Утром Лоскутов встал на работу по обыкновению в половине седьмого. Татьяна сготовила скорый завтрак. Вчетвером сели за стол.
– Не чавкай! – сказал отец Мише.
– Я, папа, не чавкаю, – обиделся сын; склонил голову и поджал губы.
– Еще поговори мне!
– Коля, тебе подлить чаю: я подогрела? – предложила Татьяна, отвлекая мужа.
– Подлей, – угрюмо отозвался он. Шумно хлебнул из стакана свежего чая, – неожиданно сморщился и выругался. – П-почему не предупредила, что горячо?!
– Думала, ты понял. – У Татьяны покраснели веки.
– А-а, черт вас всех побрал бы!
Лоскутов вышел из-за стола и хлопнул за собой дверью.
– Мам, почему папка у нас такой дурак? – спросил Петр.
– Молчи, – вздохнула мать.
Лоскутов с трудом забрался в трамвай, – отовсюду напирали люди, протискиваясь, прорываясь к выходу.
– Полегче, уважаемый! – сердито сказал Лоскутов пожилому мужчине, пробиравшемуся в середину вагона.
– Не шипите, – добродушно улыбнулся мужчина. – В тесноте, да не в обиде.
Но незлобивый ответ почему-то не понравился Лоскутову, и ему хотелось сказать что-нибудь колкое и дерзкое; однако мужчина оказался довольно проворным и уже продвинулся далеко вперед.
На работе Лоскутов одной своей сотруднице заметил, что у нее не совсем удачный цвет лица, хотя этого можно было не говорить. Другой нечаянно напомнил о ее годах, и женщина ушла плакать в другую комнату. Даже нагрубил начальнику, который в столовой пристроился в очередь не в конец, а к своему стоявшему впереди товарищу.
– Вы не хотите ли, Анатолий Иванович, встать за мной? – умышлено громко сказал ему Лоскутов. Но начальник, побагровев, притворился, что не расслышал. – Почему мы должны подолгу стоять, а он лезет вперед? – обратился Лоскутов к соседу по очереди, – но человек промолчал, поведя плечом.
Когда Лоскутов возвращался домой, ему показалось, что он находится в машине, сорвавшейся с тормозов и несущейся под гору. Водителя нет в кабине, и авария неминуема. Но как сладостно лететь вниз! Дух сжимался и немел.
– Долго собиралось во мне, а теперь, вижу, бьется в стенку: ищет, как слепой, выход, – ворчливо сказал он, ощущая внутри нарастающую тяжесть.
И с каждой минутой все напористее пыталось вырваться из Лоскутова то, чему он никак не мог найти точное, подходящее слово, – раздражение, злоба, отвращение, ненависть, все это вместе или все же что-то другое, но представлявшееся ему мерзким.
По пути Лоскутов зашел в магазин, и какое-то время ему пришлось постоять в очереди. Он сжимал зубы и шевелил в карманах кулаками, -казалось, что ему хотелось с кем-нибудь подраться. Он поморщился и тряхнул головой, сбрасывая навязчивое желание.
Когда уставшая пожилая продавщица подала Лоскутову сверток с колбасой, он вдруг усмехнулся ей в глаза. Ему хотелось обидеть ее.
На улице в лицо Лоскутова ударил секущий, как осколки, дождь, в грудь бился холодный ветер, и в порывах он был так силен и упрям, что подгонял, подталкивал людей. Лоскутов, закрыв глаза, пошел против ветра, хотя нужно было совсем в другую сторону. Ему было радостно сопротивляться, и он крикнул ветру:
– Посмотрим, кто кого! – Размахивал руками, и прохожие сторонились. -Да, да, я рехнулся! – крикнул он в лицо какой-то женщине и дико засмеялся.