Саша.
Лишь на пятые сутки пришло смс с неизвестного номера: «Наташка жива. Воюет с Графом».
— Мммм! — из горла рвётся толи стон, толи рык, толи рёв. — Наташка! Как же мне добраться до него? Куда идти? Бежать, ехать? Куда? Каждый день на части рвёт, ломает, сука!
Мне чудится, что мир завертелся, чёртово колесо со скоростью реактивного самолёта. Чтобы не упасть, я грохаюсь на диван, тот самый, моё временное пристанище во время шторм. Каждый день задавал мне новые задачки, и каждый день приходилось двигаться наощупь. Только ставка оставалась прежней — как найти Наташу, найти мой потерянный рай.
Размахал диван. Бедный, сколько он выдержал, пока я вколачивался в него вместо груши! Сжав кулаки добела, сбитые костяшки саднили болью. Растирал руками лоб. Щёки. Вдыхал, выдыхал. Пытался собраться с мыслями: бесполезно. Они уползали, как черви, и прятались в землю.
Перед глазами наши полгода проносятся — лучшие месяцы в моей жизни. Пора уже это признать. И как бы я не отнекивался, а я и не отнекивался — хочу ее, одержим ей, как дьяволом. Почему? Не знаю. Нет, знаю: потому что глаза синие, потому что душа красивая, потому что за деньги не купишь, хоть миллион отвали. Хочу! И это не только секс, не только вожделение! Просто сгораю рядом с ней, теряю башку от бешеной страсти. А у страсти нет мотивов, на то она и страсть. Ни одна женщина так не цепляла, а эта девчонка одним синим взглядом на колени ставит. У нас с ней все было через край, но после этих дней без нее я себе не желаю лучшего. Не могу без нее. Шальная, родная, милая… И я люблю ее, люблю…
Этот малый с ума меня свёл, когда позвонил на восьмой день! На восьмой! Милиция топталась на месте: «Скажи честно: разругались, она ушла от тебя!» «А с работы тоже ушла сама?» — не было сил, да и себе дороже с ними ругаться. Оказывается, на работе Наташа типа в неоплачиваемом отпуске. Кто оформлял — понятно, Самсонов. Хоть тут не сглупил.
— Ты Волков? — странный вопрос мужским голосом доносится из телефона.
— Волков, что дальше?
— Я знаю, где твоя Наташа.
Сердце тут же пропустило удар, потом ещё один, а потом затарахтело, как бешеное.
— Ты денег хочешь за информацию? — я дышать перестал, жду ответа, как манны небесной.
— Каких, на хер денег!
— Бескорыстный, типа?
— А что, так не бывает?
— Я готов заплатить, только скажи, где искать, куда приехать?
— Короче, я скажу, только пообещай…
Замолк, прервался…
— Скажу, если пообещаешь сегодня её не забирать!
— Сегодня? Почему сегодня? — мысль бьёт обухом по голове: «Сегодня!» — разговор немого с глухим. — Ты можешь яснее? Где Наташа?
— Я устрою вам свидание сегодня вечером, как стемнеет. Но забирать её ты не будешь. Ладно?
— Бред! — ору в телефон. — Полный бред! Я должен её забрать!
— Тогда не скажу! Пока.
— Стой, пожалуйста, стой! Ладно, устрой хотя бы свидание!
— Сдержишь слово? При встрече объясню, почему. Слушай, как добираться…
Малый рассказывает, как найти дорогу, что надо купить лыжи, где лучше их оставить, как добраться до места, а я даже дышать боюсь, боюсь пропустить слово, не могу поверить, что сегодня увижу Натку, Птаху мою, девочку мою. Судьба, сука ты продажная! Представил, что эта дура сделала с нами, заколотило от бешенства.
— Как звать-то тебя?
— Зови Женькой.
— Жень, пойми, я должен сегодня её забрать!
— Тогда ты подставишь не только меня, — голос Женьки меняется на просящий, умоляющий даже. — Хрен бы со мной: пострадает моя девушка, а она беременная. Граф Хмурого не пожалел, когда тот хотел переметнуться, а мне и подавно кирдык будет, когда он узнает, что с моей помощью Наташка сбежала, потому как никто, кроме меня, к ней не ходит. Я ж за ней, как за сестрой, ухаживал: кормил, оберегал, как мог. Волков, будь человеком, потерпи денёк или два. Не столько терпели.
Я не вдаюсь в подробности, кто такой Хмурый, что Граф с ним сделал — мне нужно уточнить, как добраться до логова и где Женька меня встретит.
Раз. два…три… четыре…
Чёрт! Холодно…Морозно, ветрено. С неба по одной начинают падать снежинки, потом чаще и чаще, крупнее. Порой снег застилает глаза. Если бы не было ветра… Раз. два…три…Лыжи скользят по запорошенному полю. Кругом ни души, да и откуда взяться здесь человеку: нормальные люди жмутся поближе к теплу, и только волки шастают в поиске добычи. И я. Снегопад заметает лыжный след — нормально. Сколько я прошёл? Марат — умняга! Снабдил шагомером и балаклаву подогнал — глаза и губы наружи — отлично, не будет мешать дыханию.
Сколько осталось пройти? Ещё шесть километров. Шесть — и я увижу Наташу! Раз…два… Считаю шаги — отвлекаюсь от мрачных мыслей, но они, бродяги, всё равно лезут и лезут. Девять дней я не видел Наташу, девять дней умирал и возрождался, работал, как одержимый, чтобы отключиться от реальности и хоть чем-то забить тоску. Спал по три-четыре часа, но и в тот незначительный отрезок времени меня доставали сны. Мне снилось, то я спас Наташу, то она от меня убегает, а я не могу догнать: ноги становились ватными, не слушались, и сколько бы я ни бежал — оставался на месте. А вчерашний сон перевернул всё во мне: от воспоминания о нём меня до сих пор знобит, а сердце стучит, как автоматная очередь. Марату смог только сказать, что видел во сне беременную Наташу, уже с приличным животом, тот сказал: «Сон в руку!» А снег всё идёт и идёт, и я иду тоже без остановки, пока есть дыхание. Мысли помогают отключиться от однообразия шага. И сон…
Чёрт его знает, что может присниться, когда любимая далеко, некого обнять, прижать к себе. С Наташей нам некогда спать…
Наташша! Куда ж тебя занесло? Или занесли два папаши?
Опять боль наждачкой проходит по нервам… Мат вырывается изо рта вместе с паром…
Я не смог рассказать Марату ни слова о себе, что видел маленькую квартиру, в ней посреди комнаты на кровати спала Наташа, моя жена, с моим ребёнком у неё в животике. Они были моими, а я для них стал чужим. Она мне сказала: «Ты слишком чужой, чтобы оставаться родным!»
Я просил, умолял: «Наташка, выслушай, я родной, родной! Не может быть, чтобы вот так сразу родной человек стал чужим!».
От этой мысли мне даже во сне пекло болью. Почему? По версии Наташи, я изменил ей. Она кричала, и это было впервые, обычно Наташка терпит до последнего: «Я сама видела: там, на постели, ты лежал почти голый, только белые боксеры прикрывали причинное место твоё. А голая женщина с тобой рядом лежала и шарила рукой у тебя в трусах, хватала за член! а тебе это было очень приятно, ты её целовал, так же, как меня когда-то. Но член любого мужчины должен принадлежать только одной женщине! И губы тоже! Если только он не целует своего ребёнка или мать! А ты! Вы, мужчины, развращены настолько, что готовы трахать каждую дырку! Но они, эти девки, всего лишь дырки! А жена что при этом чувствует? Не знаешь? А я это видела, видела…»
Ветер или эхо разносили эфемерный голос Наташи: «Видела, видела, видела…». А у Наташи живот, живот… а там…ребёнок. Мой. Только мой. И Наташи. А я…
Волков остановился, пристально глядя на снег, где, словно в чёрно-белой съёмке, мелькали кадры, превращаясь в чёрно-белую муть. На чёрном фоне стволов деревьев — белые хлопья снега — вот и весь спецэффект.
Жаль, что он не видел, как он сам себе выламывал крылья, а бескрылый, он никому не нужен, как корчилась душа Наташи в предсмертной агонии от измены любимого, как она уезжала, бежала беременная с единственным родным человеком. Крёстным отцом, как она его теперь называла. И с малышом под сердцем, его ребёнком…
Он не видел этого во сне, но каждым нервом, каждым капилляром, идущим к сердцу, чувствовал.
Он не мог чётко рассмотреть, как вымаливал на коленях у любимой прощение за несовершённый грех, не мог расслышать за завыванием ветра свои собственные слова: «Я не изменял тебе, Наташа, а это всего лишь подстава — Самсонов подложил нам очередную свинью — ту самую Бемби. Она подсыпала в вино клофелина, нас с Маратом вырубило. Если хочешь, сдам кровь на анализ». По какому-то волшебству появились бумажки с анализами. «Вот, смотри, в них чётко написано!» «Но почему не Марат с ней в постели, а ты?» Это ему крыть было нечем.
Но потом Наташа согласилась вернуться, потому что скоро ожидала роды.
****************************
Наваждение какое-то! Роды! Откуда? Наташа не беременна! Всё смешалось: сон, явь. Лучше совсем перестану спать, или сойду с ума от горя: мой ребёнок должен родиться и расти с отцом и мамой и на свободе. А иначе может повториться наша история: моя, Марата и Натки. Но этого я не расскажу никому, и не потому что стыдно, я боялся, что сон, не дай Бог, когда-то воплотится в реальность: те, наши сны, исполнились же…И к цыганке не ходи…
Тряхнул головой и пошёл дальше.
Три километров по заснеженной равнине пробежал быстро, забывая и о времени, и о расстоянии. На всё забил, бросившись к ней. Постепенно наступают сумерки. Нормально: когда доберусь до места — совсем стемнеет. Пацан так и сказал, вернее, написал в смс: дождись темноты. А в душе колом, не занозой, зависают слова неизвестного Женьки: «Потерпи, не столько терпели!» Голова, может, и потерпела бы, а душа, сердце терпеть не хотят. Млять!
Ветер завывает в верхушках деревьев, даже сквозь тёплую, непродуваемую куртку пронизывает потное тело. Остальные три километра вдоль леса дались труднее: натыкаясь на мелкую поросль лыжами, не видную в темноте. Ччёрт! Лыжу сломал! Ковыляя на одной, уже не надеясь на счастливый исход, дошёл до забора. Присвистнул: деревянный что ли? Дом впечатлял своими размерами. Как и кто тут в глуши его строил? Об этом можно только догадываться. Дом погружён в темноту, и только пучеглазая луна, как разведчик, сновала на небе, то прячась за облако, то выныривая, освещая махину.
— Волков? Ты?
— А ты кто?