В окно заглядывает утро. Ночь убирается восвояси, становятся видны маяк, дороги, то ныряющие вниз, то взбирающиеся на холмы, молочные цистерны на них. Холодное дыхание луны, серое свечение, которое на востоке называют «волчьим хвостом».
На той стороне Ирландское море, остров Эйлса-Крейг, холмы Галлоуэй. Желтая линия на горизонте обозначает место, где скоро начнет вставать солнце.
Немногие корабли, рыболовецкие суда, танкеры стоят на якоре в ожидании лоцмана, который проведет их в доки Белфаста. Ближе к берегу — ловец омаров, закидывающий сети и ругающийся так громко, что его голос доносит до меня.
По дороге идет человек.
Этот дом не мой. Я здесь прячусь, если, конечно, в моем положении возможно спрятаться. От отца, как обычно, помощи ожидать не приходилось, зато мистер Патавасти предложил мне свой коттедж на побережье Антрима, если мне потребуется отдохнуть.
Мне потребовалось. Даже очень.
К дому можно подобраться с единственной стороны. Идти болотистыми полями — сущий кошмар. Нереально. Однако вдоль обрыва, если обойти вокруг маяка, видна петляющая тропинка.
По ней-то и придется передвигаться убийце.
Мне это на руку.
И вот он уже здесь. Еще не до конца рассвело, но я могу его разглядеть. Еле виден среди колючек и кустов ежевики. Идет быстро, но не бежит. Я шел бы так же. На рассвете, в полутьме. Я ни за что бы его не заметил, если б не проводил утренние часы, бесконечно пялясь на море, скалы и на тропинку.
Нужно что-то решать.
У камина дробовик. Я проверил его, как только здесь поселился. Двенадцатый калибр. Славно. То, что надо. На лису, на бобра. Коробка с патронами неподалеку от стрельбища. Проще простого выскользнуть на улицу с заднего хода, обойти дом и встретить его, стоящего перед дверью. Элементарно.
А я…
Я сижу, дробовик и патроны — в стороне.
Пусть приходит, думаю я с улыбкой, я приму его с распростертыми объятиями.
Потому что я кругом облажался.
Погром в зале «Истман». Я даже ни разу не выстрелил. Более десятка человек ранены, двое при смерти, Чарльзу и Амбер, само собой, хоть бы хны. Только еще больше известности, пока следствие выясняет, что там вообще произошло. Никто точно ничего не знает, но есть версия, что охранник запаниковал и начал стрелять в человека, у которого, как ему показалось, был револьвер.
Чарльз побывал в программе «20/20» и даже у самого Ларри Кинга, потеснив мелькающего круглые сутки на всех каналах О. Джея Симпсона. Прибыль Общества защиты природы Америки возросла во сто крат. Лучшего подарка я им преподнести не мог. Он — бесспорная кандидатура в конгресс, восходящая звезда. У него появился шанс в будущем выставить свою кандидатуру на пост губернатора или даже президента от республиканцев.
Вот как обстоят дела у Чарльза.
Теперь посмотрим на меня. Полное поражение по всем фронтам.
Я завел роман с героином, расплевался с истиной. Меня обманул убийца, который был гораздо умнее меня. Я предал былую любовь, отказался от нее, да еще подставил лучшего друга.
Так приди же и убей меня, наконец.
Я жду.
Давай. И вот он пришел.
Кого они ко мне подослали? Сообщили ИРА, что я из старших полицейских чинов или что я был независимым наркодилером? ИРА, АОО — без разницы. И те и другие знают свое дело.
Смотрю из окна. Берег Шотландии, корабли, птицы, далее в глубь канала голые контуры мыса Малл-оф-Кинтайр.
Но хуже всего, что в тот день, когда я вернулся в Каррикфергус, мистер Патавасти пришел поблагодарить меня. Поздравил меня с подвигом, который я совершил. Папа сказал ему, что я помог адвокату Гектора Мартинеса освободить его подопечного. Мистер Патавасти сказал, что хоть я и не нашел убийцу дочери, зато помог невиновному выйти на свободу, а полиция пусть ищет настоящего преступника.
Меня чуть не вывернуло от отвращения к собственной особе.
Я испытывал непреодолимую потребность уйти из дома. Забиться куда подальше, например, сюда, где до поры я был в безопасности. До сего дня. Полагаю, меня непременно нашли бы рано или поздно, даже если б я пытался спрятаться, как паук в щели. Северная Ирландия — крошечный пятачок.
Убийца.
Приближается. Проявляются детали. На нем длинная куртка с капюшоном и плоская кепка.
Тяжело дышит. Клубы дыма закручиваются в утреннем воздухе. Тяжелая поступь. Бледное лицо.
Отворяет калитку, подходит к дому. Стучится.
Что немного неожиданно.
Я открываю дверь.
— Да, тебя непросто отыскать, Лоусон, — произносит капитан Дуглас из следственной группы Сэмсона.
Не убийца, но от этого не легче. Хрен редьки не слаще. Лучше уж сразу пулю в висок. А тут еще сначала помучаешься.
— Вот, значит, где ты скрываешься все эти месяцы.
Я провел здесь не больше пары недель, но не стал спорить. Он сел в кресло у окна. Закурил. Лицо его кривилось от раздражения.
— Поскольку телефона у тебя нет, я решил приехать сюда и рассказать обо всем в личном порядке. Хотел посмотреть на твою наглую харю. Ты точно такой же Пэдди, как все прочие в этой гребаной стране. Завтра будешь во всех газетах, Лоусон. Ты выкрутился, чтоб тебе пусто было!
— В каком смысле?
— Лучше сначала спроси, как я тебя нашел.
— Как вы меня нашли?
— Вчера завалился к тебе домой и нашел письмо, которое твой отец собирался отправить. Какая неосторожность!
Он с вызовом выдохнул мне в лицо дым от сигареты:
— Может, предложишь мне выпить?
— Есть только вода.
— Тогда черт с ним! Этого стоило ожидать. Ладно, в общем, с тебя снято подозрение, мы не станем тебя арестовывать, и твои ребята тебя тоже не тронут. Ты свободен как птица.
— О чем вы говорите?
— О полном провале расследования группы Сэмсона по делам КОПУ. В итоге тысячи часов человеческого труда, миллионы фунтов вылетели в трубу. Хороший человек пострадал. Уже не говоря о паре десятков ирландских полицейских, скрывшихся с деньгами самым возмутительным образом. Я тебя уверяю, никакого совпадения, я видел, как работает отдел М-пятнадцать.
— Как же так?
— Сэмсона арестовали за мошенничество, преступно причиненный вред, фальсификацию документов и, обрати внимание, за половую связь с лицом, не достигшим совершеннолетия. По-видимому, досье Тони Сэмсона не было таким уж безупречным, как мы все думали. Он был таким же, как все остальные копы, там смухлюет, тут какие-то бумаги посеет, ну, знаешь, подставит кого надо по ситуации. Его арестовали, и все следствие, само собой, накрылось медным тазом, все, что мы нарыли, не имеет силы, все придется выбрасывать. Начальник военной полиции уже заявил, что желает скорейшего завершения проверки, нам велели закрыть дела и отослать в головной офис на хранение — постоянное или как минимум лет на тридцать, после чего по закону они могут стать всеобщим достоянием. Так что, Лоусон, ближе к две тысячи двадцать пятому году можешь начать бояться за свою задницу, но до этого времени…
— Все равно я пока не совсем понимаю…
Он посмотрел на меня с презрением, снял кепку, сплюнул на пол:
— А я думал, у тебя приличный ай-кью. Его подставили. Сэмсон был арестован по подозрению в коррупции. Смешно, правда? Да, и еще на него повесили обвинение в половой связи с беби-ситтершей шестнадцати лет. Вся карьера коту под хвост, следствие окончено, теперь давать показания тебя никто не заставит. Все станет известно сегодня, в вечерних новостях. Ты нас сделал. Не знаю, как это у тебя получилось, но ты нас кинул по полной.
Какое-то время я сидел молча. В КОПУ, или в М-15, или в головном офисе, или где-то в совершенно ином месте обнаружили, что Сэмсон собирается обнародовать, до какой степени коррумпированы сотрудники полиции Северной Ирландии, причем всех уровней. Обнаружили и смекнули, что это подвергнет опасности саму Северную Ирландию как политическую единицу внутри и за ее пределами, сами стали копать под Сэмсона и нарыли столько, что хватило бы засыпать его с головой. Все его следствие было скомпрометировано, пошло насмарку. Он оказался чем-то похож на меня, бедняга.
Итак, все действительно кончено. Никто не вынудит меня давать показания. О чем свидетельствовать?
Я остался тем, кем меня и считали. Погрязшим в наркоте, никудышным, конченым полицейским. Но я был в безопасности.
— Скажи мне только одно, — попросил Дуглас.
— Что?
— Это не для протокола, Лоусон, скажи, почему все-таки ты подал в отставку?
Я поверил ему. Я был не против рассказать.
— Очень просто. Бак Макконнел, мой наставник, продвигал меня, использовал. Назначил меня в отдел наркотиков, решив, что я там наведу порядок. И я навел. Я раскопал, что некоторые старшие офицерские чины из КОПУ позволяют ИРА и АОО торговать героином и экстези, покрывая их и контролируя рынок. Я мог запороть с дюжину неслабых карьер, но меня, в свою очередь, тоже раскусили. Они не были уверены, что я буду молчать, не могли поручиться, что я не стану обращаться в Специальную службу. Насчет последнего я сам сомневался. Мне вовсе не хотелось, чтобы меня прикончили, перспектива жить в страхе в рамках программы по защите свидетелей тоже не вызывала радости, поэтому я выбрал третий путь. Я колол себе героин, пока не стал законченным наркоманом. Потом, для верности, стащил героин из комнаты, где хранились улики, меня застукали и сказали, что не станут преследовать по суду, если я сам подам в отставку. Так я ушел с позором.
Дуглас скорчил гримасу, загасил окурок:
— Ну что ж, прозорливо, Лоусон, ты сам провозгласил себя парией. Ничтожество. Все вы на одно лицо. Понять не могу, что мы делаем в этой поганой стране. Она — как властитель, раджа, а вы — просто рабы.
Я молчал. Дуглас потер руками лицо, прикрыл глаза. Комично, хотя его облик совершенно не вяжется с комедией. Он вздохнул, кивнул своим мыслям.
— Ну что ж, так просто ты от меня не отделаешься, ублюдок! — Он выхватил пистолет и нацелил его на меня.
— Ты наврал! — крикнул я, не ожидав такого поворота.
— Нет, все, что я сказал, — правда, на тебя никто не наедет — ни Сэмсон, ни британцы, ни твои соотечественники. Никто. Кроме меня.
— Но ты ничего не можешь, ведь следствие закончено.
Он согласно кивнул. Прицелился:
— Вы, гребаные ублюдки, такого человека растоптали, а сами сидите тут и ждете, пока ваши дружки вывезут все дерьмо. Жалкие трусы! Ты, срань господня, только штаны просиживаешь. Ладно, Пэдди, я расскажу тебе об этой пушке. Это не оружие полицейского. Ствол нигде не числится. Если я тебя шлепну, никто и не узнает, кто это сделал.
Я посмотрел на него, потом на пистолет, и понял, что он не шутит. Хотел ли я умереть сию секунду? Теперь, когда за мной никто не охотился? Я не был в этом уверен. Дуглас поднялся и подошел ко мне. Приставил дуло к моему виску. Он что, и впрямь спятил?
Прикосновение холодной стали. Нет, так умирать я не хотел. Каждую секунду каждого дня кто-то умирает. Каждую минуту кого-то убивают, кто-то совершает убийства. Но не сейчас, не меня. Не в этом месте.
— Я же могу пристрелить тебя, Пэдди! — орал он в ярости. — Могу снести тебе башку к растакой матери! Всего-то нажать на спуск, вот здесь. Хорошая машинка. Браунинг. Да. Вот уж повеселюсь!
Но глаза были спокойными, исполненными решимости. Собрался убить — значит, точно убьет. Решение, которое он принял заранее. Отступил на шаг, чтобы кровь не забрызгала его одежду.
Я был уверен, что он выстрелит. Ибо я был воплощением всего, что он ненавидел в этой стране. Квинтэссенцией того, что вызывало в нем гнев. Разносчик заразы и сама болезнь в одном лице.
— Чего ты хочешь? — спросил я.
— Чего я хочу? Того же, чего и всегда. Толику содействия, мать твою! Единственный долбаный Пэдди, который понимает, что такое хорошо и что такое плохо. Я хочу знать имя копа, сплавляющего героин, скажи мне его имя. Говори. Говори же, чтоб тебя! Мне насрать, если они тебя укокошат. Мне по барабану, что следствие остановлено. Мне нужно знать имя. Считаю до трех.
Для убедительности он взвел курок. Одно движение его руки, и я труп.
— Раз.
Ствол пистолета. Капли пота. Тесная комнатушка. Снаружи море. Лицо у Дугласа отрешенное, неподвижное. Если я не назову имени, он меня точно грохнет.
— Два.
Лицо и рука с пистолетом в шрамах, на запястье крылья — татуировка десантника. Станет ли это последним изображением на моей сетчатке, последним, что запомнит мой мозг?
Я стал задыхаться. Мне было страшно.
— Тр… — начал он.
— Джон, — выдавил я.
— Что?
— Джон Кэмпбел. Такой здоровый, светлые волосы, всего-навсего констебль, работает в КОПУ, неполная занятость. Вот за кем тебе следует охотиться. Полицейский участок Каррикфергуса. Хотя там ты его не найдешь. Он уже смылся. Отсиживается в Америке. Но он один заправлял всем наркобизнесом, был ключевой фигурой. Точно, он-то тебе и нужен. Констебль Джон Кэмпбел умный малый, о продвижении совсем не заботился. Предпочитал находиться в тени. С ним все о'кей, это твой кадр.
Я сглотнул, почувствовав дурноту.
Дуглас мгновение смотрел на меня. В его лице что-то изменилось. До него дошло, что упоминание этого имени многого мне стоило. Он поверил. Что ж я за трус! Дуглас сплюнул. Я проклял себя. Так подставить Джона, только бы спасти свою шкуру!
Еще одно предательство.
Дуглас кивнул, снял палец со спускового крючка.
— Кусок дерьма! — бросил Дуглас, сунул пистолет в карман, взял кепку и ушел прочь из моей жизни навсегда.
Река берет свое начало на крыше мира. Все великие реки Азии рождаются там. Индусы верят, что их боги родились в Гималаях и там же умерли. Тибетцы чувствовали, что воздух в этих местах настолько полон духами умерших, что даже чистый взор Будды не мог пробиться сквозь него.
Самолет пролетал над Гиндукушем. Над маковыми полями Афганистана. Я посмотрел в окошко. Цветок радости. Помню-помню. Я отпил апельсинового сока.
Билет в оба конца — до Дели и обратно в Лондон — стоит пятьсот фунтов. У меня таких денег не было. Но у папы были. Он, как это ни удивительно, набрал пятьдесят восемь голосов на выборах в местный совет. Смог вернуть вложенные в кампанию деньги, впервые за все время. А он обещал, что даст мне денег, коли все так обернется. Я напомнил ему об этом. Индия? Почему бы нет? Что там еще? Самолет пролетит через весь туманный, бурый Индийский субконтинент.
Приземлились. Моррис Амбассадор встретил меня в аэропорту. Жара, небо апельсинового цвета, пыль осязаема, она забивает горло. Дети, грязные, в лохмотьях, попрошайничают на улицах, пока движение стоит.
— Чао, — отвечает мне таксист, что значит — отвали.
Лабиринты улиц вокруг дворца Коннот. Коннот — самая дикая из четырех провинции Ирландии, подходящее имя для центральной части Нью-Дели.
Отель. Лепешки, острые приправы южноиндийской кухни. Бесподобно. Собственно, вся еда необыкновенно вкусная. И даже если злоупотреблять специями и не запивать водой, все равно плохо не станет.
Два дня в Дели, изумительная дичь, виды. В отеле в новостях Си-эн-эн я наткнулся на Чарльза Малхолланда, тот давал интервью. В заключение сказал, что один из его друзей приглашает их с женой в путешествие на яхте на Виргинские острова. Без сомнений, очень хороший друг. Дым сигар, коньяк, «Что ж, Чарли, поведай мне о своих политических планах на будущее…»
Вокзал. Черный и ужасающий в утренней дымке. Толпы нищих, бездомных, калек, хромых.
Ненужный поезд, разные направления, наконец, нужный поезд. Вагон второго класса. Завтрак. Хлебец, чай, мармелад. Горячая салфетка. «Таймс оф Индия», «Индостан таймс». Индийские женщины, сикхи в синих тюрбанах, бизнесмены-мусульмане, жрецы-джайнисты, буддисты, студенты, хиппи. Похоже на сцену из киплинговского «Кима».
Задержка. Наконец едем. Нищета окраин, еще больше нищих, лачуги, хижины, поля в грязи, слон, грифы, плоская земля бурого цвета, долина Ганга до самого горизонта.
Ганг — не самая длинная река в Индии и уж точно не самая красивая. Континент получил свое название от реки Инд, так почему же святой рекой Индии считается Ганг?
Потому что так было угодно богам.
Ганг начинается с ручейка на вершине горы. Ледниковые шапки, вечные снега, весенние первоцветы — желтые, красные, синие. В этом месте речка примерно с фут шириной. Если лечь поперек, то можно запрудить течение, остановить Матерь Гангу. С высоких вершин река течет вниз по равнине цвета охры, где все постепенно приобретает грязноватый оттенок. И дальше, к святым городам Варанаси и Аллахабад. Последний получил свое название благодаря исламским завоевателям.
Варанаси — город бога Шивы. Умереть в Варанаси дорогого стоит. Шива благосклонно примет тебя, и в следующей жизни ты будешь святым.
Но Аллахабад, что выше по течению, еще более священный город. Самое священное место во всей Индии. Даже если весь мир постигнет катастрофа, уцелеет только один Аллахабад, или Прайаг, если на хинди.
Аллахабад является священным местом, потому что туда стекаются три священных реки. Помимо Ганга еще Джамна и Сарасвати.
Джамна — вторая по святости река Индии. Над ней развеяли прах Махатмы Ганди. Три премьер-министра были кремированы на берегах Джамны, поленья для погребальных костров были сандалового дерева, а останки усопших пустили по реке на горящих плотах, дабы те погрузились в священные воды.
Джамна и Ганг встречаются в Аллахабаде. Значительное место. Родина Неру. Родной город семьи Виктории Патавасти.
Поезд останавливается. Я выхожу. Оглядываюсь по сторонам, смотрю на развалины крепости, на дом Джавахарлала Неру, на дом Виктории.
Я приехал навестить ее дедушку и бабушку по отцовской линии. Они очень немолоды, у них четырнадцать внуков, двое из которых уже воплотились в ином виде. Я провел у них дома целый день и остался на ночь в их огромном особняке, построенном на рубеже веков с таким расчетом, чтобы до него доносился прохладный ветерок с реки.
Мы разговаривали, пили лимонный напиток нимбу-пани, ели цукаты.
Дедушка Патавасти рассказал мне историю о Невидимой реке.
Река Сарасвати протекает только на небесах или, как некоторые полагают, под землей. Это такая река в раю, река богов, а Ганг и Джамна — всего лишь ее земные отражения. Они несовершенны. Сарасвати же — само совершенство. Но Вишну так любил мир, что он позволил Сарасвати показаться на поверхности земли только в одном месте, в единственной точке на всем земном шаре. Там, где встречаются Ганг и Джамна. И если человек искупается в этом месте, то с него смоются все грехи. Вода настолько свята, что грехи смоются не только с него самого, но еще с семи поколений его предков.
— С меня смоются все грехи?
— Даже не думай купаться в этой речке, — вмешалась бабушка Патавасти, — подхватишь холеру и умрешь. В эти якобы святые воды крестьяне выбрасывают мусор и испражняются. Фабрики и кожевенные заводы спускают в реку отходы. Там разлагаются мертвые коровы и буйволы. Почему там нет рыбы? Потому что вода ядовитая.
— Там много рыбы, — проворчал дедушка Патавасти. — А Марк Твен считал, что бациллы холеры не выживают в Ганге.
— Расскажи это тем тысячам людей, которые каждый год болеют холерой и брюшным тифом, — отрезала бабушка Патавасти в ярости.
— Значит, мои грехи и грехи еще семи поколений моих предков, — произнес я задумчиво.
— Да мало ли что можно написать! — продолжала негодовать бабушка Патавасти. — Если хотите знать мое мнение, я так скажу: это просто приманка для туристов, чтобы они ехали в Кум-Мелу.
— Говорить подобное — возмутительно! — не сдавался дед.
Бабушка Патавасти посмотрела на меня. Сухонькая, седая, но черты лица и все еще прекрасные глаза свидетельствовали о былой красоте. Примерно так выглядела бы Виктория, когда ей исполнилось бы семьдесят пять.
— Мальчик мой, — сказала она серьезно, — не вздумай купаться в этой реке, умоляю тебя. А ты его не подначивай, — обратилась она к мужу.
— Не знаю, неужели все грехи… — повторил я.
Бабушка Патавасти издала долгий стон, дедушка засмеялся.
Раннее утро. Семья еще спит. Меня везет велорикша. На мне шорты, сандалии, футболка, широкополая шляпа.
Дома, грязные улицы, пыль. Дети бессмысленно пялятся на меня, иные улыбаются, гоняют футбольный мяч.
Ганг, бурого цвета, важный. Джамна, желтоватая, неторопливая.
Берег Ганга заполонен отбросами. Газеты, жестянки, всякий хлам, каркасы старых лодок.
Расплачиваюсь с рикшей, ищу лодочника.
Люди стирают одежду, совершают религиозный обряд — пуджа.
Спотыкаюсь о дохлую собаку.
Лодочники замечают меня, подгребают ближе, я торгуюсь. Сходимся с одним на двадцати рупиях, за которые лодочник отвезет меня к месту слияния двух рек. Туда, где Сарасвати спускается с небес и очищает грехи, смывает ошибки прошлого, словно бы рождает человека заново.
Мы отправляемся в его побитой лодчонке с чинеными веслами и веревочными уключинами. Мимо проплывает, показываясь из воды, голова мертвого буйвола.
Лодочника звать Али. Тощий, смуглый, с резкими движениями, одет в драный белый халат.
Мы обсуждаем с ним эти реки, легенду о Сарасвати. Али высказывается двусмысленно и уклончиво. Думаю, ему попадалось немало европейцев, жаждавших искупаться, которые после одного взгляда на воду тут же благоразумно шли на попятную.
Мы останавливаемся у одного из множества деревянных столбиков, устроенных специально для желающих искупаться паломников. Привязываем лодку. Я раздеваюсь. Перешагиваю через борт и опускаю ноги в воду. Наклоняюсь. Али откидывается к противоположному борту, чтобы лодка не опрокинулась.
Я соскальзываю с борта лодки и погружаюсь по грудь.
Вода принимает меня, и я уже не держусь за край борта.
Чувствую течения обеих рек. Теплые струи Ганга, прохладные потоки Джамны. Здесь мелко. Ступни касаются дна, и я могу идти.
Али радостно смеется.
Мимо проплывает туша какого-то животного. Я окунаюсь с головой. Выныриваю, дышу, сияет яркое солнце, блики на воде. Али продолжает веселиться.
Я снова погружаюсь с головой.
И на этот раз понимаю, что место правильное.
Платт — совсем другое дело.
А эта река правильная.
Наконец-то я здесь.
Вода накатывает на меня.
Открываю глаза, но ничего не вижу, хотя у меня превосходное зрение, и я понимаю высший смысл происходящего: почему я оказался здесь в этот день, в это время, в настоящий момент.
Я все понимаю, все сомнения разрешены. Я потерпел поражение. Не принес избавления, не явил высшей справедливости небес. Не призвал к ответу убийц Виктории. Целый список, чего я не. В качестве сына, полицейского, просто в качестве человека. Позволил преступникам ускользнуть, да еще и усилил их положение. Не уберег друзей от смерти. Не совершил в этой жизни вообще ничего.
Смой с меня все мои грехи.
Все…
Мама. Умирает. Пальцы ее рук холодны. Ее погубили. Слова утешения — все пустое. Никакого смысла. Какая глупость. Спасти ее не было никакого шанса. Ни у кого.
И вот я здесь.
Наконец.
Река смерти. Континент смерти. Мои ноги стоят в грязи. Мои грехи — только часть упущенного. Я предоставил всему идти своим чередом. Конечно, можно сказать, что я уберег отца, что он бы не вынес, если бы меня убили, но это оправдание трусости. Я просто испугался. И выбрал самый простой выход, пустив все на самотек. И в довершение я оклеветал Джона, чтобы в очередной раз спасти свою голову.
Теперь единственное, что мне остается — это вдохнуть воду в легкие. Дать реке очистить меня изнутри.
Мое тело скорчится, в трахеи попадет вода вместо воздуха, сердце еще будет биться, но кислород перестанет поступать в кровь. Углекислому газу некуда будет деваться. Сердце будет сокращаться какое-то время, но потом остановится. Мозг выдержит еще минуту, может, две, страдая без кислорода, требуя воздуха. Вскоре затихнет и он, химические реакции внутри него прекратятся, я потеряю сознание и, возможно, увижу белый туннель, который видят люди, когда нейроны высвечивают произвольные образы в коре их головного мозга.
И я поплыву туда, и в ближайшие десять минут мой мозг умрет. Я стану ничем. Ведь не случайно именно индийские мистики сформулировали понятие «ничто».
Я нагибаюсь и зачерпываю ил со дна.
Река течет, моя улыбка делается шире, рот постепенно открывается. Густая, мутная вода попадает мне на язык и проникает в горло.
Я захлебываюсь, с силой разжимаю себе челюсти руками. Делаю выдох и следом вдох.
Боль нестерпимая. Как электрошок. Легкие ревут, все тело сопротивляется. Я пытаюсь справиться с порывом защитить легкие и мозг. Перебарываю желание всплыть на поверхность.
И снова глотаю.
Я иду к вам.
Мама, Виктория, Джон.
Святая троица, мои утраты.
Иду к вам.
Хотя я знаю: меня ждете не вы, не сон, но исчезновение. В этих бурых мутных водах. Ил на зубах. Ноздри горят.
Но все равно, я иду к вам.
Подходящее место, самое время.
Река заполняет меня.
Да.
К вам, скорее.
Джон.
Виктория.
Мама.
Мои волосы.
Рука.
Солнце.
Рука вытаскивает меня за волосы из воды, я слышу голос:
— Хватит тут дурь страдать. Заразы наберешь. Не верь в эти сказки про священность воды. Это для дураки. Я мусульманин. Я выше подобных суеверия. Этот город называется Аллахабад. Есть только один Бог — Аллах. Аллах — наш Бог. Никакой дух нет. Никакой священный вод нет. И никакой Невидимой рек нет.
— Нет? — бормочу я сквозь кашель, тошноту, выплевывая воду изо рта.
— Нет! Давай я помогу тебе залезать в лодку.
Я не успеваю ответить, как его руки уже затаскивают меня в лодку, я кашляю, изо рта льется вода, которой я успел наглотаться, я судорожно хватаю ртом воздух.
Он выглядит сурово, качает головой.
— Понимаешь, что я объясняю? — спрашивает он с отвращением.
— Э-э…
— Очень опасно, очень опасно, не увидал мертвую корову?
— Нет.
Я снова сплюнул, прокашлялся. Он погрозил мне пальцем.
— И что теперь? — спросил я через какое-то время.
— Ты сидишь в лодке, просыхаешь под солнце, а я гребу тебя к берегу. Нет. Поступим не так. Я гребу тебя в отель, там ты ходишь в душ и моешь с тела грязь. Иншалла, и тебе ничто не грозит. Иншалла.
— О'кей.
Река цвета охры. Желтое небо.
Я ложусь в лодке.
Али смотрит на меня и смеется над моей глупостью.
Он этого не знает, но он вернул мне жизнь. Я лежал в покое, убаюканный скрипом уключин и мягким покачиванием лодки, скользящей по золотым водам Ганга, в полусне. Спасенный. Живой.
Али все разглагольствовал:
— Этот индусы ненормальный. Никакой исчезающий река нет. Давным-давно Сарасвати был настоящий река, но пересох. Сами не знают свои истории. Пророк, да будет свято имя его, избавил нас от такого языческий суеверий. Индусы видят волшебства, а его нет, видят…
Я резко сел в лодке:
— Как ты сказал?
— Сказал, они ненормальный, который…
— Нет, нет, о Сарасвати?
— Настоящий река. Высох веками назад.
— Высохла. Засуха, ну конечно. Поэтому-то я и не утонул в Платте. Пат же говорил, что глубина всего пара футов в лучшем случае. Она не могла этого знать. Она решила, что река — она и есть река. Понимаешь? Ты понимаешь?
Али смотрел на меня в недоумении.
— Я гребу тебя в отель, — сказал он.
— Да, да, да! — в возбуждении ответил я.
Старики Патавасти все еще спали. Их двенадцатилетний мальчик-слуга готовил чай. Он не обратил на меня никакого внимания, когда я схватил телефон и набрал международную справочную. Поговорил с оператором, и в конце концов мне дали номер Колорадо. Я набрал его, вышел на коммутатор.
— Я соединю вас с его автоответчиком, хорошо? — спросила женщина в трубке.
— Годится.
— С вами говорит детектив Дэвид Рэдхорс. Пожалуйста, оставьте свое сообщение и номер после гудка, я свяжусь с вами, как только смогу.
Я затараторил:
— Рэдхорс, вы меня не знаете, но у меня есть для вас информация. Пятого июня тысяча девятьсот девяносто пятого года в Денвере, той ночью, когда случился дикий снежный буран, была убита Виктория Патавасти. Ее убийца — Амбер Малхолланд, жена Чарльза Малхолланда, который баллотируется в конгресс. Амбер убила Викторию и выбросила пистолет в Черри-Крик. Возможно, в самом близком к дому Виктории месте. Амбер полагала, что течение отнесет орудие убийства в Саут-Платт. Но была засуха. Амбер не знает города, не знает, что глубина Черри-Крик всего несколько футов, и теперь, скорей всего, он совсем пересох. Пистолет не простой, «беретта», с ее инициалами. Понимаете? Пистолет все еще там. Должен быть там. Вместе с теплым течением Эль-Ниньо пришла небывалая погода. Снег в июне. Засушливые весна и лето. Осмотрите ручей, ту часть, которая неподалеку от дома Виктории. Найдите пистолет. Все сойдется. Следы от торговца оружием из Италии ведут к Чарльзу Малхолланду. Что еще? Да, мотив. Амбер убила Викторию по причине того, что последняя узнала о денежных махинациях ее мужа: он украл миллионы из благотворительных пожертвований, чтобы откупиться от шантажиста, Алана Хоутона. Хоутон исчез, но в компьютерах ОЗПА что-то могло сохраниться. Короче, самое важное — пистолет, отыщите пистолет, найдите этот чертов пистолет!
Я повесил трубку. Да, черт подери, да!
Налил себе попить. Вышел на балкон с видом на Ганг.
Десятки мужчин и женщин совершали пуджа, святая вода струилась меж их пальцев в лучах восходящего солнца. А сам Ганг казался огромной, безбрежной дорогой. Дети, жрецы, рабочие, пастухи буйволов, рикши, лодочники. Я сделал глоток нимбу-пани и присел, глядя на все это.
И уж не знаю, что повлияло на мое сознание: возможно, возвращение к жизни или сама духовная атмосфера Индии, но только вдруг я отчетливо представил, как это могло быть. Как это должно было быть.
Заключительный акт…
В семи часовых поясах к западу от Белфаста, в двенадцати часовых поясах от Аллахабада двое полицейских проверяют ордер на арест, бумаги на экстрадицию, потом садятся в самолет и летят из Денвера сначала в Атланту, потом к Виргинским островам США.
Самолет вылетает из аэропорта Денвера, делает петлю, набирает высоту и направляется на восток. Полицейский, который сидит у окна, первый раз в жизни летит на самолете. Дэвид Рэдхорс боится летать. Но это дело исключительной важности. Дело не терпит отлагательства. Чета Малхолландов проводит отпуск на шикарной яхте. Пока они еще на территории США, но завтра уже отправляются на Багамы. Всех дел не раскроешь. Еще этот Климмер помер, а случай-то просто выдающийся, мокруха почище любой другой.
Рэдхорс смотрит вниз на Денвер, на Аврору, Боулдер, Скалистые горы. Разглядывает Саут-Платт и Конфлюэнс-парк, где Саут-Платт сливается с Черри-Крик. Крупицы золота в ручье Черри-Крик стали основной причиной появления города Денвер.
Черри-Крик. Прослушав сообщение, Рэдхорс взял из участка металлоискатель и прошелся с ним по пересохшему ручью. Через каких-нибудь пятнадцать минут пистолет был найден. Экспертиза подтвердила, что пуля, извлеченная из тела Виктории Патавасти, была выпущена из этого пистолета. А сотрудники итальянской фирмы «Беретта» сообщили, кто был владельцем такого необычного пистолета. Жена начальника Виктории — Амбер Малхолланд. Пистолет. Орудие убийства.
— Смотри, вон тот ручей, — говорит Рэдхорс.
Его напарник, детектив Миллер, не реагирует. Он читает газету. Гудят турбины. Неприятный рокочущий звук.
— Выпустили шасси, — вместо ответа произносит Миллер.
Самолет попадает в зону турбулентности и резко падает футов на шестьдесят. Рэдхорс еле сдерживает вопль и оглядывается. Похоже, больше никто не встревожен.
Лайнер выравнивается.
Рэдхорс разжимает кулаки и, когда гаснет надпись «Пристегните ремни», идет в туалет, встает на стульчак, отключает датчик задымленности, достает сигареты и курит.