А на репродукции с картин Казорати, тоже попавшие к нам от Терни, отец спокойно смотреть не мог.
- Мазня! Свинство!
Живописью он и вовсе не интересовался. Мать, когда они ездили в другие города, водила его по музеям. Со стариками, как то Гойя или Тициан, он еще кое-как мирился, поскольку они были общепризнанны и всеми превозносились. Однако картинные галереи он осматривал молниеносно и не давал матери задерживаться перед полотнами.
- Лидия, пошли, пошли отсюда! - торопил он ее: во время путешествий он вечно куда-то спешил.
Впрочем, мать тоже не была большой любительницей живописи. Однако Казорати она знала лично и считала его обаятельным.
- У него очень милое лицо.
"Милое лицо" художника было для нее достаточным аргументом в пользу его картин.
- Я была в мастерской Казорати, - объявляла сестра, возвращаясь домой.
- Очень обаятельный человек! - откликалась мать. - Такое милое лицо!
- Какого черта Паола шляется в мастерскую Казорати? - спрашивал отец, подозрительно хмуря брови. Он был одержим страхами, что мы, того и гляди, "попадем в беду", то есть любовную ловушку, и во всем видел угрозу нашему целомудрию.
- Просто так, она ходила туда с Терни по приглашению Неллы Маркезини, объясняла моя мать.
Нелла Маркезини и моя сестра дружили с детства, отец хорошо знал и уважал ее: одного имени Неллы было довольно, чтоб он успокоился. Нелла Маркезини брала у Казорати уроки живописи, и ее присутствие в мастерской художника отец считал вполне законным. Вряд ли бы его успокоило, если бы мать упомянула одного Терни: его отец не считал надежным покровителем.
- Терни, видно, время девать некуда, - замечал он. - Лучше бы заканчивал работу по патологии тканей. Уж целый год об этом твердит.
- А знаешь, ведь Казорати антифашист, - говорила ему мать.
Со временем антифашистов становилось все меньше и меньше, и отец, когда слышал хотя бы об одном, очень радовался.
- Антифашист, говоришь? - заинтересованно переспрашивал он. - Но все равно картины у него - сплошная мазня! Как они могут нравиться людям!
Терни был большим другом Петролини. Когда Петролини приехал в Турин на гастроли, у Терни почти каждый вечер были контрамарки в партер, и он щедро делился ими с моими братьями и матерью.
- Как здорово! - радовалась она. - Сегодня вечером мы опять идем на Петролини! Я так люблю сидеть в партере! А Петролини, он такой обаятельный, такой остроумный! Наверняка он бы и Сильвио понравился.
- Значит, ты снова на весь вечер бросаешь меня одного, - говорил отец.
- Пойдем вместе, - предлагала мать.
- Еще чего! Чтоб я пошел смотреть на этого паяца! Очень нужно!
- Мы с Терни ходили к Петролини за кулисы, - сообщала мать на следующий день. - И Мэри с нами. Они с Петролини большие друзья.
Присутствие Мэри, жены Терни, было для отца авторитетным и успокаивающим аргументом, ибо он глубоко уважал Мэри и восхищался ею. Присутствие Мэри придавало законность и приличие как вечерним посещениям театра, так в известной степени и фигуре самого Петролини, которого отец все-таки презирал, полагая, что тот, выходя на сцену, приклеивает нос и красит волосы.
- Не могу понять, - искренне изумлялся он, - что Мэри нашла в этом Петролини. Тоже мне удовольствие - смотреть на этого фигляра! Ну ладно вы и Терни, вы вечно восторгаетесь всякими недоумками. Но Мэри - что она в нем нашла? Ведь он, по всему видать, темная личность.
По мнению отца, актер, в особенности комик, кривляющийся на сцене для потехи публики, не может не быть "темной личностью". Мать в таких случаях всегда напоминала ему, что его брат Чезаре всю жизнь провел в актерской среде и женился на актрисе. Неужели же все те люди, с которыми общался его брат, были "темными личностями" только потому, что рядились и красили волосы.
- А Мольер? - говорила мать. - Ведь он тоже был актером. По-твоему, и он - темная личность?
Мольера отец очень почитал.
- Ну, Мольер! Мольер - другое дело! Бедный Чезаре безумно любил Мольера! Но нельзя же ставить Петролини на одну доску с Мольером! - И он громоподобно хохотал при одной мысли о таком сравнении.
В театр ходили обычно моя мать, Паола и Марио; ходили обычно с Терни, которые, когда не имели контрамарок, как на спектакли Петролини, абонировали ложу и приглашали их к себе. Поэтому отец не мог упрекнуть мать в том, что она бросает деньги на ветер; к тому же он всегда был рад, если мать проводила время с Мэри. И все-таки он не упускал случая попенять матери:
- У тебя только развлечения на уме, а я сиди тут один!
- Но ты же не выходишь из кабинета, - возражала мать. - Из тебя слова не вытянешь. Вот если бы ты проводил вечера со мной...
- Ну и ослица! - говорил отец. - Ты же знаешь, что у меня дела. Я ведь не такой бездельник, как вы все. К тому же я женился не для того, чтобы просиживать с тобой целые вечера.
По вечерам в кабинете отец работал - правил гранки своих книг, наклеивал иллюстрации. Однако иногда читал романы.
- Интересный роман, Беппино? - спрашивала мать.
- Да что ты! Скучища! Недоумок писал.
Но читал тем не менее очень увлеченно, курил трубку и смахивал пепел со страниц. Возвращаясь из поездок, он всегда привозил с собой детективные романы, которые покупал в привокзальных киосках, и заканчивал их чтение по вечерам у себя в кабинете. Обычно это были романы на английском или немецком языке: видимо, читать эти романы на иностранном языке казалось ему менее легкомысленным.
- Вот недоумок! - говорил он, пожимая плечами, но тем не менее дочитывал все до последней строчки.
Позднее, когда стали выходить романы Сименона, отец стал их приверженцем.
- А что, он не так уж плох, этот Сименон. Хорошо описывает французскую провинцию. Провинциальная среда ему удается!
Но тогда, во времена виа Пастренго, романов Сименона еще не было, и отец привозил книжонки в блестящих обложках с изображением задушенных женщин.
- Поглядите, какую чепуху читает этот Беппино! - говорила мать, наткнувшись на них в карманах отцовского пальто.
Терни способствовал заключению негласного союза между Паолой и Марио, который сохранялся и в его отсутствие. Это было, насколько я могла понять, родство душ под знаком меланхолии. В сумерках Паола и Марио совершали меланхолические прогулки - либо вдвоем, либо каждый по отдельности - или же со страдальческими придыханиями читали друг другу печальные стихи.
Что касается Терни, то он, насколько я помню, вовсе не был таким уж меланхоликом: не стремился к уединению, не совершал прогулок под луной. Терни жил совершенно нормальной жизнью - в своем доме с женой Мэри, детьми Кукко и Луллиной, которых они вместе с женой и нянькой Ассунтой баловали, потому что души в них не чаяли. Но Паоле и Марио Терни привил вкус к меланхолии, точно так же как к чтению "Нувель ревю франсез" и репродукциям с картин Казорати. Этому влиянию поддались именно Паола и Марио, а не Джино они с Терни друг друга недолюбливали - и уж никак не Альберто - этому было наплевать на поэзию и живопись, он после "Старой девы по имени Ева" не написал больше ни одного стиха, а бредил только футболом; я тоже осталась в стороне: Терни меня интересовал лишь как отец Кукко, мальчика, с которым я иногда играла.
Паоле и Марио, погруженным в свою меланхолию, был ненавистен деспотизм отца и довольно суровые, простые порядки нашего дома; они считали себя там изгоями и грезили совсем о другом жилище с другими нравами. Их протест выражался в надутых физиономиях и гримасах, потухших взглядах, односложных ответах, яростном хлопанье дверьми, так что трясся весь дом, и решительном отказе идти в горы по субботам и воскресеньям. Стоило отцу удалиться, они приходили в нормальное расположение духа, потому что их протест на мать не распространялся, а был направлен лишь против отца. Они с удовольствием слушали рассказы матери и хором декламировали стихи о наводнении.
Вот уже несколько дней, как вода поднималась все выше!
Марио хотелось изучать право, но отец заставил его поступить на торгово-экономический факультет: он, неизвестно почему, считал, что юридический факультет - это несерьезно и не дает надежных гарантий на будущее. Марио на годы затаил в душе обиду. Что же до Паолы, то она и подавно была недовольна своей жизнью: ей хотелось лучше одеваться, из ее платьев ни одно ей не нравилось, потому что все они, как она утверждала, недостаточно женственны и топорно скроены, ведь ее обшивал все тот же Маккерони, мужской мастер, который, по мнению отца, шил хорошо и недорого. У матери была своя портниха - Аличе, но мать была ею недовольна.
- Как хочется платье из чистого шелка! - говорила матери моя сестра, когда они болтали в гостиной.
- Мне тоже! - отвечала мать, и обе принимались листать модные журналы.
- Я хотела бы, - говорила мать, - сделать себе платье покроя "принцесс" из чистого шелка.