Молоком туман, туман.
Все кругом — обман, обман…
По земле —
мгла,
мгла.
Всё ты мне лгала, лгала…
Катерина. 1929, апреля 7
Анатолий меня просто преследует! И как это тогда на
Новый год я позволила себе так расслабиться? Он почувствовал это и стал очень настойчив. Но всё — я решила с ним бесповоротно порвать. Я ему сказала сразу же после того случая в темном коридоре, что у меня что-то сломалось, что я у меня нет к нему никаких чувств. Он несколько раз пытался
"выяснять отношения", но теперь я непреклонна.
Мне сейчас нужна чья-нибудь защита. На счастье ко мне стал подкатываться Кирилл. Он на год старше, десятиклассник из нашей же школы. Парень легкий для
общения, балагур, не корчит из себя сверхчеловека. Мы с ним часто встречаемся после школы, гуляем. Провожая меня до дома, он каждый раз аккуратненько целует меня в щеку, прямо как ребенка. Недавно и я поцеловала его в ответ таким же внешне безразличным поцелуем. Но он как-то удивленно посмотрел на меня в ответ и постоял, пока я не скрылась за дверью.
А вот сегодня в парке, кстати на той самой Мишиной скамейке, он поцеловал меня по-настоящему, в губы. Он поцеловал очень нежно, без того озверения, как это делал Анатолий, но и не с той осторожностью, как это делал Михаил. И рукам своим он не позволял ничего лишнего, просто обнял меня легонько за спину. Мне было очень приятно, а главное, я почувствовала себя с ним в безопасности.
Поцелуи поцелуями, но ничего больше! Когда мне нужно будет это "больше", я сама решу, сама выберу, кто будет этот "он", и сама все сделаю, как я захочу.
Михаил. 1929, 23 апреля
У Кати появился новый кавалер… Что это лучше для
меня или хуже? Я все еще не соображу, как мне завоевать ее сердце. Мне кажется, что это возможно, потому что никто никогда не сможет любить ее сильнее меня. Я уверен, что ей со мной будет хорошо.
Ходит она с Кириллом, который на год моложе меня. Я его хорошо знаю. Он сам по себе нормальный и симпатичный парень, хотя на нем совсем не виснут девчонки, как например на Анатолии. Я несколько раз встречал их с Катей на улице. Мы останавливались, обменивались репликами о чем-нибудь незначащем. Катя ведет себя со мной дружелюбно, как со старым другом, но какой-то тонкий ледок в ее отношения ко мне присутствует. Она приглашала заходить к ним, сказала, что мама ее меня очень любит и всегда будет рада. Эх, если бы она сказала вместо этого, что она сама будет рада!..
Что делать… Что делать… Не умею я так, как остальные мои друзья, делать все просто, напрямую, независимо. Меня
гложет тоска по Катеринке… Но я себя уговариваю: ничего, ничего, все образуется. Нужно только время и терпение. Время и терпение…
А пока настроение пасмурное…
Неба голубизна глубока, ясна.
Капли закапали, капели запели:
"Дон-
— динь-
динь-
— дон…" неба синь пронзает звон.
Я снова без сна. Словом, весна.
Неба болото
в тучки одето.
И любит кого-то кто-то где-то.
А я один,
как тоскливый стон…
"Дон-
— динь-
динь-
— дон…" —
запели капели, закапали капли…
А мне не нужна неба голубизна…
Елена Степановна. 1929, 24 апреля
Сегодня я узнала страшную новость: Гришу Фридмана
забрали в ЧК… Для нас, для меня и Кати, это страшный удар! Гриша был одним из лучших друзей Арсения. Когда Сеня умер, и мы с девочками остались одни-одинешеньки, без всякой поддержки, он начал помогать нам материально, часто приходил к нам. Сам он был довольно удачливым коммерсантом, хотя я никогда не интересовалась, чем он занимается. Первым делом он устроил нескольких своих знакомых ко мне "нахлебниками", как у нас почему-то называют тех, кто ходит столоваться в семью. Я подавала им обед в их рабочий перерыв. Потом они привели и своих товарищей. Готовлю я неплохо, так что от клиентов отбоя не было. Это на первых порах сильно нас выручило, пока я не нашла себе постоянной работы.
Однажды, где-то полгода назад, Гриша попросил меня принять в гости на денек двух его сыновей, которые жили в другом городе у его жены. Он объяснил мне, что очень не хотел бы, чтобы кто-нибудь видел, что сыновья его побывали у него. Приехали они к нам, славные такие мальчики, воспитанные, видно, что умненькие, одному семнадцать, а второму уже около двадцати. Вечером пришел и Гриша.
Мы с девочками вышли на улицу, чтобы не мешать их семейной беседе. Катя пошла погулять со своим очередным кавалером, а мы с Ксенией сели на скамейку около дома и говорили о каких-то пустяках. Вдруг выбегает весь взъерошенный и очень возбужденный Григорий и зовет меня помочь ему.
Вошли мы в комнату, и вижу я: сидят два насупившихся парня, а у младшего полны глаза слёз. Думаю, чем же их обидел отец, такой деликатный и воспитанный человек.
— Ты представляешь, Лёля, эти два великовозрастных оболтуса не слушают своего отца! Ты видела ли где-нибудь приличную еврейскую семью, где дети не слушают своего отца? Это что же такое получается: если Советская власть, так можно и про заветы Моисеевы забыть?
— В чем дело, Гриша?
— Да в том-то и дело, что просто ни в чем! Я прошу их совсем о пустяке, чтобы они написали заявление о том, что они отказываются от своего отца, нэпмана и спекулянта, и клянутся отдать свою жизнь за дело рабочих и крестьян. И больше ничего! Делов-то! А они уперлись, как бараны, даже, как ослы, и отказываются!..
— Но, Гриша, это же жестоко заставлять собственных детей отрекаться от отца…