- Прощай, Людовик Одиннадцатый, - говорила она, когда Наталина уходила к себе в мансарду, которую называла "хоромами", куда приглашала по вечерам Терсиллу с мужем на чашечку кофе. - Прощай, Людовик Одиннадцатый! Прощай, Марат!
Отец и мать потеряли многих друзей. Еще до войны умер Каррара, муж Паолы, высокий, худой, с белоснежной щеточкой усов; он ездил на велосипеде в черном развевающемся плаще; мать и при жизни и после смерти его всегда говорила, что он на редкость достойный человек.
- Он достойный человек, как Каррара. - Это было у матери высшей похвалой.
В какой-то деревне недалеко от Ивреи умерли родители Адриано, сперва "старик" Оливетти, за ним сразу его жена. Это случилось после перемирия, когда они скрывались от немцев. Умер Лопес, уже в конце войны, едва вернулся из Аргентины; во Флоренции умер Терни. Отец все время переписывался с Мэри, но они не виделись уже много лет.
- Ты написала Мэри? - спрашивал он мать. - Надо ей написать ! Не забудь написать Мэри!
- Ты заходила к Фрэнсис? Сегодня же зайди!
- Напиши Марио! - приказывал он. - Если сегодня не напишешь, я не знаю, что с тобой сделаю!
Марио больше не работал у того француза; теперь он устроился на радио. Он принял французское гражданство и вторично женился.
На этот раз отец раскричался, узнав о его женитьбе. И все же не очень сильно. Они с матерью поехали в Париж - познакомиться с новой невесткой. Марио жил в доме почти на самом берегу Сены. В квартире было очень темно, и отец плохо разглядел жену Марио; заметил только, что она очень маленького роста и с челкой, падающей на глаза. Когда она вышла из комнаты, он заметил:
- Ничего себе, она же гораздо старше тебя!
На самом деле жене Марио не было и двадцати, а Марио уже сорок.
У них родилась девочка. Отец и мать опять поехали в Париж, чтобы посмотреть на внучку. Марио не мог надышаться на свою дочку, то и дело бегал с ней на руках по комнатам.
- Elle pleure, il faut lui donner sa tetee! 1 - взволнованно говорил он жене.
1 Она плачет, ей надо дать грудь! (франц.)
- Господи, совсем французом стал! - вздыхала мать.
Отец, когда в этот раз гостил у Марио, был страшно разгневан, обнаружив однажды в квартире, где были его жена и дочь, первую жену Марио, ту самую Жанну, с которой он развелся, но сохранил хорошие отношения.
Дом на Сене отцу не нравился. Он говорил, что там темно и, должно быть, сыро. Жена Марио, по его мнению, была слишком маленькая.
- Уж очень мала! - без конца твердил он.
- Мала, зато изящна! - возражала мать. - Правда, ножки, ножки бы ей побольше. Не люблю маленькие ножки.
Тут отец не мог согласиться. У его матери были очень маленькие ножки.
- Ты не права! Маленькая ножка у женщины - это прекрасно. Моя бедная мама так гордилась своими маленькими ножками!
- Все разговоры у них о еде! - ворчал отец. - И квартира слишком сырая! Скажи им, чтоб поменяли!
- Ты с ума сошел, Беппино. Они обожают свою квартиру!
- Что это за работа - на радио! - говорила мать. - Когда же он перестанет заниматься всякой ерундой?
- Не знаю, не знаю, - отвечал отец. - С его способностями мог бы сделать блестящую карьеру!
Кафи умер в Бордо. Марио и Кьяромонте собрали все его разрозненные записки, сделанные карандашом, и пытались расшифровать.
Кьяромонте в Америке женился второй раз. Они с женой уехали из Парижа и обосновались в Италии.
Марио считал, что более глупого шага представить себе невозможно. Но тем не менее они продолжали дружить и каждое лето встречались в Бокка-ди-Магра. Часто играли в шахматы. У Марио уже было двое детей, и он работал в ЮНЕСКО. Отец в письме спросил у Кьяромонте, что у Марио за работа и какие там перспективы.
- Может, это уже не ерунда? Может, настоящая работа? - говорила мать.
Но отец, несмотря на утешительный ответ Кьяромонте, разочарованно качал головой; отец был очень упрям и никогда не мог отказаться от первого впечатления, поэтому так и продолжал считать, что Марио упустил блестящую карьеру.
Или, к примеру, он всегда гордился тем, что Марио, его сын, был заговорщиком и не раз пересекал границу с подпольной литературой, за что был арестован и бежал, но отец тем не менее упорно продолжал считать, что своими действиями Марио сильно подвел Оливетти. Потому, когда через несколько лет умер Адриано и Марио из Парижа прислал отцу телеграмму: "Телеграфируй уместно мое присутствие похоронах Адриано", отец ответил ему очень резко: "Твое присутствие похоронах неуместно".
Отец всегда очень переживал за своих детей. Он просыпался по ночам от мыслей о Джино. Уйдя с фабрики Оливетти, Джино перебрался в Милан и работал директором и консультантом крупных промышленных объединений.
- В последний приезд мне показалось, что он какой-то мрачный, - говорил отец. - Боюсь, у него неприятности! Еще бы, когда на нем такая ответственность!
Из всех нас Джино был самым верным последователем старых семейных традиций. По воскресеньям он и зимой и летом ездил в горы. Иногда с Франко Разетти, который жил теперь в Америке, но часто наезжал в Италию.
- Джино - отличный скалолаз! - говорил отец. - Просто отличный! И горнолыжник тоже!
- Нет, - возражал Джино, - горнолыжник из меня не вышел. Я съезжаю по старинке. Вот сейчас молодежь действительно здорово катается!
- Как всегда скромничаешь! - говорил отец и после его ухода часто повторял: - До чего ж он скромный, этот Джино!
- Ну и привереда этот Марио, - заявлял он всякий раз, когда Марио приезжал из Парижа. - Вечно всех критикует! Всех, кроме Кьяромонте! А что, если его выгонят из ЮНЕСКО! - беспокоился отец. - Политическая обстановка во Франции очень нестабильна! Я волнуюсь! И надо же было принять французское гражданство! Кьяромонте небось не принял! Все-таки дурак этот Марио!
Мать очень умилялась на детей Марио, когда он их привозил.
- Какой любящий отец! - говорила она. - Sa tetee. Il faut lui donner sa tetee! A они-то совсем французы!
- Девочка прехорошенькая, - говорила она, - но такая неуправляемая! Сущий чертенок!
- Они плохо их воспитывают, - ворчал отец. - Совсем избаловали.
- А для чего же тогда дети, если их не баловать? - возражала мать.
- Он меня назвал мещанкой! - говорила мать после отъезда Марио. Только потому, что у меня в шкафах порядок. Конечно, ведь у них в доме полный бедлам! А Марио, он же был всегда такой аккуратный, такой педантичный! Совсем как Сильвио! Теперь это другой человек. Правда, сам он доволен жизнью!
- Он мне сказал, что я слишком правая! Вот дурак! Он говорит со мной, как будто я из христианской демократии!
- Но ты и в самом деле правая! - говорил отец. - Ты же боишься коммунистов. Это Паола Каррара тебя против них настраивает!
- Да, я не люблю коммунистов, - говорила мать. - Социалисты мне нравились, те, что были прежде. Турати! Биссолати! Биссолати, как он был обаятелен! Мы с моим отцом ходили к нему в гости по воскресеньям... Может быть, этот Сарагат не так уж плох. Если б не его непроницаемое лицо!
- Хватит чушь пороть! - гремел отец. - Ты что же думаешь, Сарагат социалист? Да он самый что ни на есть правый! Настоящий социализм - это социализм Ненни, а не Сарагата!
- Не люблю Ненни. Ненни все равно что коммунист! Его послушать, так Тольятти всегда прав! А я этого Тольятти не выношу!