Всё не выпит. Тоска — Криком выпи. Оскалом — Улыбки…
Надежда, Молимая: Как прежде, Люби меня!
Но где ж ты,
Любимая?..
Павел. 1946, 8 декабря
Я встал сегодня едва ли не раньше всех, хотя ночью почти не спал. Сказал Елене Степановне, что мне надо пойти
в библиотеку. Хотя, какая к черту библиотека — сегодня выходной!
Вышел на улицу. Холодрыга. Ну, да если очень уж замерзну, можно зайти в метро отогреться. Домой возвращаться страшно, вернее, стыдно. Надо побыть одному, хотя от этого не становится легче.
Вчера произошел этот ужасный разговор с Михаилом… Он не сказал ни слова конкретно, но было понятно, что он все знает. Потом он куда-то ушел, оставив меня одного. А потом,
когда он после нашего разговора вернулся домой вдребезину пьяный часа через три…
Нет, надо что-то делать. Что значит страшно? Что значит неудобно? Нужно было об этом раньше думать! Надо поговорить с Катей…
Когда я вернулся, Катя собиралась с Еленой Степановной в каптерку отовариваться. Я попросился им помочь, Катя промолчала, а Елена Степановна сказала, что, конечно, идем с нами. Очередь была длиннющая, и она сказала нам с Катей, мол, погуляйте полчасика в парке. Похоже, что она поняла, что мне надо поговорить с Катей и даже поняла, о чем.
Я набрался решительности и сказал Кате, что наши отношения зашли так далеко, что продолжать все, как было мы не имеем ни права. Во всяком случае, пока я не закончу академию, ни о чем больше не может идти и речи, а там можно будет пожениться и уехать куда-нибудь, хоть к черту на рога и жить там спокойно без этой всеобщей нервотрепки.
Катя психанула, сказала, что до окончания академии еще ждать да ждать. Я спросил ее, а что она предлагает, на что она ответила, то я мужчина, мне и предлагать, а ее дело — соглашаться или не соглашаться.
Тут вернулась Елена Степановна, и наш разговор на том и кончился. Но для себя я решил, что надо, действительно, поступить по-мужски. У меня созрел план… Эх, жаль, что не могу с Мишкой посоветоваться — он бы наверняка что-нибудь мудрое сказал! Ладно, надо записаться на прием к начальнику академии, говорят он хороший мужик.
Катерина. 1947, 1 января
Жизнь у меня дала трещину. Кто послабее, давно бы
уж в петлю залез на моем месте… Михаил стал мне совсем чужим, Георгий исчез с горизонта, Павел тоже совсем потерял себя после того, как мама "засекала" нас. Домой приходит только на ночь. Со мной не разговаривает, заявил как-то за ужином, что ему обещают место в общежитии, и он в начале января должен туда переехать.
Я зла на весь мир… Хочется всем мстить. А за что, собственно? За то, что собственными руками сломала себе жизнь?
Вчера справляли мы Новый год у дальних Мишиных родственников — Буслаевых, Юрия и Екатерины. Катя Мише приходится какой-то троюродной или четвероюродной сестрой, одним словом, седьмая вода на киселе, как мама говорит. Юрий, хотя и всего полковник, но занимает какой-то важный пост и живет в том же "генеральском" доме, где и Георгий, но в другом подъезде.
На Новый год, кроме меня с Мишей, и человек восьми соседей, пригласили и других наших дальних полуродственников уже по маминой линии — Марию Ласточкину с ее мужем Гурием. Тут вообще голову сломишь, какая это родня: она сестра первого мужа тети Клавы, маминой сестры. Ее зовут Матрена Егоровна, но она себя переименовала в Марию Георгиевну, чтобы звучало не так по- простолюдински. Признаться, ей больше к лицу была бы фамилия Бегемотова, чем Ласточкина, поскольку она безобразно толста и неповоротлива.
В прошлом Матрена-Мария — актриса-неудачница, высшим достижением которой было чтение по радио в течение года каких-то нанайских сказок. Но гонору у нее, как у Народной артистки! Да и ведет она себя, будто особа голубых кровей: жесты плавные, властные, а своего Гурия совсем с дерьмом смешала: сделай то, подай это…
Муж ее, Гурий Иванович, симпатяга парень. Жена его лет на пятнадцать старше своего муженька. Мама рассказывала, что Мария окрутила еще юного восемнадцатилетнего студента Московской Консерватории, а когда он кончил учиться, женила его на себе, отбив его у молодой красавицы и умницы Любви Белозёрской. Конечно, тридцатилетняя баба может запросто закружить голову мальчику-девственнику! Но вот они уже чуть не двадцать лет живут вместе. Теперь она выглядит даже не как мать Гурия, а почти как бабушка, ха-ха!
Гурий же моих лет, очень приятной наружности, в манерах своих даже элегантен. Преподает в балетном
училище при театре Станиславского и Немировича-Данченко. На такого должны все молодые студенточки сами вешаться! Интересно, он, наверное, страшный повеса, думала я.
Перед наступлением Нового Года, посидев немного за праздничным столом, устроили танцы. Гурий играл веселенькие мелодии, импровизировал на любую тему. Потом сели за стол, выпили за старый год, потом за наступающий, а после боя часов со Спасской башни — и за уже наступивший. После этого, начался общий галдеж, все встали из-за стола и разбились на парочки и тройки, о чем-то возбужденно беседуя.
Квартира у Буслаевых огромная. Есть даже темный чуланчик для домработницы, огромная кухня. Балкон с видом на Петровский парк, где сквозь голые зимние деревья виднеется вдалеке Петровский дворец.
Я приклеилась к Гурию и, судя по всему, он был не против: галантности его не было предела, он все время заглядывал мне в глаза и гладил ручку. Наверное, тот еще ловелас! Вышли на балкон, он тут же набросил на меня свой пиджак, поскольку было холодно, и даже аккуратненько обнял меня за плечи.
Потом мы вернулись с балкона, и я предложила ему пойти посмотреть квартиру. Вот тогда-то мы и набрели на чуланчик, который оказался открытым. Я включила выключатель и под высоким потолком зажглась тусклая лампочка без какого-либо абажурчика. Мы вошли внутрь, я притворила дверь, мы начали о чем-то вполголоса шушукаться и хихикать, не помню над чем. Потом я спиной будто бы случайно зацепила выключатель, свет погас, я почувствовала Гурия рядом, обняла его и поцеловала. Он сопя, как паровоз, видимо, от возбуждения, ответил мне тем же.
В моей голове пронеслись в один миг вся горькая цепочка моих любовных неудач — Анатолий, Илья, Михаил, Павел, Георгий… И мне захотелось тут же, сейчас же отомстить всему миру! Но Гурий вдруг стал отодвигать меня от себя и говорить:
— Катя, Катюша, не надо! Это грех… Ты мне очень нравишься, но меня Машенька за это проклянет… Меня Бог накажет…
Я отпрянула от него, открыла дверь и вышла из темноты на свет. Он еще эту жирную корову "Машенькой" называет, идиот! Гурий вышел за мной, притворив дверь, продолжая говорить мне:
— Катюша, не сердись на меня, я ведь Машеньке обет верности дал, когда мы венчались в церкви. Она мне сказала, что если я ей изменю, меня Бог покарает. Она даже запретила мне с Любонькой моей видеться или даже переписываться… Это невеста моя была, мы с ней обручены были, а уж как любили друг друга!..
— И ты, Гурка, веришь в весь этот бред? Да эта старая ведьма тебя стращает этим несуществующим Богом, чтобы держать тебя, как собачонку, на поводке!
— Не говори так, Катюша, не гневи Бога!
— Да пусть наказывает! Вот она я, давай, спускайся с верхней полки, Господи! — сказала я подняв глаза к потолку. — Нет его, нет его, этого вашего Бога! Да и Михаил мне то же самое говорит: это все выдумки для слабонервных. Эх, Гурий!..
Мы вернулись ко всем. Наше отсутствие замечено не было. Да хоть бы и было: я сегодня чиста перед всеми, даже — тут я хмыкнула — перед Богом.
Павел. 1947, 3 января
Еще в середине декабря я записался к начальнику академии на прием по личным вопросам, который бывает раз
в неделю по пятницам. Подготовился, как полагается — не зря же в армии служил вестовым да адъютантом. Нарисовал план нашей квартиры: один, как есть, а второй — как вроде бы намечается: Сережа с родителями в одной комнате должен быть, поскольку все еще излечивается от своих травм, Елена Степановна с Ксенией во второй комнате, ни, а мне, натурально, просто нет места.
Пришел я к начальнику при полном параде: и медаль, и гвардейский знак, и желтая лычка на рукаве. Изложил я все четко, хоть и заикался сильно, но очень помогли мои схемки, которые я заготовил. Начальник академии спросил меня, на каком фронте я воевал, как получил ранение, не следствие ли контузии мое заикание.
Потом на моем рапорте что-то написал в уголке, позвал адъютанта и сказал всего одно слово: "Срочно!"
Потом немного еще со мной поговорил, рассказал, что он служил командиром авиаполка на том же фронте, но в сорок третьем, когда Военно-воздушную академию вернули в Москву, его откомандировали в тыл, назначив начальником академии. Потом он поднялся, протянул мне руку и сказал
"Желаю вам успехов" и пожал мне руку. Когда я выходил из кабинета, адъютант начальника хитро так подмигнул мне, и я понял, что все уже решено.
Катерина. 1947, 25 января
Павлу дали общежитие, наверное, Михаил
воспользовался своими связями, иначе кто бы стал думать о каком-то курсантишке!
Он часто заходит к нам, иногда не один, а со своими друзьями. Ему-то хорошо — сбежал и все тут, а я осталась одна… Михаил ведет себя вроде нормально, внимательный, предупредительный, но я-то понимаю, что все сломано навсегда! Мама немного успокоилась, но укоризна в ее глазах так и осталась. Сережка немного поутих, но все равно иногда волчонком смотрит. Теперь льнет к отцу; они много времени проводят вместе. То с альбом с марками возятся, то в зоомагазин за какими-то живородящими рыбками ездят, то на футбол на стадион "Динамо" ходят вместе…
Одна Ксения — невинное дитя! Живет в своем мире, ее ничьи тревоги и заботы не затрагивают. Понятно — у нее началась своя жизнь.