- Расскажи-ка! Мне нужна история этой тройки.
При словах "звоню в школу", произнесенных, я почувствовал, не на шутку взволнованно, у меня сдавило виски, меня даже замутило: я ужаснулся, что Валтасар узнал причину моих мук, что сейчас скажет, как это смешно, жалко. Он сказал о тройке, и я в облегчении обмяк.
Вчера я получил тройку - шестую с начала школьной моей жизни и уже вторую в нынешнем сентябре: я непонятно как не выучил формулу линзы. Гречин, к счастью, вызвал меня вторым - первым минут пять безрезультатно протоптался у доски Бармаль: за это время я успел что-то ухватить в учебнике, кое-как наскреб на тройку.
Я знаю - Валтасару нельзя врать, ему нужен прямой ответ. Но как я могу ему сказать правду, если она такая, что я трушу самому себе ее высказать? И я молчу, побито потупившись.
- Арно, я никогда не понуждал тебя: ты сам считал нужным, если не ошибаюсь, рассказывать мне почти все. Когда по тому темному делу меня приглашали в милицию, ты сказал мне сам, как все было, умолчав, кто вывихнул тому типу руку - Гога или этот ваш боевик Тучный (Валтасар вспоминал случай полугодовой давности). Ты рисковал положением в вашей Коза Ностре (мафия, Коза Ностра, триада - любимые его словечки в отношении нашей, в общем, безобидной дворовой компании, о которой он сам отлично знает, что она безобидная).
- Я понимаю, как ты ценишь свое имя в этой вашей ложе, - он опять ходил взад-вперед по комнате. - Да, авторитет - это много! Но скажи - я подводил тебя? Я бессовестно тебя выгораживал перед милицией, ты вынудил меня участвовать в вашей пиратской круговой поруке!
- Я не виноват, что меня запомнили...
- Знаю - ты не вывихивал, разумеется, никому руку, ногу, шею, но, по известным причинам, запомнился. И я, как положено, должен, я обязан был заявить: "Вот он, мой сын, скрывает виновных - берите его!"
Как я люблю Валтасара, переживающего из-за моей тройки! И как чувствую - все его справедливые слова бессильны вызвать меня на откровенность. Если бы я мучился не из-за Елены Густавовны! Если бы это была Катя, Лидка Котенок...
- Тройка по русскому, теперь - физика... Пятерки за четверть аукнулись?
- Ничего не аукнулись, - я чувствую, как равнодушно я это произнес. По русскому уже есть пять за диктант, по физике будет: еще только двадцать первое сентября.
- Арно, мы с тобой договорились...
Я уже не слышал, что Валтасар говорил дальше. "Мы с тобой договорились?.." - она сказала тогда, на пляже, тоном неудавшейся строгости, растерянно и щемяще. Передо мной стоял твердый овал ее лица; словно требуя не противиться, губы были сжаты остротой внушения, и казалось: к ним порывисто прижат палец.
Валтасар говорит, говорит о том, как мы с ним договаривались, что я ни за что не буду получать троек; смотрю сквозь него, видя ее рот, который кажется мне и страстным и суровым, я творю ее бесподобное заразительно-смелое выражение... мне и сладостно и неизъяснимо-горько: ужасаюсь - вдруг реальность откажет ему в том значении, что мне так нужно...
Нужно невыносимо.
"Мы с тобой договорились? - она сказала. - Да?.. Я тебе велю, понял?"
Она требовала, чтобы я не думал, будто я безнадежный, будто меня никто не полюбит... С притворно сердитым лицом дернула меня за нос - я засмеялся взбудораженно до помутнения.
Она радостно шепнула: "Вот и хорошо!" И сама расхохоталась. Хохотала, лежа на животе, болтая ногами, как маленькая.
12.
Валтасар выяснил, в кого я влюблен.
Вскоре в субботу приехал из города Евсей.
Марфа была у себя в клинике, Валтасар кормил нас с Родькой обедом. Я вяло ковырялся в каше, а Родька спешил доесть ее, с вожделением поглядывая на разрезанный краснейший арбуз, предназначенный на десерт. Валтасар непрестанно выходил во двор, поджидая Евсея.
...На улицу меня не отпустили. Я понимал: гость прибыл разобраться со мной.
Он доставал из видавшего виды портфеля колбасу, водку, а я, поймав невинно скользнувший взгляд, почувствовал, до чего ему не терпится рассмотреть меня с пристальной основательностью.
Я стоял у окна, притворяясь, будто заинтересован чем-то в пустом дворе, где ветер гонял пыль по засохшей грязи. Внезапно Валтасар воскликнул:
- Но ведь это же химера!
Я хотел сесть на табуретку, но он почему-то (наверно, и сам не зная почему) подставил мне плетеное детское креслице Родьки, которое тот презирал, так как "уже не маленький".
- В следующий выходной поедем к Илье Абрамовичу - у него будет гостить внучка его друга... э-ээ... Виолетта! Твоя ровесница. Чудесная девочка! У нее ревматизм, она болезненно выглядит, но учится прекрасно. Умничка. И какой голосок! Она станет певицей.
- Пле-е-вать мне! никуда я не поеду - ни к какой Виолетте... Пр-р-ридумали... - бешенство не дало мне выкричать все, что хотелось.
Родька, поедая ломоть арбуза, глядел с непередаваемой тревожной серьезностью. Евсей, демонстрируя сумрачную занятость, спросил Валтасара отвлеченно:
- Хамса есть? Сооружу закусон. Без соленого - не дело...
Валтасар с каким-то странно-таинственным видом, точно приоткрывая нечто крайне опасное, но ценное, зашептал мне:
- Ты отлично развился! Сбереженные от грязи чувства скопились, поперли - и случился вывих. Это легко выправляется. Будешь переписываться с Виолеттой, встречаться, вы повзрослеете - переживете ничем не омраченный... э-ээ... не омраченное... черт!.. словом - момент... словом, как мы все мечтаем, создадите прекрасную семью...
Меня поеживало биение удушливо-злой горячки, и внутренне зазмеившийся сарказм вырвался неполно, но жадно:
- А я хочу... а-аа... создать семью с... с... - и я замолк.
Он взял только оболочку слов, не тронув подспудного, и махнул на меня рукой с выражением: "После такой глупости о чем толковать?" Родька, по-видимому, согласился с ним и, вдруг вспомнив, что сейчас это ему сойдет, вытер влажный после арбуза рот рукавом, а руки - о штанины. Затем он приступил к следующему виду наслаждений: достал тазик и мыло - пускать мыльные пузыри.
Валтасар и Евсей делили застолье, ведя преувеличенно рассудительную, медленную, разделяемую паузами речь об уникальности Кара-Богаз-Гола, о том, как страдал на берегах Каспия Шевченко. Оба, выпивая, как-то странно заметно играли лицевыми мускулами; звякали вилки. В то время как надрывное оживление скручивало силу моих нервов в тугой жгут, нестерпимо болезненный при малейшем новом впечатлении, Валтасар потянулся ко мне с печально полураскрытыми губами. Он изнемогал в опьянении, что было так на него непохоже:
- Только не пойми в том плане, что она не может тебя полюбить из-за твоей ноги. Суть совсем не в том. Просто не может же она ждать, когда ты повзрослеешь, получишь образование, начнешь самостоятельно зарабатывать... А ныне тебе доступна лишь любовь на расстоянии, в глубине души. Люби, пожалуйста! Но без троек! Любовь... э-ээ... в принципе, вдохновляет - так закидай учителей пятерками, посвяти своей любимой будущую золотую медаль! он взял меня за плечи, прижался лбом к моему лбу: - Мысли о твоей ущербности утопи в мозговой работе. Учись и достигай, и тогда станет неважно, хром ты или у тебя ноги... я не знаю... как дубы... Будет важно, каков ты в твоем избранном деле, вот на что будет смотреть умная женщина.
"Красивое ты явление, Пенцов", - она тогда сказала...
Блистательность воспоминания взвинтила во мне веру в улыбку самых броских невероятий. Трогательность смятения обернулась некой заволокнутостью сознания, что закономерно сопутствует выспренним абсурдам.
- А если она сейчас смотрит на меня так... как ты хотел сказать? адресовал я Валтасару с медоточивой, мне запомнилось, интонацией.
- Сейчас?.. Когда ты еще... никто? Родион, не лей на пол - пузыри пускают на улице...
Мое истомно замиравшее сердце пошло между тем стучать полным ударом, и каждый его толчок одержимо отрицал понятие фантастичности. Будущим летом, заговорил я, она опять поедет отдыхать в Дербент, и пусть Валтасар меня отвезет туда. Снимет мне комнатку рядом с тем местом, где будет жить она, и уедет. А мы с ней станем купаться в море, ходить осматривать древние крепостные стены, ворота...
Евсей проглотил водку на сей раз безвыразительно, словно запил водой таблетку.
- Там есть лезгинский театр.
- Во-оо! - воскликнул я взорванно, в неистовой окрыленности таким доводом в пользу моего плана: - Мы будем с ней ходить в лезгинский театр!
Я умоляюще смотрел на Валтасара:
- Ладно? Ла-а-адно?..
- Но это из области химерического! Так не делается!