— Не знаю, внучек… Я верю в то, что в человеке должен быть Бог. Вот твой папа в Бога не верит, а Бог в нем есть. Ведь главное не в церковь ходить и не крест носить. Главное быть добрым, честным и милосердным человеком. А там, есть Бог или нет… Какая разница?
Пошли мы домой. Сережа замолчал, видно, обдумывал,
что я ему сказала. Он уже большой, все понимает.
А я подумаю, что и как сделать, с кем и как поговорить… Бедный мальчик!..
Катерина. 1946, 4 декабря
Сегодня мама, когда мы остались дома одни, позвала
меня на балкон, чтобы поговорить без лишних ушей. Она тут же закурила, что она обычно делает или когда очень устает, или когда сильно нервничает. По ее виду я догадалась, о чем будет разговор. Скорее всего, ей что-то рассказал Сережа… Мне этот болван, Павел, признался, что Сережка, кажется, видел, как тот снимал презерватив. Вот идиот, поверил, что парень спит и не поостерегся. В конце концов, мог бы это сделать и в уборной!
Может, Сережка давно до всего догадался? Ведь не зря же я эти таинственные записки нахожу под Мишиной подушкой, когда убираю постель.
Так оно и вышло. Мама говорила о моих отношениях с Павлом. С мамой хорошо, с ней можно говорить обо всем открыто, и она спокойно и внимательно меня слушает, даже если не согласна со мной. Другая бы мать разоралась, руками размахалась — вот и весь разговор. У нас было иначе, но тем не менее, разговор был тяжелый и очень для меня неприятный:
— Мама, а что же мне делать? Сделала я, как ты советовала, родила Михаилу сына. Он-то счастлив, а у меня ничего не прибавилось. Сережку-то я люблю, души не чаю, а Миша как был, так и остался какой-то чужой…
— Я не знаю, что тебе делать, но то, что вы вытворяете с Павлом — это недостойно, это грязно! В конце концов, разводись с Михаилом и выходи замуж за Павла, если уж у вас такая неуёмная любовь. Ведь ты понимаешь, что сейчас ты ведешь себя, как последняя шлюха! А какие раны ты наносишь сыну? Ты об этом подумала?
— Да как я за Павла выйду замуж? Кто он? Он и академию не кончил. Он и прокормить семью не сможет!
— Значит, ты считаешь допустимым вместе с Павлом сидеть на шее Михаила и при этом изменять ему с его собственным братом?! Хоть ты мне и дочь и я люблю тебя, но скажу, что порядочные женщины так не поступают!
В это время хлопнула входная дверь: Ксения пришла из института. Разговор наш с мамой, к моей радости, закончился. Но я поняла, что загнала себя в угол.
Но что делать? Разводиться с Михаилом глупо: как я проживу с Сережкой одна? Хоть Михаил в свое время и настоял, чтобы я окончила мединститут, но я и года не проработала, ушла из-за какого-то дурацкого конфликта с заведующей. Жила потом, как все офицерские жены, за мужниной спиной.
Павел сам — ни кола, ни двора, слушатель академии. Себя-то еще прокормит, а уж на нас с Сережкой у него силенок не хватит.
Вот подвернулся бы кто-нибудь типа Георгия- Победоносца! Я бы и минуты думать не стала! И уж стала бы верной женой.
Михаил. 1946, 8 декабря
Ну, оказалось, что мои подозрения не столь уж
беспочвенны. Вчера, когда я пришел с работы, со мной беседовала Елена Степановна. Она сказала мне, что беспокоится о судьбе моей семьи и считает, что не может не сказать мне о некоторых неприятных фактах. Она сказала мне, что отношения Катерины и Павла выходят за допустимые рамки, что чем быстрее это пресечь, тем будет лучше для всех, а в первую очередь, для Сережи.
До чего же деликатна эта женщина! Она смогла в необидной и интеллигентной форме намекнуть мне о таком, что я просто обалдел. Она сказала, что берет тяжелый разговор с Катериной на себя, а мне, как старшему брату, надлежит поговорить с Павлом.
И вот около восьми вечера я предложил Павлу прогуляться вдвоем, сказав, что у нас с ним есть о чем поговорить.
Когда мы вышли, я долго не знал с чего начать. Павел шел, понурившись, будто догадываясь, о чем пойдет речь. И что-то мне его даже стало немного жалко: приехал совсем пацан, а тут взрослая женщина стала им крутить. Ну, конечно, и своя голова на плечах должна быть, но в таком возрасте это еще не полноценная голова, а так, придаток к спинному мозгу!
— Павел, твои отношения с Катериной выходят за рамки приличия. Ты — мужчина, подумай над ответственностью за свои поступки. В отношениях между нормальным мужчиной и нормальной женщиной, за все отвечает мужчина. Ты уже не семнадцатилетний мальчик. Понял?
Он молча кивнул. Вид у него был потерянный. Я
помолчав добавил:
— Надеюсь, это наш последний разговор на эту тему.
Я был потерян, раздавлен, уничтожен, унижен… И это родной брат! Ведь это же немыслимое предательство! Даже не просто предательство, а двойное предательство, в результате которого я потерял сразу двух близких мне людей — жену и брата…
Я развернулся и пошел, куда глаза глядят. Не мог я после этого разговора придти домой. Ноги меня дотащили почему-то до пивной, которая нелепо стояла напротив Петровского дворца, на противоположной стороне от Ленинградского шоссе. Была эта пивная на скрещении пяти улиц, вернее, улочек, поэтому в народе называли ее "На пятачке". Мы туда частенько захаживали с коллегами по академии выпить по кружечке пива с солененькими сушками.
Пивная уже закрывалась, но я хорошо знал
"начальника пивной", поскольку тот жил в нашем доме и даже в нашем крыле.
— Васильич, угости кружечкой пивца!
— Ну, Платоныч, только тебе, а то ведь вздрючат меня по первое число, если узнают, что я после полдевятого торгую…
— И будь другом, еще сто пятьдесят…
— Не положено, Платоныч!
— Знаю, знаю, но сегодня, будь другом, сделай исключение. Я же знаю, что у тебя под прилавком всегда есть. Заплачу сверху…
— Что с женой нелады?..
— Будешь много знать, скоро состаришься… Наливай!
— Да я уж и так не молод, Платоныч. Ну, выпей, выпей,
дружок. Может, полегчает.
Домой я пришел уже после одиннадцати. Развезло меня с голодухи… Где-то я упал, перепачкал китель… Ай, как не хорошо! А вдруг, неровён час, военный патруль? Потом не отмоешься…
Пришел, снял сапоги, гимнастерку да брюки — и в постель… Хорошо, что выпил… Я тут же заснул, избежав ненужных взглядов и разговоров…
Хорошо, что сегодня воскресенье, а то на работу в таком воде и не явишься. Башка разламывается…
Льет дождь Беспробудно. Бьет дрожь Словно в бубен.
За что ж
Эти будни?
Чем дальше — Тем хуже: Страшная Стужа,
И кашель
Натужен.