Наташа.
Просыпаться рядом с мужчиной, от которого веет родным запахом, так что голова кружится… Я то погружаюсь во тьму, как в бездну, то выплываю на поверхность, схватывая полуоткрывшимися глазами лоскутки света.
Погодите-ка, а где это я? И кто там орёт, как беременная? И Саша спорит… И почему я словно на качелях?
— Саша… — разлепила, наконец, глаза.
— Наташа! Любимая! Ты вернулась?
Прямо у постели, стоя на одном колене, передо мной стоит Саша! В любимых карих глазах застыли…слёзы. Он наклоняется ещё ниже, пряча лицо у меня в волосах.
— Прогони её… — это я лепечу, она лишняя: мне нужен только ОН, а не эта кричащая девушка.
— Волкова, вообще-то, я твой лечащий врач…
Меня это не волнует, меня притягивает лицо моего Саши, уставшее, небритое, его измученные глаза. Но он рядом, со мной, на одном колене, а вторая нога в колене согнута. Я тяну руки к нему, касаюсь небритых щёк. Любимый! Рядом! Но руки падают самопроизвольно, Саша их подхватывает и сам прикладывает к щекам.
— Саш, а это больница? — не могу оторвать глаз от любимого.
Пытаюсь оглядеться — голова кружится, лекарствами накачали, наверное.
— А какое это отделение? Пс…Психиатрия?
Он рассмеялся, пытался ответить, но я опередила:
— Я псих? А где остальные психи?
Теперь смеются и Саша, и девушка в белом халате. А Саша всё смотрит…не сводит с меня глаз. Любимые карие глаза, а в них искорка смеха, только искорка, но много печали.
— Волкова, прекрати придуриваться! — это она мне?
— Саш, я не хочу в психушку, я хочу домой!
Саша, видя мои дрожащие губы, целует в висок, небритая щека колется, но его небритость мне милее всех вместе взятых бритых щёк. Я лечу, лечу на любимый запах, его, Сашин.
— Родная, — наконец, я ему слово дала, или он сам его взял, — это гинекология. Ты не помнишь?
Он обнимает, прижимает осторожно к себе, будто я хрустальная ваза или фарфоровая.
— Куда уж ей? — девица не уходит, а голос какой-то знакомый, но звуки до меня доходят, как сквозь вату, — Наташ, тебя сначала без сознания привезли, но ты пришла быстро в себя, а после мы тебя не разбудим никак.
— Саш, — мне нужно заверение Саши, — она правду сказала? А мозг не пострадал? А МРТ делали?
— Правду, Наташенька! Ты спишь почти двое суток.
Входит ещё одна женщина в белом халате:
— Наташенька, Волкова! Как же ты нас напугала! Муж тебя привёз худую, бледную! Ну, разве так можно? У тебя восемь недель беременности, а ты не на учёте! И вес надо набирать уже! Наташа, я Светла, подруга твоей мамы.
Она строчит слова, а я не понимаю, кто это, откуда у меня беременность в восемь недель. Это же два месяц! И Светла? Где она была раньше? Почему не наведывалась? Но для меня сейчас важнее, что со мной и почему я спала.
— Саша, я два месяца спала? — они снова смеются, а я смотрю только на Сашу. Я точно в психбольнице.
— Это всё от диет ваших новомодных! — продолжает миловидная женщина в белом халате, но я её не знаю, не видела никогда. — Наташа, Игорь Владимирович звонил даже в Тулу!
— А вы кто? И почему в Тулу?
— Я жена его, Светлана Михайловна! Светла, вспомни! Потапов Игорь Владимирович, помнишь? Наташ, может тебя, правда, психиатру показать? У тебя, похоже…
— Избирательная диссоциативная амнезия? У мамы была подруга…
— Правильно! Вот что значит, отличница. Всё знает. Учись, Таня!
Девушка покраснела, кажется, я бы покраснела. А Саша неотрывно смотрит на меня, и я смотрю, самое важное я помню. А это он, любимый, Саша!
— А можно я УЗИ посмотрю, и, скажите, что мне капали и почему? Рука болит на сгибе. Не могли иглу потоньше взять.
Мне всё надо самой знать, во всём разобраться самой, до четвёртого курса нам преподавали почти все дисциплины.
И я это помню?
Заведующая показывает мне УЗИ и описание. Я БЕРЕМЕННА! ВОСЕМЬ НЕДЕЛЬ! Я разбираюсь, а сама проговариваю зачем-то, не глядя на присутствующих:
— А Таня Зверева троечницей была, — это я вспомнила. — А мама всё твердит: врач-троечник — преступник.
Потом меня словно током ударило: мамы нет, она умерла. Глаза застелили слёзы:
— Саша, моя мама умерла?
— Наташенька, не надо вспоминать, тебе нельзя волноваться! У нас малыш будет!
— Теперь я точно знаю, Сашенька, я всё поняла, я знаю, что это я знаю! ЗНАЮ!
В глазах всё расплывается, но я пытаюсь вспомнить, что произошло со мной. Точечный меткий удар памяти в мозг. Сначала погоня, Саша оторвался, отказ тормозов, взрыв, я вылетаю, но…больно мне не было. Почему же тогда я в больнице?? И почему Саша так встревожен: слёзы любимого я видела чётко!
— Но с малышом ведь всё хорошо? Светлана Михайловна! — мне хочется верить в чудо. Когда-то оно должно же случиться! — Танюша, ты извини меня, ты заботилась обо мне. И вы, тётя Светла. Я вспомнила, мама вас так называла.
— Ну, ты же сама видела, никаких осложнений, Наташенька, только кушать побольше надо и гулять! — Светлана Михайловна не позволяет вставить слово Татьяне Зверевой, моей сокурснице. Почему сокурснице? Я же не гинеколог. — А Игорю Владимировичу я скажу, чтоб он подождал недельку-две, я думаю, хватит. А лучше вообще после Нового года. Тебе надо набираться сил. А о прежней работе не переживай. Игорь, он отличный хирург. И у нашей Татьяны фамилия Кошкина.
Светлана Михайловна всё говорит, говорит… В её голосе столько тепла и радости. И Таня что-то пытается ответить…а я не могу оторвать глаз от любимого мужа…Мужа? Почему я не помню этого? Это же положительные эмоции, а при избирательной диссоциативной амнезии мозг пытается стереть негативные страницы. Память старается их атрофировать и выбросить за ненадобностью. Симптомы диссоциативной амнезии мне известны.
А антидепрессант какой? И откуда я знаю эти сведения? А антидепрессант — вот он! Смотрит на меня, лаская меня взглядом. Я чувствую его нежность на лбу, на висках, на скулах, на подбородке, ласковый взгляд на моих плечах и руках. Теперь он весёлый, но замученный. А я пожираю его взглядом, кажется, если посторонние сейчас не уйдут, я их вежливо попрошу или выгоню. И Сашу я не стану есть, я же не плотоядная. Но спокойствие — сильнее эмоций, а молчание — громче крика. Это я вспомнила. Ушли! Слава Богу!
Саша долго смотрит на мои губы, приближается, кладёт на них указательный и средний палец, медленно ведёт по губам, а я не свожу с него глаз до тех пор, пока Сашины губы, как глоток живительного кислорода для утопающего, не забирают в плен мои, а руки не запускает в мои волосы, а я в его запускаю пальцы, теряя сознание на долю секунды. И хочется петь: «Ах, как кружится голова, как голова кружится!» И смеяться, смеяться, до слёз от счастья. Других слёз нам не надо, только от счастья — со мной рядом мой муж, а под сердцем — наш малыш.
— Наташенька, а сейчас можно узнать, кто у нас будет — сын или дочка? — от губ оторвался и спрашивает, слегка склонив голову набок. — Теперь ты поняла, что ты БЕРЕМЕННА?
Пальцами трогаю рельеф его плеча под тонкой футболкой, разглаживая складки, не сводя глаз с его карих, чётко, уверенно проговариваю:
— Будет, Сашенька, и дочка, и сын потом будет! Если ты любить будешь нас, то всё будет!
— Буду, любимая! А сейчас мне, как воздух, поцелуй твой нужен! Поцелуй!
Он целует, а я отвечаю. Всё как будто во сне, но теперь это не сон. Дыхание перехватывает, но воздух мне больше не нужен — он во мне с поцелуем любимого.
И теперь я знаю точно, что мы всё переживём, потому что мы — семья, нас пока двое. В этом как раз и вся суть. И в горе, и в радости. Семья — опора друг для друга. Когда она есть — всё остальное не страшно.
Его нежность трогала до глубины души, до слез и глупой улыбки. И не нужны были никакие слова. Любовь она вообще не требует объяснений, она в том, как смотрит на тебя мужчина, в том, как он к тебе прикасается, в том, как прижимает тебя к своему сердцу. В том, что ты без слов понимаешь: это сердце бьется для тебя. Именно прижавшись к груди своего мужчины, ты находишь свое главное место в жизни.
Саша взял меня за руку, поцеловал запястье, ладошку, приложил к щеке. Он, вероятно, что-то хочет сказать.
— Наташа, если у нас с тобой какие-то проблемы с доверием, говори об этом прямо сейчас, и тогда мы вместе сможем решить все проблемы. Я обещаю. Если ты опять себе что-то надумала, то зря. Тараканов твоих я разогнать не сумею пока, но…давай им дадим отставку? А?
Почему он так сказал? Я же ничего не помню.