Вода, та вода, которую он проклинал все время и которую он вез сейчас для тети Даши, была такой драгоценностью, с которой не могло сравниться ничто в мире. Каждую каплю ее он готов был понести в ладонях, лишь бы там все кончилось хорошо.
И он успел. У копны уж хлопотала невесть откуда взявшаяся Синица. Евдокия Павловна терпела последние свои муки, и Грачев отошел в сторонку. Потом раздался звонкий ребячий крик, и Евдокия Павловна стихла.
— Живой? — окликнул Грачев через плечо.
— Живой! — ответила Синица.
— Кто?
— Мальчишка!
И Синица опять что-то стала делать там, а Грачев в бессилии опустился на жесткую щетину жнивья. Что-то перевернулось в нем, и он увидел себя словно со стороны. Как же так? Он считал себя униженным и растоптанным, а тетя Даша совсем и не думала про это — скромно и терпеливо несла свою ношу. Да и какая же это ноша? Ведь вода — жизнь. Почему же он не понимал этого? И почему он думал, что только на границе настоящая жизнь, а здесь псе скучно и неинтересно?
Вдали показалась и вскоре приблизилась знакомая полуторка. Нурпеис Ибраев выскочил из машины, кивнул Грачеву и подошел к Синице:
— Как же она, прямо в поле, понимаешь...
Синица ответила шепотом:
— Целый день воду возила. Вот и получилось...
Нурпеис, зло блеснув глазами, подошел к Грачеву. Тот поднялся, встал навытяжку, чувствуя, что минутой назад в нем родился другой, новый человек. Не глядя на него, Нурпеис протянул железнодорожный билет:
— На, до самой Рязани.
— Ты опоздал, друг, — сказал Грачев.
— Почему опоздал? — удивленно посмотрел на него Нурпеис. — Ничего не понимаю!
— Раньше я тоже не понимал, — коротко ответил Грачев, но билет все-таки взял
С тех пор прошло три года. И вот я держу этот железнодорожный билет в своих руках. Коричневый кусочек картона с обозначением стоимости, станции отправления и станции назначения. Его так и не коснулись щипцы контролера. Он пролежал все это время в семейной шкатулке Грачевых вместе с какими-то бумажками, старыми пуговицами и прочей мелочью.
Вытряхнув все это на стол и подав мне билет, жена Грачева Тамара с усмешкой заметила:
— Может, и про остальное описывать будете? — и она засмеялась, вскинув на меня свои зеленоватые озорные глаза. Да, Синица оставалась Синицей.
Сам Грачев помалкивал, смущенно поглядывая то на жену, то на билет в моих руках. А я смотрю на этот билет и думаю: «Много бывает разных семейных реликвий, а такой — цены нет».
1960 г.