— Саша, проснись, почему ты решил остаться здесь ночевать, мы же договаривались не возвращаться сюда!
Он не просыпается.
Хочу разбудить его касанием, но как только я подхожу ближе и протягиваю руку к моей любимой «колбаске», другая, женская рука с ярко-красным маникюром опережает меня. Обнажённая женщина с аппетитными формами лежит рядом с Сашей и, улыбаясь ему, поглаживает его колбаску, ту самую, что между ног под белыми боксерами, которые я…
О, господи, как он мог…
Дышать становится всё сложнее, кажется, что в лёгких почти нет воздуха и каждый вдох, словно изнутри меня колют иголки.
Лучше умереть, чем чувствовать то, что сейчас отравляет мою душу.
Саша поворачивается к женщине, обнимает, целует в макушку, привлекая к себе поближе, но не просыпается, а, склонив голову, целует её медленными, нежными, долгими поцелуями. Она не успокаивается: запускает руку под боксеры, те самые, белые, под которыми уже напрягшийся член. Я явственно вижу его размеры, ощущаю его напряжение, набухшие вены, пульсирующую головку.
Я задохнулась снова, я, стоящая подле, в ногах любовников, хочу уйти — ноги не слушаются, наклониться пытаюсь — мне что-то мешает…Живот! Мой живот похож на арбуз. Я… беременна что ли? Похоже на то…Значит, я беременна, Сашке мешает мой живот, поэтому он завёл любовницу…А я? Жалкое зрелище: потухший взгляд, взгляд жалкой, недобитой собаки, с опухшим носом, с вырванным клоком шерсти… Это я? Я! Та, другая — красивая, с аппетитными формами, с силиконовыми губками.
— Саша, Волков, проснись, посмотри на меня! Ты же клялся, что не изменишь мне никогда!
На мой зов Волков просыпается.
— Наташа? Ты откуда? Ты беременна? От кого? А мы тут с Маратом…А это кто?
Он ошалело спросонья смотрит на женщину.
— Наташа, я не знаю, кто она! Мы были с Маратом! Поверь!
— Могла бы поверить, если бы сама не увидела… И да… нет… я не беременна… а это лишь имитация.
Я пытаюсь сорвать живот, но у меня не получается — это не накладка, а настоящий живот.
— Ты обманула меня! — снова кричит Волков те же слова: я их уже слышала.
— Мы квиты, Саша, а это ребёнок мой! На тебя мы не претендуем! Ты можешь оставаться с ней, и прости меня, что не я сейчас с тобой в постели… А ты. в тех самых. белых трусах! Которые я…
Жалкое зрелище… Потухший взгляд жалкой, побитой собаки, с опухшим носом, с вырванным клоком шерсти… Это я! Я прошу прощения за измену Саши… и ухожу, а он кричит, выскакивая на улицу всё в тех же белых боксерах…Чёрт! Меня зациклило на Сашкиных белых трусах-боксерах! Мы покупали ему всегда белые: сквозь них был чётко виден член. И как только Волков раздевался — я уже текла, хотела его до одури! Он брал мою руку и засовывал её под боксеры, белые, а сам, проникая под мои трусики пальцами, ласкал мои складочки до стона в горле, и он быстро доходил до грани и стонал.
Но почему теперь в постели с ним была не я, а та женщина, аппетитная и силиконовая?
— Ты обманула меня!
Эхом вторится: обманула… обманула… обманула… обманула…
Смогу ли сделать это — уйти, убежать, скрыться, а главное — хочу ли?!! Не знаю. Но чего мне действительно хочется, так это двигаться дальше, а для этого нужно делать шаги, пусть даже неправильные. Главное — шагать, бежать без оглядки от того, кто не дает дышать, от того, кто словно гвоздями прибил мое сердце к своему образу, а потом отодрал с мясом и выбросил без жалости и сомнений. От того, кто сейчас целует другую женщину и делает с ней все то же, что когда-то делал со мной. И телом, и душой, ощущая на спине обезумевший взгляд Волкова, я ухожу, растворяюсь в тумане…
Апное будит меня… Остановка дыхания… Мне кажется, что я пережила клиническую смерть от увиденного. Белые боксеры… я их покупала, стирала руками, бережно гладила…Сама отдала другой женщине его, любимого…Апп…
(Апно́э — остановка дыхательных движений. В частности, может наблюдаться при обеднении крови углекислотой, вызванном чрезмерной вентиляцией лёгких. Апноэ можно также вызвать в эксперименте сильным повышением артериального кровяного давления, возбуждающего рецепторы некоторых сосудов.)
— Апп… — пытаюсь наглотаться воздуха. Ошалелым, неморгающим взглядом понуро оглядываю комнату.
Почему мне снилось, что я беременна? Измена Волкова уходит на задворки памяти. Провожу рукой по плоскому животу — нет ничего. Только холодный пот заструился по позвоночнику, и холод пробирает до внутренностей. Боль прошивает насквозь, и во мне поднимается какое-то темное, яростное чувство.
Ещё один сон. То ли приснилось, то ли почувствовала что-то… Открываю глаза, все плывет, а я словно горю. Тону в этой грязи из похоти, разврата, бесстыдства и полной потери контроля. Гос-по-дии! Я потеряла его!
Сердце сжалось от тоскливой боли, от понимания: больше я Саше не нужна. И что, если я беременна, ребёнок ему не нужен будет.
Боль отрекошетила в горло, вызывая спазм. Как тогда… в доме Саши. Тогда я во всём винила Волкова, а он, по сути, и виноват-то не был. Если бы я раньше ему всё рассказала о ночных гостях… Он не знал о них, а я утаила правду, выходит, что только я виновата — мне и отвечать. И если даже он изменил мне на самом деле — я прощу и уйду с его пути, сколько бы ни пришлось страдать, каяться и болеть неизбывной болью по нему.
Из закоулков моей памяти снова всплыл образ Саши, а сердце забилось, как птичка в клетке, сжалось, заселяя в груди тоску. Звериную, жуткую, выворачивающую все внутренности.
Ночь отступает, сменяясь предрассветными сумерками, только тоска не уходит. Из сереющей темноты постепенно проступают неясные очертания забора и вековых сосен, в просвете которых около самого горизонта вспыхивает ослепительная каемка солнечного круга. Она еще совсем маленькая, но уже поразительная яркая.
Мучительный, однообразный, тоскливый, ещё один день плена. В комнате теплее, батареи горячие — значит, и вода есть, она мне сейчас необходима, как воздух. Быстро вымылась, экономя воду, и набрала в стакан, чтобы зубы почистить — щётки две. Для кого они?
Единственный посетитель за сегодняшний день — Женя. Приходит молча и уходит так же. Догадываюсь — электричество включено.
Я жду Руслана. Графа прокапала быстро — один флакон, ребоксин ввела в вену. Пришла молча и ушла, не проронив ни слова. И ему сегодня не до моей болтовни — в бумагах копается.
Сегодня мне придётся чем-то занять себя. Мне теперь всегда хочется спать. В чём причина? Я списываю на переутомление и на нервотрёпку. Беременность? Это невозможно! Загиб матки. Какой? «Кзади», «кпереди»? Не помню…
Напрягаю память, вспоминаю, когда были последние месячные. Кажется, они были как раз незадолго до похищения, нет, раньше. Нет никакой ассоциации — немудрено забыть в такой нервотрёпке. Но мы с Сашей столько раз не предохранялись, он часто говорил: это как конфетку сосать в обёртке, страсть поглощала все разумные мысли, да и я надеялась забеременеть. Надо вспомнить день последнего цикла. Но тщетно. Когда балансируешь на краю пропасти, ходишь по тонкому льду, опасаясь, что ещё шаг — и тебя унесёт в омут — память как испорченный телевизор с помехами во весь экран. Но самое главное — больше нет ни малейших симптомов. Нет, есть: грудь вроде набухла. Но ни запахи, ни токсикоз меня пока не мучает, и я знаю, что так бывает со многими мамочками. Ещё раз трогаю пока ещё мой плоский живот, и мне всё же кажется, что я не беременна — это плод моего воображения.
Взяла в руки томик Толстого, но едва открыла первую страницу и углубилась в чтение — незаметно для себя уснула. День Сурка продолжается.