Мне часто говорили, что я похожа на маму. Возможно, Граф решил выместить злость на той, которая так похожа на сбежавшую от него давнюю любовь. Ведь мы с ней почти одно лицо. Так? Вполне может быть.
Самсонов Роман. Второе имя, упомянутое в письме мамы. Двоюродный брат, убитый Графским.
Думай, Наташка, думай!
Я позвала Руслана. Если раньше он был для меня учителем, профессором, то теперь передо мной успешный циничный мужчина, явно не обделённый удовольствиями в жизни. Он сегодня не в костюме. Тёмные джинсы подчёркивают рельеф его бёдер, тёмно-синяя футболка с v-образным вырезом облегает спортивную грудь и плоский живот, ремень и ботинки из натуральной чёрной кожи — реально качественные и стильные вещи. Всё вместе взятое создаёт образ неотразимого мачо, недаром девчонки меда в очередь становились, чтобы…
— Я готова.
Он задумчиво обвёл меня взглядом. Безумно красивый, с глазами цвета яркой зелени. Но сердце молчит, мурашек нет, и холодно, а фраза: «Согрел бы кто-нибудь, а?»- за семью замками.
— Как жалко, Наташа, что наше тесное знакомство состоялось при таких неприятных обстоятельствах… — цедит он сквозь зубы, окидывая похотливым взглядом мою фигуру.
Он протянул руку, как тогда, в больнице, мне почему-то вспомнилось, и я инстинктивно отстраняюсь.
— Боишься меня или брезгуешь?
— Руслан…постойте, вы сейчас не о том думаете, — я сама беру его за локоть, — почему я? Другого способа нет вернуть вашу клинику?
— Я бы мог стать для тебя ближе, но… теперь поезд ушёл. Идём к Графу, заждался. И да, нет другого способа, искать его у меня нет времени — скоро вернётся мой отец. Идём, поговорим позже.
Я иду следом за Русланом, дышу его дорогим парфюмом, но мне абсолютно безразличны его цена и человек, который им благоухает.
Среди мужских ароматов я уже выбрала неповторимый для меня, недосягаемый, но желанный.
Если бы Саша шёл впереди, если бы его запах я вдыхала, если бы…Он был здесь. Близкий, любимый. Закрываю, зажмуриваю глаза, прогоняя слёзы, сжимаю ладони в кулак, волю собираю в кулак…. Я иду к Графу добровольно, но по моим ощущениям — плетусь на эшафот.
— Ну, что, Наташа, правильно Руслан меня лечит? Будет толк от этих капельниц? — поинтересовался Граф, как только я начала вводить во флакон с физраствором нитроглицерин, назначенный Семёновым. Зачем он меня спросил? Я насторожилась. Хочет проверить мои знания или Руслана? Руслан молча взирал на последовательность моих телодвижений, но и бровью не повёл, услышав вопрос своего подопечного.
— От этих точно не будет вреда. Я вчера вам давала таблетку, стало легче?
— Вроде как полегчало.
— Сегодня то же лекарство, но капельно. Рибоксин тоже полезен для сердца. И я не могу судить, не зная диагноза. Я только начинаю, у меня мало опыта.
Каждое слово выдавленное, волю в кулак, изо всех сил стараюсь говорить как можно тише и вежливее: он больной, а я врач. Но мне его нисколько не жаль — он бандит, а не человек.
— У Руслана в клинике и наберёшься опыта, — он говорил тихо, без нажима, куда-то подевался его командирский тон. Видно было, что этот грузный, большой человек, действительно болен: воспалённые понурые глаза, одутловатые и отёкшие щёки, высокий лоб, покрытый бисеринками пота. Симптомы вынуждали задаться вопросом: почему он лечится дома, если любая клиника за его же деньги предоставила бы целый штат врачей и медсестёр. Тем более клиника Руслана. Что это, каприз или необходимость? Или он давит на мою психику, вызывая жалость? Или просто прячется? Или он думает, что для него вторая жизнь приготовлена? Не дай, Бог! Вопросы остаются вопросами.
— Зачем нужна Руслану Николаевичу бедная родственница. Я, пожалуй, в государственной больнице поработаю… если меня еще не выгнали по статье за прогулы, — всё тот же тон, сплошной минор. — Русланчик, а ты что воды в рот набрал, возьмёшь Наташу к себе?
— Наташа не согласится, она, как сама выразилась, «бедная родственница».
Руслан понял, к чему я веду…
На этом разговор оборвался. Вернее, я его оборвала, потому что он мешал мне сосредоточиться на вене.
— Вячеслав Сергеевич, вам сейчас лучше помолчать. Можете поспать, если хотите, — так бы я посоветовала любому больному из нашего отделения. К счастью, несмотря на пробирающую меня мелкую дрожь, в вену попала с первой попытки. Я поняла, почему Руслан попросил меня прокапать Графа. Нам надо к нему хоть немного приблизиться, расположить к себе.
О, господи, мне сейчас больше всего хочется накинуть на его рот подушку и придушить, а я выражаю ему сочувствие. Единственным желанием было взять нож, всадить ему прямо в сердце и провернуть несколько раз. Проверить, есть ли оно вообще у этого чудовища.
Я настолько ненавидела его, что хотела умываться его кровью. О, я бы пила ее взахлеб, я бы в ней купалась, размазывала по коже, упивалась, как конченая психопатка, наслаждаясь его агонией. Но я притворяюсь, я вру! Не только словом, но и действием! Не только ему, но и себе. А может, так и надо? Возможно, ложь — визитная карточка стервы, её сущность? Я заверила себя, что мне сейчас стать стервой, просто необходимо. Но как же это противно, о, господи! Я никогда в жизни не притворялась, не лгала никому, а теперь каждое моё слово — ложь. Кто-то сказал: «Ври во спасение, и будет тебе счастье». Но ложь — вот она, а счастье где? Я лечу Графа, лечу зверя. В моём понимании, он не человек вовсе.
Граф заснул. Он спит, а ты сиди, обозревай его грузное тело, небритую рожу.
Лекарство по каналам так медленно движется: поступает в трубку, проходит через каплеобразователь, вновь идет по трубке и далее попадает в вену. С ума сойти! Кажется, я слышу сам звук каплей переливающегося лекарства, или это мои слёзы летят прямо на пол, разбиваясь на тысячи невидимых глазу частиц.
Я не знаю, что мне-то делать: хозяин не то спит, не то дремлет. Мне бы встать, поразмять ноги… Последняя капля лекарства проползает в вену. Мне надо удалить иглу, наклоняюсь…Граф открывает глаза.
— Нужно иглу извлечь, потерпите? — минор и никаких эмоций.
— У тебя, Наташа, лёгкая рука. Мне полегчало, завтра приходи сама, не дожидаясь Руслана.
Осипший однотонный голос только что проснувшегося человека, чуть шепелявый, недавний приказной тон сменился на ленивый.
«За каким чёртом он нужен Самсонову? Ему осталось жить два понедельника. В чём причина?»
Осипший голос выводит меня из раздумий:
— Иди к себе, я спать хочу.
— Можно спросить? Где моя сумка, там есть ножнички маникюрные, можно мне их? Не бойтесь, ими я не смогу причинить вам вреда. Я должна следить за руками.
— Посмотри на сейфе, сверху, бери и уходи.
Хватаю любимую сумку — подарок Саши, прижимая к груди драгоценную ношу, бегу к себе в клетку.
И снова немые рыдания… я ревела, всхлипывая и вздрагивая. Выходил стресс, который тугой стальной пружиной держал меня в напряжении всё это время. Снова ручьи слёз. Они капают на сумку. Растирая их руками по мягкой коже, я вспоминаю, как Саша мне её подарил со словами:
— Нат, она больше подходит к новому пальто.
Пальто нет, одна сумка пустая, в ней паспорт был… И шапка потеряна. После Сашка мне дарил много подарков, но самое дорогое — это его любовь, безвозмездная, трогательная, нежная, будоражащая, огненная.
Я снова вытираю слёзы со щеки и с сумки, в придыхании шепча: «Где ты, любимый? Ты один или с кем-то? Сможешь ли ты простить мне мои тайны? А я заранее прощаю тебя».
Легко ему любить меня, когда я БЫЛА чистая и правильная. А может это и не любовь? Снова тараканы, мысли роем… Но нет того, кто бы прогнал тараканов и успокоил мысли.
Задача усложняется: надо добыть не только долговую расписку Руслана, но и паспорт. Как? Когда? Кто поможет? Некому! Возможности для манёвра не было: Граф неотлучно находился в кабинете-спальне. Но опускать руки я не собиралась: проблемы надо решать постепенно. Главное, вывести из игры Графа: через семь капельниц (не приведи господи — десять) надо уговорить Руслана забрать его на дополнительное обследование, а там — посмотрим.