Поскольку, возможно, за то время, что мы не виделись, ты совершенно поглупел, поясню тебе, что в выражении "розовощекая бабенка" нет ни капли желчи. Если у меня и были по отношению к тебе ревность и желчь, то мои жизненные перипетии начисто их уничтожили.
Мне случается иногда думать о тебе. Сегодня утром неожиданно вспомнила тот день, когда мы с тобой поехали на твоей машине в Курмайер повидать Микеле, который там отдыхал в кемпинге. Микеле тогда было, наверное, лет двенадцать. Я помню, как мы увидели его у палатки голым до пояса, в альпинистских ботинках на босу ногу. Я обрадовалась, увидев его таким поздоровевшим, загорелым, усыпанным веснушками - к его прежним прибавилась тысяча новых. В городе он выглядел обычно бледным. Мало бывал на воздухе. Отец его за этим не следил. Мы поехали прокатиться на машине и собирались позавтракать где-нибудь в шале. Ты в присутствии Микеле, как правило, нервничал. Ты не любил его. А он не любил тебя. Ты говорил, что он избалованный, капризный, заносчивый мальчишка. А Микеле тебя тоже не выносил. Он этого никогда не выказывал, но все и так было ясно. Однако в тот день все было чудесно, спокойно, без единого резкого слова между вами. Мы зашли в лавочку, где продавались туристские принадлежности и открытки. Ты купил ему зеленую шапочку с оленьим хвостиком. Он был счастлив. Нахлобучил ее набекрень на свои кудри. Он и впрямь был избалован, но иногда какой-нибудь пустяк мог сделать его счастливым. В машине он стал петь. Ту песню, которую всегда пел его отец. Обычно меня это раздражало, потому что напоминало о его отце, с которым у нас в то время были обостренные отношения. Но в тот день я была довольна, и все мои горечи казались мне легкими, мягкими, терпимыми. В песне были такие слова: "Non avemo ni canones - ni tanks ni aviones - oi Carmela". Ты тоже знал эту песню и подхватил: "El terror de los fascistas - rumba - la-rumba-la" l. Ты сочтешь меня дурой, но это письмо я написала, чтоб поблагодарить тебя за то, что ты в тот день пел вместе с Микеле и купил ему шапочку с оленьим хвостиком, которую он потом носил два или три года.
1 Припев песенки : нам фашисты не страшны (исп.).
И еще я хочу попросить тебя об одной вещи: если ты помнишь все слова этой песни, запиши их и пришли мне по почте. Тебе это покажется странным, но человек цепляется за пустяковые и странные желания, когда ему больше уже нечего желать.
Адриана
41
Ада с Элизабеттой уехали в Лондон. Освальдо намеревался поехать за ними в начале сентября. Пока он еще не мог оставить свою лавочку. Было двадцатое августа. Анджелика собиралась в путешествие на машине с Оресте, девочкой и супругами Беттойя. С Адрианой должна была остаться Виола. Близняшки отдыхали в кемпинге в Доломитах.
Анджелика и Виола в машине Виолы проводили Аду и Элизабетту в аэропорт. Теперь они возвращались обратно. Освальдо ехал следом на своей малолитражке.
Утром Анджелика и Виола ездили с Лиллино к нотариусу и подписали договор о продаже башни. Башню купил пеликан. У нотариуса он не появился. Послал своего поверенного. Пеликан по-прежнему сидел в Кьянти. У него всякие недуги говорил Освальдо, разумеется мнимые, но от этого не менее болезненные. Из своей виллы в Кьянти он теперь не выезжает. Издательскими делами занимается Ада, причем совершенно безвозмездно. Но Аде наплевать на деньги, сказала Виоле Анджелика. Она сидела рядом с Виолой, которая вела машину: спокойный, изящный профиль, пристальный взгляд устремлен на дорогу. Несмотря на жару, волосы тщательно расчесаны щеткой, надушены и блестят. На Виоле белый льняной костюм, свежий, отутюженный. На Анджелике джинсы и мятая блузка. Весь день она укладывала чемодан. Они уезжают завтра.
Аде наплевать на деньги, говорила Анджелика, она на них плюет, еще бы, ведь их у нее целая куча. А пеликан - он тоже плюет на деньги, поскольку и у него их куры не клюют. Непонятно, зачем он купил эту башню. Безусловно, его ноги там никогда не будет. Он ее и не видел. Наверно, Ада убедила его, что башня - хорошее капиталовложение. Ада собирается превратить башню во что-то другое, неизвестно, во что, может, в ресторан, может, в дом отдыха.
- Хорошенький отдых! - сказала Виола. - До этой башни пока доберешься ноги протянешь. Ты ее не видела, а я видела.
- Но я же говорю, что Ада ее преобразит. Построит там дорогу. Бассейн. Коттеджи. И не знаю что еще... Эту парочку, -сказала Анджелика, - я имею в виду Аду и пеликана - объединяло любопытство к деньгам, вернее, к тому, как с их помощью можно преображать вещи, но одновременно глубокое безразличие к обладанию деньгами и к их трате, притом что и у нее, и у него изрядный капитал. А разница между ними та, что Ада не может, да и не пытается вообразить себя бедной, а пеликан всю жизнь воображает себя в нищете, отчего его прошибает озноб и он содрогается от ужаса и соблазна.
- Вот и покончено с нашей башней, - сказала Виола.
- Она никогда не была нашей, - сказала Анджелика.
- Да и красивой ее не назовешь, - сказала Виола.
- Это точно, - сказала Анджелика.
- Снаружи каменная груда с окошком наверху. А по форме лишь смутно напоминает башню, впрочем, любое нагромождение камней можно при желании назвать башней. А внутри там жуткая вонь и всюду дерьмо. Оно мне прежде всего вспоминается.
- Но он не чувствует запахов, - сказала Анджелика.
- Он - это кто?
- Пеликан. Несмотря на свой носище, он говорит, что никаких запахов не ощущает.
- Так или иначе, непонятно, зачем он купил эту башню. И отец зачем купил - тоже непонятно.
- Если Ада говорит, что это хорошее капиталовложение, то, несомненно, Ада права.
- Тогда непонятно, зачем мы продали эту башню, - сказала Виола.
- Потому что так посоветовал Лиллино.
- А если он дал нам плохой совет?
- Что ж теперь поделаешь!
- Я не знала, что мне делать с этой дерьмовой башней, - сказала Виола. - Правда, купил ее наш отец, поэтому не надо было называть ее "дерьмовой". Я сказала, не подумав. Но так или иначе, обратного хода нет. С башней мы покончили.
- Если учесть, что мы ничего и не начинали, - сказала Анджелика.
- Мне тоскливо оставаться с мамой в этом пустынном доме, - сказала Виола. - Не люблю я пустынных мест. Потому и башня мне не нравилась.
- Но там Матильда, - сказала Анджелика.
- От Матильды у меня ни на волос тоски не убавится.
- Там есть телефон. Ты забыла, что теперь там телефон. Уже неделя, как поставили. Заслуга Ады. И потом, там будет еще ее собака. Освальдо привезет.
- Терпеть не могу собак, - сказала Виола. - Мне придется ухаживать за собакой, за кроликами и за ягненком близняшек, которого надо поить из бутылочки. По крайней мере ягненка они могли бы взять с собой.
- В Доломиты?
- Боюсь, что я беременна, - сказала Виола. - У меня большая задержка.
- Тем лучше. Ты же все время говоришь, что хочешь ребенка.
- Я боюсь, потому что буду в этом доме на отшибе, без доктора поблизости.
- Можешь звонить доктору Бово. Он сразу приедет. Да и потом, что же делать? Мама не может остаться одна. У Матильды крепкий сон. Ее и землетрясение не разбудит. Клоти взяла отпуск. Я должна уехать на несколько дней. Я обещала дочке. Но скоро я вернусь, и тогда ты уедешь.
- Я и не спорю. Хочу только сказать, что мне тревожно. Я должна это высказать, какой смысл держать все в себе? Вчера Элио уехал в Голландию. Он так переживал, что едет без меня.
- Мог бы остаться с тобой.
- Нет, ему хотелось увидеть Голландию. Ему необходима разрядка. Бедный Элио! Смерть Микеле на него ужасно подействовала. Он корит себя, что не поехал в Лидс, когда Микеле женился. Говорит, что мог бы дать ему полезные советы.
- Какого рода?
- Не знаю. Советы. Элио очень человечный.
- Микеле убили. Интересно, какие такие человечные советы могли защитить его от фашистов, которые его убили?
- Если бы он сидел спокойно в Лидсе, его бы не убили.
- А может, для него было трудно сидеть спокойно.
- В последний раз я видела его на пьяцца Арджентина. Он выходил из гриль-бара. Бросил мне: "Привет" - и пошел себе. Я спросила его, что он купил. Он сказал: "Жареного цыпленка". Это были последние слова, какие он мне сказал. Какие жалкие слова! Я смотрела, как он уходит со своим бумажным пакетом. Чужой!..
Они подъехали к дому матери. Виола поставила машину близ карликовых сосен, чахлых и поникших от жары. Анджелика вытащила чемоданы из багажника.
- Сколько же ты с собой привезла! - сказала она.