И вдруг откуда ни возьмись — ветер. И вот он уже безумствует, устраивая игрушечные смерчи, которые поднимают в воздух сухие былинки, обрывки каких-то бумажек, а более всего пыль. Начинается какой-то ведьмин шабаш! И вот уже все небо заволокло, стемнело будто уже и вечер подступил… Но вот словно по взмаху невидимой дирижерской палочки все мгновенно затихает. Тишина наступает необыкновенная, и все замирает вокруг в ожидании чего-то невиданного… И вот тут-то, ослепляя все и вся, длиннющая молния распарывает небо пополам. Раздается громище, да такой, будто вся Земля раскололась надвое. И тут же, будто дождавшись условного сигнала, начинают падать с небес огромные с вишню величиной капли. Они падают сначала редко, но ритм их ускоряется и вот уже льет, льет действительно, как из ведра! Если вас первая капля застала метрах в двадцати от укрытия, то этот потоп небесный вымочит вас до последней ниточки за какие-то считанные секунды!
Но потом так же вдруг неожиданно, как началась, гроза и перестает, оставляя после себя мокрую в лужах землю и удивительный запах в воздухе — запах земли и свежести… Да-да, именно запах свежести!
А злая туча, которая оказалась вовсе и не злой, а так — опереточной ведьмой — мчится дальше, оставляя за собой шлейф безукоризненно
бирюзового неба, на котором вот уже опять во весь свой рот улыбается нам солнце…
А тихая радость грибного дождя? Теплынь,
светит солнце, и неизвестно откуда на тебя изливается, нет, не изливается, а сыплется мелкая-мелкая изморось дождя. И тепла тела твоего оказывается достаточным, чтобы тут же высушивать тонкую пелену влаги, упавшую на твою рубашку. И от такого дождя вовсе не хочется прятаться, скорее наоборот, хочется выйти и подставить лицо свое под ласкающие водяные пылинки.
И обычно тут же, или же немного спустя, можно увидеть огромную, в полнеба радугу, а если повезет, то и двойную радугу — красавицу, каких свет не видывал! И ты стоишь сопричастный этому чуду, и чувство в груди такое, будто это именно тебе досталось это видение, это твой талисман, это тебя зовет радуга далеко-далеко, за горизонт и обещает тебе в твоей жизни что-то необычное, неповторимое…
Верьте, верьте радуге! Верьте любому хорошему знаку в жизни! Поскольку именно вера в себя, вера в то, что тебе подвластно все, что ты можешь завоевать все, что захочешь, вера в успех
— именно это и приведет вас к успеху и радости. Не тот выплывает в бурном океане жестокой повседневной жизни, кто хоть и умеет плавать да возлагает надежды на одну лишь ирреальную Божью помощь, а тот, кто не сдается, ожесточенно борется с волнами, и выплывает из пучины, веря в свою счастливую звезду, в свою земную радугу.
Но все своим чередом, своим разумением: где один видит красоту неземную и переполняется восторгом, там другой смотрит на мир с безразличием, как бык-дальтоник, которому все едино — что-то серое и безликое; где один паникует, предвидя непреодолимые сложности, другой спокойно берется за дело и преодолевает все на свете; где один видит во всем только черную краску и уныние — "Жизнь, мол, не удалась, да и вообще, что такое жизнь?" — думает он, там
другой радуется каждому мигу этой так быстро летящей жизни…
Да, хороша была весна, но прошла. Так куколка кончает свое существование, превращаясь в яркую и сильную бабочку. У бабочки своя новая судьба — она парит, порхает, перелетает с цветка на цветок, радуясь тому, что цветы эти есть…
Да, цвела весна рассветом,
Но прошло, прошло всё это…
В пышных красках буйство лета!
Но пройдет, пройдет и это…
В этом мире все не вечно.
Только время бесконечно.
Михаил. 1931, 20 сентября
Я так себе всё и представлял! Трудная, но счастливая
жизнь. Каждый день — Катя, ее глаза, ее улыбка, ее нежные руки…
Очень хорошо, что приехала Елена Степановна: она замечательная женщина — умная, добрая, все понимающая. Трудно теперь даже представить, как мы обходились без нее! В доме идеальный порядок, всегда готов вкуснющий обед…
И Ксеничка — прекрасная девочка, смышленая и трудолюбивая! Учится хорошо, иногда я помогаю ей с уроками, но обычно она обходится сама. Всегда я мечтал о младшей сестренке — вот и появилась!
Работаю я много, на двух работах и еще учусь в военном училище. Без образования сейчас нельзя. Работал я сначала в фотолаборатории этого училища. Дело мне знакомое, меня заметили, даже очень быстро повысили в зарплате, а также посоветовали поступить в то же училище учиться. Это удобно — не надо тратить времени на дорогу: кончил работу — садись за парту! А еще одна работа тоже привычная: по утрам работаю грузчиком. Зарабатываю достаточно, так что без ущерба для своей семьи даже ежемесячно отсылаю немного денег маме в Заволжск. Ну, конечно устаю, как собака, ну да это все ерунда! Главное, что
у меня своя семья, свой дом… И Катенька со мной! А чего еще желать?
Катя учится в инженерном техникуме, дается ей легко: математику она любит, а азы черчения уже знает. По-моему, она совершенно пришла в себя после всех потрясений, которые выпали на ее долю.
По выходным мы всем семейством гуляем по городу. Красивейший город! Люблю я Заволжск — это место, где я провел детство и юность, это моя родина. Но Ленинград своим великолепием меня просто околдовал. Стихи во мне зреют, но честно говоря, так наматываюсь за день, что сесть со своей тетрадкой просто некогда.
Живем мы, хотя и трудновато, но дружно и даже весело. Всё семейство Белых — просто замечательное!
Так я себе и представлял семью… И какое счастье:
Катя — со мной! Что может быть лучше этого?
Полусумраком согретый, Я к тебе ужасно близок. За дымком от сигареты
Ты с улыбкой Моны Лизы Улыбаешься глазами — Мрамор серо-голубой. Мы пока что не сказали,
Что так важно нам с тобой.
Тонких пальцев дрожь и холод
Я в ладонь свою ловлю. Мир, как надвое расколот Тем, что я тебя люблю…
В половине — только ты, Остальное всё — в другой… Так сбываются мечты, Обретается покой…
КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ
Часть 2
Елена Степановна. 1932, 22 августа
Сегодняшний разговор с Катей поверг меня в отчаяние.
Я-то думала, что у них с Михаилом дружная, хорошая семья, а тут выясняется, что Катя, оказывается, его не любит…
У нас с ней давненько не было такого откровенного разговора по душам. Уж, пожалуй, с ее детства, когда она любила ластиться ко мне и поверять свои девчачьи тайны. А потом наступил этот "трудный" возраст, когда она, как, наверное, и вообще все дети, стала отчуждаться, болезненно реагировать на мои замечания и советы. Ну, я и перестала, как она говорит, "вмешиваться в ее личную жизнь".
А сегодня, когда Миша ушел на свою вечернюю учебу, она подошла ко мне, села рядом, ткнулась мне щекой в плечо и молчит. Я ее погладила по головке, как маленькую. Смотрю у нее глаза слезами налились, чуть сдерживается, вот- вот зарыдает. Я молчала, боясь нарушить то состояние редкого единства матери и взрослой дочери. И тут она сама раскрылась мне, как на исповеди. Рассказала мне и про Анатолия, и про Кирилла, и про Василия… А потом уж и про ее роман с Ильей, где она сама была во всем виновата — она мне так и сказала. Много и восторженно говорила она про Михаила, но тут разрыдалась и долго не могла успокоиться:
— Мама! Мамочка! Ну, что я с собой могу поделать: нет у меня к нему чувства! Не испытываю я трепета от его ласк, да он и ласкать-то по-настоящему не умеет. Грех сознаться, что я без ненависти вспоминаю Илью, который так подло бросил меня. Но ведь я сама настаивала на том, чтобы уехать с ним. Да и грехопадение мое состоялось с ним по моей, нежели по его воле…
— Не горюй, доченька! Жизнь — сложная вещь… Мало у кого она складывается безупречно, а может, и вовсе ни у кого…
— Но ведь вы-то с папой жили душа в душу! Все только радовались, глядя на вас!
— Ох, доченька… Не говорила я тебе никогда и, наверное, не сказала бы, если бы не этот наш разговор… Да, любил меня Сеничка… Но по-своему… Он ведь изменял мне, как кобель какой! Сколько слёз я своей подушке доверила, сколько ночей бессонных провела! Хотела и сама ему изменять начать, но не смогла: все мне были противны, непривлекательны и глупы. Да и найди умного и красивого — все одно: на сердце будто замок висит. Я ведь однолюбка…
— И ты его прощала?! Как ты могла?
— Любишь — простишь… А любила я его беззаветно, беспамятно… Потому и мучилась. Да и он каждый раз после очередного согрешения каялся, умолял простить, плакал, как ребенок, клялся в вечной любви. Понимала я, что природа у него такая: он и уйти от меня ни к кому никогда не уйдет, и без флирта прожить не может! Мужикам ведь проще — им не рожать и детей не нянчить… А ведь приходила ко мне одна, видите ли, забеременела от него! Что ее на аркане к нему тянули что ли? Сказала я ей тогда: "Иди, милочка, говори с Михаилом сама, если он, действительно, ко всему, что ты тут порассказала, причастен. Я его не неволю. Захочет — пусть к тебе уходит!"