Власть над людьми. Большая или маленькая. Какая разница, если от неё или из-за неё страдают люди. А властвующим не до слёз людских, которых целое море, океан горя, страха, мучений.
Саша своим платком вытирает мне слёзы и нос. Я жмусь к нему, сидя на коленях, как ребёнок, ищущий защиты и спасения. Но мне бы надо видеть его глаза: в них не только усталость, но и любовь, нежность, они ярче. Я думаю: рассказывать или нет историю с Графом с самого начала. А о беременности? Вдруг её нет? Сплошные недомолвки и загадки. И ко времени ли? А когда ещё?
— Саша, я давно тебе должна была открыться, откуда Граф узнал обо мне… — решаюсь, наконец, я, заглядывая ему в глаза, чтобы понять, простит ли он меня…
— Не надо! Я не за этим пришёл сюда! Да и какая теперь разница…
— Послушай!
— Даже и есть хоть капля твоей вины, я беру тебя на поруки! — Саша по-прежнему целовал меня в лоб, в щёки, слегка улыбаясь, но больше всего губам доставалось. — Я догадался теперь, что тогда твою квартиру разгромили его люди. Так? Тогда я Женьку видел?
Я молча кивнула.
— Ты должен был отказаться от меня, сразу, как только узнал правду обо мне и чья я дочь. Тогда тебе не пришлось бы столько мучиться из-за меня.
— Я не смог. Я долго бесился, а потом пал… помнишь? Не смог без тебя. Наташа, Птаха моя! Не могу я без тебя!!! Это как руку оторвать или ногу.
Саша схватил меня за плечи, сжал крепко, встряхнул от отчаяния.
— И я не могу без тебя, прости… Но я — ходячая проблема.
— Надо было мне сразу сказать, мы что-нибудь придумали вместе. А теперь-то что…
Он смотрит так, что это он виноват в моей сложной жизни, а не я.
— Верно, но тогда мы ещё не были так близки, и я не хотела кого-то ещё подвергать опасности.
— Думала, рассосётся?
— Наверное.
— Пусть так. Но я не променял бы эти полгода на обычную жизнь. Веришь?
— Верю, любимый. И я непротив заплатить такую цену за любовь. Да я уже и заплатила… Веришь?
— Верю, родная. Она стоит больше.
— Нет! Я не хочу платить за любовь! Я просто любить хочу! Тебя одного! Саша грустно смотрит на меня, не может решиться, что ответить, опять целует мои припухшие губы от поцелуев.
Теперь мне опять непонятно: почему Саша медлит, почему мы так мирно разговариваем, а не убегаем?
— Саш, ты заберёшь меня отсюда? Я с тобой хочу! Давай собираться!
Саша начинает объяснять, что там мороз и ветер, а он на лыжах, одна сломалась, придётся идти пешком десять километров по колено в снегу, дай Бог, если к утру дойдём, а я заболею. Десять километров пешком, в мороз, без тёплой одежды, пройти нерезонно.
— Да…, наверное, ты прав, и у меня нет одежды… — ещё минута, и меня накроет истерика: я снова остаюсь здесь, меня будут обменивать на деньги, на клинику, я бесправна и раздета и без паспорта, и ещё… А вдруг я беременна? Я погублю ребёнка, такого долгожданного от любимого мужчины. Головой соображаю, что сейчас уйти с Сашей не смогу, надо подождать до завтра: приедет Руслан, он вывезет, а я отдам ему расписку. Саше объяснить…? Рассказать о Руслане, о торге за мою несчастную голову? Головой я понимаю, а сердце не хочет слушаться, рвётся к Саше, домой…Я с болью смотрю в глаза Саши, в умные, внимательно вглядывающиеся в меня с добротой и надеждой, что я сейчас успокоюсь, тону в них, растворяюсь.
— Саша, я больше не могу здесь жить, я хочу с тобой!
Снова сопли и слёзы! Здравого смысла будто и не было.
— Наташенька, ты стала совсем как плакса?
— Больше не буду! Смотри… — вытираюсь тщательно тыльной стороной ладони, — больше ни слезинки! Возьмёшь меня с собой?
— Наташенька, ты же сильная! Всего один день — и я приеду, теперь я знаю, куда.
— Я устала быть сильной, устала!
Я кричу почти, а Саша о чём-то размышляет, обхватив голову руками.
Горечь во рту, волной поднимается тошнота, а в сознании пробивается тут же: мои тараканы сбегаются, выстраиваются в ряд, застывают по стойке «смирно», готовые атаковать и без того измученный мозг несчастной, брошенной всеми женщины. А на меня снова накатывает подозрение: почему он меня не берёт с собой? Он что-то знает? Но что и откуда? Нет, это невозможно. Просто, зачем я ему, мужчине с брендовым парфюмом, с накачанными кубиками живота, использованный материал? В нём всегда бушевал тестостерон, который только я обуздывала, а может, не одна я. Он не давал мне обещаний никого не трахать, пока мы вместе, а удержаться от соблазна довольно трудно, когда едва ли не каждая роза-мимоза готова раздвинуть ноги перед таким красавцем. Покойный Володя Высоцкий, моя мама так называла его почему-то, писал или говорил, что сильнее измен он боится не узнать об изменах. И я этого тоже очень боюсь, как любая, каждая из женщин. Мир людей жесток, и я — не совершенство. А пришёл Волков сюда, чтобы попрощаться, так сказать, прощальный тур по дорогам боевой славы.
Пока я размышляю молча, отупело, Сашка пристально разглядывает меня, обескураженную, обескровленную, безвольную тряпку, с остекленевшими глазами от горя, с красным носом, заплаканными глазами, он ждёт, чего я ему ещё скажу или попрошу. Зачем я ему такая? Я уже кляну себя за слабоволье, за слёзы и сопли.
— Саш, — зазомбированно спрашиваю, — а что у тебя там, под брюками?
— Нат, ты о чём? Трусы, конечно. Почему ты меня об этом спросила?
— Боксеры? Белые? Которые я стирала и гладила для тебя?
— Ну, да…Нат, ты сейчас о чём меня спрашиваешь? Ты обиделась, что я…
— Нет, Саша, я не о том, я всё поняла: сейчас для интима не время и не место, — делаю паузу, лишь на секунду, решая, говорить ему или нет о беременности… а если она ложная, мнимая?
Прозрение, что хватит ныть и в ногах валяться, что я не пешка, а королева, ничуть не меньше, достигает мозга, и он командует моим тараканам: быстро лечь и окопаться, закопаться, чтобы и ус не виден был.
— Ладно, Саша, ты сейчас уйдёшь, трёх часов ждать не надо, в это время охрана обходит дом по периметру, — многострадальный голос становится сиплым, бесцветным, обессиленным.
— Ладно, собирайся, — смилостивился, гм, — я отдам тебе свою куртку, капюшон наденешь, как-нибудь дойдём. А Женька…У него правда женщина беременная?
— Причём здесь Женька и его женщина? Что ты ему обещал?
Чёрт, что же так болит живот? Панкреатит, наверное…А под моей попой ощутимый такой бугорок. Заёрзала, ощущая его твёрдость. Боль отпустила. А бугорок в штанах Саши всё ощутимее.
— Он поставил условие, что сегодня я тебя не заберу, он отказывался назвать место, где тебя искать, я пришёл только на его условиях, понимаешь? Он опасается за жизнь своих близких. И десять километров пешком, в мороз, без тёплой одежды, пройти невозможно!
Саша срывается с места, отрывает меня от себя насильно. Но не прекращает говорить:
— Он сказал, что Граф за измену пристрелил Хмурого… А весёлого не пристрелил?
Шутка не получилась — он встревожен, разозлён, хаотично ходит по комнате, по моей клетке, его шаги в берцах теперь, наверное, слышны в коридоре. И наши голоса тоже.
— Кто такой Хмурый?
— Это один из тех троих, что ночью были у меня в квартире, — час настал для правды. — Это он меня похищал тогда от больницы, а ещё Борис, я его узнала потом.
— И что Хмурый? Доставал тебя? Приходил сюда?
— Нет, здесь для него запрещённое место. Граф оберегал меня от всего, и Женька. (Не надо Саше знать пока, что задумал Граф, и что я отдубасила Хмурого.)
— Женька, случайно, не влюбился ли в тебя?
— Саш, твоя ревность не уместна! Я здесь как в клетке!
— Прости, хотел пошутить, но сегодня не получается…
— Поняла уже.
— А за что Граф замочил Хмурого?
— За бумагу!
— За какую?
— Сейчас принесу и покажу…
— Постой! Любимая!… Наташа! Ты не беременна?!!!…
Страх в глазах, что любимый что-то знает или догадывается, разогнал разом всех моих тараканов, прошеных и непрошеных.
— А почему ты спрашиваешь? — из меня, как из шарика, утекает воздух, и силы нет взлететь и не разбиться.
— Я сон видел, что ты беременна…
— И я!
— Но мы же не спали с тобой…
— Как не спали??? — из шарика я превращаюсь в цветную, но грязную тряпку.