Чтобы согреться, Михаил предложил зайти в кафе
"Луна" на площади Свободы рядом с "памятником свободе", как шутят латыши. Он рассказал мне, что эта стилизованная женская фигура, держащая в вытянутых вверх руках три скрепленных звезды по числу исторических латвийских провинций — Курляндии, Латгалии и Видземе, символизирует первое в истории существование независимого государства Латвия.
Мы зашли в уютное кафе, сели за маленький столик и заказали кофе и миндальные пирожные. А кофе в Риге, а особенно в этом кафе, исключительно вкусное! После кофе по телу побежали приятные теплые струйки. Момент для того разговора, который я собиралась начать, был совсем неудачный. Получилось, что я добилась прямо противоположного результата: Михаил может подумать, что я не смогла удержаться и приехала повидаться с ним… Ну, что же, в некотором смысле так оно и было!
Когда мы вышли из кафе, Михаил повел меня на площадь перед Домским собором. Михаил говорил мне как- то, что в каждом городе, где он жил, у него всегда было место, которому он как бы доверял свои самые сокровенные помыслы и мечтания. В Риге таким местом для него была эта площадь.
Все же, наконец, собравшись с духом, я начала что-то говорить о неразрешимости ситуации, о сложности и двусмысленности своего положения, о том, что я много думала… Слава не складывались, речь моя была сумбурна и вряд ли понятна вообще. Я замолчала, а Михаил шел будто погруженный в свои мысли. Мне показалось, что он понял, о чем я пыталась ему сказать…
Вот мы и вышли к собору, который появился совершенно неожиданно, когда мы вышли на площадь из какого-то кривого переулочка. Уже наступили густые сумерки, и флюгер-петушок почти сливался с темным небом. Я шла, задравши голову и глядя на купол собора, придерживая одной рукой беретку. Вдруг я споткнулась об один из камней, которыми вымощена площадь, и едва не упала. Михаил ловко подхватил меня одной рукой под локоть, а второй поймал меня за талию, не дав упасть.
Я оказалась лицом к лицу с ним… Мне ужасно хотелось, чтобы он меня поцеловал. Но он вместо этого будто ответил мне на те мои невысказанные сомнения:
— Мария, а почему бы тебе не выйти за меня замуж?
Он продолжал держать меня и смотрел мне прямо в глаза. И я поняла, что это не случайно вырвавшиеся слова, что он и имеет в виду, именно то, что я услышала. Я ничего не ответила, он поставил меня на ноги. Я поправила в очередной раз беретку, и мы пошли.
Это было так неожиданно! У меня мелькнуло в голове, что это, и правда, может быть выход в создавшейся ситуации. Я никогда о таком варианте и не думала. Да у меня и не было такой возможности: я не принимала всерьез ухаживаний Михаила. Я чувствовала серьезность своих чувств и опасалась этого. А Михаил… Он ведь никогда до сего дня не говорил мне о своих чувствах.
А стихи? Ну, а сколько поэтов выдумывало себе муз? Как сказал однажды мой друг, "каждому Петрарке — по Беатричче!" Но ведь ни один из изнывающих от любви поэтов не хотел бы получить мечту, воспетую в стихах, себе в руки: о чем тогда стонать? Нет, тут же подумала я, по отношению к Михаилу мой сарказм не проходит: не я для его стихов, а его стихи для меня!
Времени оставалось как раз столько, сколько было нужно для того, чтобы не спеша дойти до вокзала.
Мое желание продолжать мною начатую тему пропало. А ответить сразу на предложение я не могла. Мы оба сделали вид, что то, что было им сказано — было сказано, но что это был не прямой вопрос, а некое вырвавшееся восклицание. Итак, неопределенность сохранилась. Ответом на вопрос Михаила могло быть только действие… Но на такое действие я была совершенно не готова.
Михаил проводил меня до моего вагона. Я села в свое купе. Он стоял на перроне около моего окна, пока поезд не тронулся медленно-медленно. Михаил шел вровень с поездом, но вот он стал отставать, отставать… И пропал… И я пропала…
Михаил. 1954, 27 августа
Этот приезд Марии в Ригу позволил мне окончательно
понять, что она мне нужна, нужна, как воздух… Конечно, она приезжала именно для того, чтобы сказать мне то, что так сбивчиво пыталась выразить, когда мы шли из кафе к Домскому собору. Но ведь до этого были столько удивительных часов душевного слияния, какой-то умиротворенной духовной близости, которые просто так из жизни не выкинешь! И потом, когда у меня так неожиданно вырвалось это мое предложение ей выйти за меня замуж, она ведь не отказалась. Мне показалось, что своим молчанием она говорила мне: "Подожди, подожди немного! Не гони лошадей!" Значит, я ошибался, когда думал, что во мне она увидела просто очередную жертву, очередного барашка для заклания в угоду своих страстей. Да и все ее поведение, даже
ее редкие и скупые письма, да и сам приезд в Ригу — это подтверждение того, что у нее это была не игра, а тоже серьезное чувство!
Я нутром чувствую, что что-то в ее жизни не так. Она мечется, она в нерешительности. Ведь не случайно же она не сказала "нет". А может, все это — мои домыслы, попытки обмануть самого себя? О, если бы она решилась на этот шаг! Я понимаю, как это трудно, особенно для женщины с ее характером и с ее чувством ответственности решиться на такое… Но вдруг? Но вдруг?..
Утекают года.
Как меж пальцев вода…
Не вернуть никогда, То, что было тогда… Хоть всплывут иногда Юных лет города.
Лет летит череда, Тают айсберги льда. Если ты не спасешь — На пороге беда…
Мария. 1954, 10 сентября
Что же мне делать? Я опять сидела у Ларисы и плакала,
читая последнее письмо Михаила. Да он прав: на пороге беда. Что бы я ни сделала, кому-то от этого будет плохо. И я понимаю, что для Михаила эта беда будет пострашней той, какая будет для Аркадия. Аркадий полон сил, уверен в себе, девочки по нему с ума сходят. Он будет в первую очередь уязвлен, будет нанесен удар по его мужскому самолюбию: им пренебрегли. Для Михаила же это может быть крушением его, возможно, последней надежды…
Но при чем здесь эти рассуждения о христианских состраданиях? Ведь, в конце концов, никто не женится и не выходит замуж за калек, только потому что им плохо жить увечными! Семью нельзя строить на сострадании — это будет
союз, обреченный изначально на крах. Где здесь я? Кто мне дороже: Михаил или Аркадий? А если спросить саму себя честно: люблю ли я Аркадия? Смогу ли я жить с ним, постоянно думая о том, что я потеряла, отказавшись от любви Михаила?
Михаил. 1954, 21 сентября
Мария молчит. Я позвонил Ларисе. Она у нас с
Марией доверенное лицо, которое знает, я думаю, больше каждого из нас, поскольку она знает все о каждом из нас. Она говорит, что Мария в подавленном состоянии, что она совсем запуталась…
Может, мне нужно прекратить все это? Один раз и навсегда: я же не христианин, для которого самоубийство грех. Если это избавление, и не только самоизбавление, но и избавление другого самого дорогого человека, то это не грех. Да и какой вообще, к чертовой матери, грех? Перед кем?
Только надо найти хороший, надежный способ. Это, конечно, не таблетки — откачают! Это не петля — вдруг оборвется! Вот дождусь очередного дежурства, получу оружие и совершу очередное должностное преступление… Только уж тогда некого будет разжаловать и сослать в очередную Кемь!
Когда осталось совсем немного,
Лишь до рассвета,
А там — дорога, одна дорога
Под стоны ветра…
А там уж скоро, совсем уж скоро
Готова плаха,
В руке жестокой трещит мой ворот…
Трещит рубаха…
Когда звездою последней тает
Ночной зенит…
И вот светает, совсем светает,
И ключ звенит…
Осталось только лишь скрипнуть двери…
Войдет палач…
И можно верить хоть миг в бессмертье
Сквозь скорбный плач.