки: скользнув по обнажённой мужской груди, бесстыдно забираюсь к нему в ширинку и обхватываю рукой член. Он огромен, горяч, он пульсирует, сладкий мой! Он хочет меня так сильно, как и я его. Как же я его хочу! Хочууу!
Саша, возьми меня, почему ты медлишь? Ты же видишь, как мне плохо без тебя, как мне сильно тебя не хватает? Мне плохо, любимый! Ну, что же ты медлишь?! Хочу тобой наполниться, ощутить в себе хочу! Вот же я вся, бесстыдно вся раскрыта, живот вибрирует, я сейчас взорвусь от изнеможения!
Я чуть не плачу…
Распахиваю глаза… Ночь. Уже совсем глубокая ночь. Комнату освещает ярко-жёлтый лунный диск. Тяжело дыша, оглядываю своё тело и комнату. Рядом никого. Трусики увлажнились, совсем мокрые, а переодеться не во что.
В душе рождается буря, ещё немного — и она сметёт меня.
За что? Почему? Почему я? Меня за что? Смогу ли я побороть желание взорвать этот дом?! Сжечь дотла, чтобы стереть с лица даже воспоминание о нём и его хозяине?!
Я двадцать пять лет не знала своего отца. И лучше было бы, чтобы я не узнала о нём никогда. Совсем. С его появлением в пропасть полетели все мои планы на будущее, все мои мечты. Я узнала, что такое страх, насилие, кровь, предательство. Его предательство. Он проливал кровь, он калечил жизни людей. Он двадцать шесть лет назад предал мою маму, искалечил ей жизнь, теперь принялся за мою. В моём сердце есть место только для одного мужчины. А я выбираю сердцем.
У меня и у него одна судьба. Одна судьба на двоих. Судьба-мачеха даёт под дых, ставит подножку: ползи, Наташка.