Зонтов мы не взяли. Утром было солнечно. Но кто может надеяться на солнечный день, если идет на похороны в Восточном Ольстере? От Донегола до Морнских гор все заволокло черными тучами, и сейчас льет проливной дождь. Он лупит по земле так сильно, что в глине образуются воронки.
Приходская церковь Святого Николая, Каррикфергус, 12 июня 1995 года.
Холодно, почти не видно, что происходит впереди. Ничего не слышно. Простой сосновый гроб рядом с купелью. Церковные гимны. Поминальную молитву прочел старший брат усопшей, Колин. Церковь двенадцатого века, если не старше. Уильям Конгрив[7] и Джонатан Свифт похоронены здесь. Я пришел сюда против воли. Последний раз я был на похоронах… ах да, когда хоронили маму. Где в Белфасте можно проводить в последний путь еврейку, к тому же атеистку и гуманистку? В синагоге — исключено. Снять зал в аренду. А церемонию кому вести? Отец подыскал человека. Актера с заунывным голосом. Он говорил о маме, которую вовсе не знал. Он продолжал играть, пока все не переросло в фарс. Если поминальная служба должна рождать в душе катарсис, то это была его полная противоположность.
— Черт!
— Тихо ты! — отозвался Джон.
Служба, рукопожатия, слезы. Джон, Фейси и я, вымокшие, втиснулись в машину Фейси, «форд-фиеста».
Дождь стекает по сломанным дворникам на лобовом стекле. Мы движемся в похоронной процессии. Фейси выжимает сцепление, останавливается. Мы вышли из машины и направились вперед по набережной. Бледная вода залива. Черные тучи. Подъем на Дауншир-роуд. Кладбище. Восхитительное зрелище: народ придерживает на головах шляпы, зонты раскрыты и вывернуты ветром наизнанку. К кладбищу идут только мужчины. Женщины, как и положено в протестантском Ольстере, остаются снаружи кладбищенских ворот или дома готовят еду для поминок.
Могилы. Плиты. На некоторых что-то изображено. На других мокрые цветы. На детских — скорбные изречения. И вот — эта самая. Печальнее всех. Только не смотреть в эту сторону. Только не смотреть. Навещал три раза за шесть лет. Боль. Немота. Ком в горле. Лампа над кроватью в больнице, мама, накачанная лекарствами, ее тело, терзаемое болью, только я и она. О господи! Джон и Фейси все еще рядом со мной. На секунду я опираюсь на Джона, чтобы не упасть.
Мистер Патавасти, Колин и Стивен Патавасти и их дядя, которого я вижу в первый раз, несут гроб. Оскальзываясь в грязи под этим грузом смерти в ящике. Все кончено. Виктория убита бандитом-мексиканцем в своей квартире в Денвере. Вот ведь нелепость. Такая потеря.
Туман на холмах. Холм Нок с одного края в бледных кругах серого и зеленого цвета. Запах. Пахнет сырой землей. Вокруг кладбища несет навозом вспаханного поля. Служба. Белая сутана священника промокла и развевается от ветра. Шестьдесят мужчин в темных костюмах стоят и мокнут под дождем. Никто не может разобрать, что говорит священник.
И тут до меня доходит. Это же похороны по христианскому обряду! Она была христианкой. Тогда к чему была вся эта индуистская мифология? Просто поза? Доля экзотики для двухполюсного, сектантского Ольстера.
О Виктория! Как мы похожи с тобой. Как тебе понять это, ведь ты же там, и дождь барабанит по крышке твоего гроба, твои братья поскальзываются на грязной земле. Мы так похожи. Ты, третий ребенок, последний, самая юная. Ты и я, люди прошлого, чужие здесь, в этой отсталой, отравленной богом местности. Ты и я — два сапога пара. Оба потерпели поражение. Ты умерла, я превратился в тень. Я посмотрел вдаль: лес на холме, за ним начинается город.
Стоять и смотреть куда угодно, только не на четвертый ряд могил.
Кладбище расположено на возвышении, над основной частью Каррикфергуса. Ветра спускаются с плато Антрим и поднимаются со стороны залива. Джон сетует на ливень, и они с Фейси идут к одинокому дереву, каждый сам по себе.
— Тебе, о Господи, предаем мы душу рабы Твоей… — должно быть, говорит священник, — прах к праху…
Служители пробуют опустить гроб, но дождевая вода размыла землю по обеим сторонам могилы, и ничего не выходит. Мистер Патавасти просит сделать еще одну попытку. Они пробуют еще раза три, но опустить гроб в землю так и не удается.
Как отчетливо я все помню! Упрямая, гордая, единственная темнокожая девочка в школе. Ведущая в клубе дебатов, капитан команды по хоккею на траве.
Все промокли до костей. Мистер Патавасти говорит, что с него хватит, и уходит прочь с двумя сыновьями, своим братом, моим отцом и прочими членами расформированного крикетного клуба.
Спасибо за утешение, папуля. Не думай, что я не заметил, как ты украдкой спрятал свою кипу. Лицемер! Не ты ли читал Кадиш на прошлых похоронах? Не ты ли убеждал нас, что она будет жить снова, что она переродится? Не ты ли дал нам эту малую толику успокоения? «Твоя мама ушла в лучший мир, но память о ней живет в душе каждого из нас». Мне нужно было нечто большее, ты, ублюдок! Они прошли аккурат мимо меня. Я оперся о могильный камень. Хотелось исчезнуть. Мистер Патавасти открыл рот, желая что-то сказать, но промолчал. Лицо его обращено в мою сторону, в глазах пустота. Сквозь кожу виден череп. Ей-богу, он больше похож на покойника, чем на отца, провожающего дочь в последний путь. Ужасающее зрелище. Секунду он пристально вглядывается в меня, потом процессия удаляется. Папа смотрит на меня и кивает головой.
Вся компания возвращается к машинам. Я стою под деревом, дрожу и жду, когда же переменится погода. Могильщики и кладбищенские смотрители расходятся. Гроб все еще находится возле могилы, дождь стучит по табличке с именем и по траурным лентам. Подхожу ближе. Венки, около дюжины. Самый большой — из Америки: «От сотрудников ОЗПА на вечную память о прекрасном человеке. Чарльз, Амбер и Роберт Малхолланд».
Смотрю на блеклый залив. Воображение рисует лодки викингов, сработанные, как этот гроб, из сосны или ели. Лодка, выструганная из сосны, растворяется в болоте иного мира.
— Эй! — окликнул Джон. — Бежим скорей к машине, это будет продолжаться весь день.
— Что «это»?
— Дождь.
— Поедем в паб, — предложил Фейси.
Иду к машине как лунатик. Сажусь, едем в Каррик. Джон разговаривает с Фейси, который сидит на переднем сиденье. Кто-то купил торговую марку «Триумф», и снова будут выпускать эти мотоциклы. Нонсенс. Джон, Фейси, неужели вы не видите этот океан боли вокруг? Несчастья так и валятся с неба. Вы когда-нибудь читали Беду Достопочтенного[8]? Конечно нет. Жизнь — это полет птицы, ночью влетевшей в огромный зал, полный всего праздничного; позади тьма, впереди тоже, путешествие сквозь что-то невиданное, мгновенное, сбивающее с толку, ужасное, окончательное.
— Приехали, — сообщает Фейси, вынимает ключ зажигания, оборачивается к нам и улыбается. — Наконец-то.
Огонь в «Долансе» уже горел, и я стоял возле камина, сушил свой костюм, который надевал на случай похорон или интервью. Согревшись, я купил немного чипсов в баре. Джон внес ясность относительно похорон по христианским правилам. Патавасти были индусами высшей касты из индийского Аллахабада. Но мистера Патавасти и его брата еще детьми отправили в обычную школу в Лондоне, и они постепенно попали под влияние англиканской церкви.
После школы мистер Патавасти переехал в Оксфорд, женился на молодой англичанке, у них родились два сына, мистеру Патавасти предложили читать курс лекций по физике и прикладной математике в университете Ольстера, и он перебрался в Северную Ирландию как раз к началу печально известных событий 1967 года.
— Математика, говоришь? Замечательно. Еще одна вещь, помимо крикета и вегетарианства, которая роднит его с моим отцом. Крикет, вегетарианство и математика, бесспорно, три самые скучные вещи на свете.
Мы говорили о Виктории, но ребята знали, что у нас с ней что-то было, и вели себя сдержанно. Я довольно скоро собрался уходить, Фейси предложил подбросить меня. Я отказался.
Промокший до нитки, я дотащился до задней двери нашего дома. Папа сидел в кухне, нервный, в растрепанных чувствах. Он сменил промокший костюм на толстовку и джинсы. На толстовке было написано «Берегите лес» и нарисован ныряющий кит. Вряд ли кто-то подумает, что лесу могут помочь киты, но, видимо, поэтому и требовалось его беречь.
— Что случилось? — спросил я.
— В гостиной тебя дожидается какой-то англичанин. Ты опять во что-то влип?
— Я пока об этом ничего не знаю.
Я спустил лестницу и поднялся к себе в комнату на чердак. Сотни моих старых книг. Подростковые плакаты. «Над пропастью во ржи», «Посторонний», «Аутсайдеры»[9]. Пластинки, игрушечная железная дорога. Я сгреб в кучу халат и трико и уселся тут, среди пыли. Как же хорошо, что я, наконец, оказался дома. Эх, была бы у меня квартира у пристани, в пастельных тонах, большая стереосистема черного цвета, пара кресел, все по минимуму!.. Немного книг. Подборка пластинок и дисков. Гитара. Мне хотелось производить на девиц впечатление дзенской невозмутимостью простой обстановки. Никакой суеты. Выдумки, конечно. Здесь, несмотря на грязь и беспорядок, мне было спокойно и удобно. Я мог поднять лестницу, забраться под пуховое одеяло, и никто меня не потревожит. Придет осень, следом зима, а я бы так и сидел здесь. Снег укроет карниз. А тут тепло и тихо, можно сидеть и ждать, пока мама меня окликнет, чтобы я спустил лестницу, и принесет горячего шоколада и вкусных печений. Да…
Я помотал головой, встряхнулся, отбросил сантименты, спустился, миновал коридор и вошел в гостиную.
Навстречу мне поднялся очень высокий, выше шести футов ростом, и крупный человек, одетый в мешковатый дорогой синий костюм с косыми лацканами. Морщины на его лице выдавали беспокойство, да и само лицо с острыми чертами было пасмурным. Нос переломан в нескольких местах, волосы с проседью. Гость в ожидании попивал чай, разглядывал джазовые пластинки, кипы старых газет и прочий хлам. Крепкий и подтянутый — я бы принял его за вышибалу или за того, кто выколачивает долги, если бы не густые усы, выдававшие в нем копа. Ясно, это был английский полицейский. Из Скотленд-Ярда. Из группы дознания Сэмсона. Я сразу понял, как он здесь оказался и почему меня преследовал. И тут же осознал, что дело швах.
Я протянул руку для приветствия. Он пожал ее. Шрамы на костяшках, огрубевшая кожа. Клянусь, он не был офисным сиднем, а если и был, то не всю жизнь.
Я сел. Он открыл кейс и достал блокнот.
— Меня зовут капитан Дуглас, — представился он с неприятной ухмылкой.
— Вас зовут «Капитан»? — спросил я. Он посмотрел на меня, не понимая, прикалываюсь я или всерьез.
— В лондонской полиции так называется чин выше старшего лейтенанта.
— Честь для меня. Если бы я все еще был ищейкой, я бы отсалютовал.
— Ну… — протянул он озадаченно и с досадой.
— Кто я, вы знаете.
— Конечно. Мне бы хотелось задать вам несколько вопросов, мистер Лоусон, — сказал он так тихо, что я едва расслышал.
— О чем?
— Забудем формальности. Если бы мне было нужно, я бы уже давно арестовал вас, мы бы общались с вами в Белфасте или Лондоне, велась бы запись, кругом адвокаты и все в таком духе, — произнес он со зловещей улыбочкой.
Если он задался целью напугать меня насмерть, это ему вполне удалось. Я скрыл панику за растительностью на лице, засунул руки в карманы халата:
— Начинайте, капитан, я готов.
— Непохоже, мистер Лоусон, что мой визит стал для вас неожиданностью, — выговорил он.
— Да как сказать… А что, преследование в духе полицейских Кистона[10] в течение последних нескольких дней исчерпало себя?
— Да, то есть я предпочитаю приглядывать за подозреваемым какое-то время, прежде чем бросаться в атаку. Но недолго. Необходимое количество информации можно найти только в архивах.
— Что вы имеете в виду под словом «подозреваемый»?
Его лицо расплылось в улыбке. Мерзкой, как трещина в стене сортира.
— Я имею в виду, мистер Лоусон, что вас, по-видимому, не очень удивляет беседа с детективом из Скотленд-Ярда.
— Полагаю, группа дознания Сэмсона?
Он кивнул.
В 1994 году, спустя годы давления ирландского лобби в Америке, британское правительство в Лондоне учредило группу дознания в Королевском ольстерском полицейском управлении Северной Ирландии с целью выяснить три вещи: действительно ли силы полиции были пристрастны по отношению к католикам, правда ли, что во время столкновений с людьми из ИРА действовала установка стрелять на поражение, и, наконец, верно ли, что коррупция достигла небывалых масштабов. Они повесили это все на Джона Сэмсона, помощника старшего констебля лондонской полиции — по сути, аутсайдера, — и предоставили ему полную свободу действий при проверке всех операций КОПУ. Сэмсон взял себе в помощники двадцать офицеров, тоже в основном из столичных. Множество людей из КОПУ были встревожены этим нововведением. Я никогда ни в кого не стрелял, значит, Дуглас относился к отряду по борьбе с коррупцией. Я слышал, что за последние несколько недель Сэмсоновы разыскания зашли в тупик, а вскоре ему предстояло подать предварительный рапорт премьер-министру. Это заставило меня занервничать. Я уселся на свои ладони, чтобы скрыть дрожь.
Дуглас сделал глоток из чашки и отложил в сторону джазовую пластинку, «Кайнд оф Блю» Майлза Дэвиса. Очевидно, не любитель, просто выхватил диск, о котором слышал. На его пальце было обручальное кольцо, на вид ему было лет пятьдесят пять. Подходящий возраст для полковника, значит, попусту звезд с неба не хватает, знает свое дело — опасный тип. Пушка при нем. Выдали. Вон, проглядывает под пиджаком. Дуглас посмотрел на меня в упор. Я еще больше напугался.
— Почему вы ушли из Королевского ольстерского полицейского управления? — спросил он, закуривая и стряхивая пепел в горшок с мамиными цветами.
— Что?
— Шесть славных лет вы были полицейским — и вдруг пакуете чемоданы. Почему вы ушли из КОПУ, мистер Лоусон?
— Ну, как вам сказать, капитан, мне надоело работать в полиции, это не мое. Мне больше не хотелось быть частью господствующей протестантской армии, которую почти все католики воспринимают как орудие репрессий. Мой отец, как вы, возможно, заметили, настроен прогрессивно; я тоже. Я понял, что выбрал неверный путь, и ушел.
— У меня есть ваше досье. Заступили на службу в восемнадцать, стали детективом спустя три года. Вы знаете, что это значит — стать детективом после трех лет службы? В возрасте двадцати одного года, черт вас подери?
— Откуда? Но вы мне сейчас поведаете, — сказал я, пытаясь изобразить безразличие.
— Никто не дослуживается до таких высот в этом возрасте. Никто. Практически небывалый случай.
— А все потому, что начальство бесила моя манера отдавать честь. Они мечтали видеть меня в штатском, вот и сделали детективом. Честно, все дело в этом. Бак Макконнел мне говорил.
— Вы были просто блестящим сотрудником, мистер Лоусон. Но стать детективом в двадцать один?! Спустя три года? Вы были предназначены для великих свершений. Очевидно, у вас были хорошие учителя. Инспектор Джон Макгинес, старший инспектор Майкл Макклэр, лейтенант Уильям Макконнел. Я прочел все их отзывы о вашей персоне.
— И что?
— Я считаю, мистер Лоусон, что вы были выдающимся офицером полиции. Вы были и в числе лучших в своем классе. А ваш ай-кью? Девяносто девять по процентильной шкале — в первой тройке.
— Никто больше всерьез не верит в ай-кью-тесты. Примерно такие же показатели имеют пять миллиардов человек на Земле, а пятьдесят миллионов — в точности такие же. Так что не надо оваций, дружище.
— А как же ваши результаты на экзамене второго уровня сложности? — спросил Дуглас с улыбкой.
— Вы про университет забыли. Это же рушит все ваши построения, — напомнил я, — в университете я был полным нулем. На втором году вылетел за неуспеваемость.
— В течение второго года вашего обучения в университете ваша мать находилась при смерти. Я бы сказал, у вас были обстоятельства личного характера.
— Ну хорошо, хорошо, я Иисус Христос собственной персоной. Что вам, собственно…
— В течение первых двух лет работы детективом вам было поручено четырнадцать дел, и все четырнадцать были раскрыты. Это на пятьдесят процентов выше нормы КОПУ. Вы раскрыли два загадочных убийства.
— Да. Вы знаете, я не скромничаю перед вами, но вы из Англии и, возможно, полагаете, что качество наших ищеек аналогично качеству ваших, но это вовсе не так, дружище. Большинство тех, с кем мне доводилось работать, были бандитами, алкоголиками или мудаками, и однажды в баре мне пришлось драться с двумя из них, правда, это…
— Я хочу сказать, мистер Лоусон, что вам суждено было дослужиться до самых верхов в КОПУ, однако же по какой-то причине, совершенно неожиданно вы подаете в отставку. Я проверил, как раз накануне вы сдали экзамен на сержанта. Черт побери, да вы к тридцати годам могли уже быть главным инспектором! Нонсенс. В рапорте ни слова объяснений. Но я хочу знать. Почему вы ушли в отставку, мистер Лоусон?
— Послушайте! С меня хватило, на мою долю выпали два ужасных дела. Убийства. В одном деле был убит ребенок. Долго разбираться не пришлось, но из головы так просто это не выкинешь. Поймите, я не могу больше.
— Вранье, — ответил он, остервенело туша окурок в мамином горшке.
— Что?
— Мое терпение на исходе, мистер Лоусон, — сказал Дуглас со злостью.
— Проверьте по своим архивам, там все есть. У меня было дело, убийца — Донован Макглейш, я арестовал его. Ему дали пожизненное. Отправили в тюрьму Лонг-Кеш. Не говорите, что я вру.
— Ты слишком молод для такого рода усталости. Ты ушел не поэтому, — сказал он, ероша усы.
Он взял блокнот и углубился в чтение. Манжеты его рубашки задрались. На запястье показалась татуировка — пара крыльев. Бывший десантник. Замечательно. Просто великолепно.
— После двух с половиной лет работы констеблем-детективом вы были направлены в отдел наркотиков, — произнес он сухо.
— Верно.
— Вы просили об этом переводе?
— Да, я же сказал, что с меня довольно убийств.
— Вы не раскрыли ни одного дела, заступив на новую должность, после чего таинственным образом ушли в отставку.
— Никакой тайны, ничего таинственного тут нет, просто меня все достало. Полно копов, которые ушли после первого года или вышибли себе мозги. Посмотрите на процент самоубийств среди людей КОПУ, думаю, вы найдете…
— Мистер Лоусон, мы тут с вами не в крикет играем, черт возьми! Вам придется сотрудничать со мной, и я сейчас объясню почему. Как участник группы дознания Сэмсона я располагаю весьма широкими полномочиями. Могу вас арестовать, вызвать в суд раньше мирового судьи, предъявить иск за отказ содействовать полиции в качестве важного свидетеля, за оскорбление суда. Сами можете продолжить. Я вас арестую и посажу в клетку.
Я покрылся потом. Это не пустые угрозы. Он не из тех, кто просто угрожает. По глазам видно: в них холод и безразличие. Он уже все решил. Он взял еще одну сигарету.
— В Белфасте есть старое правило: когда тебя допрашивает полиция — что бы ты ни говорил, главное — неси ахинею, — криво улыбнулся я, пытаясь разрядить атмосферу. Его это не проняло.
— Я все еще не до конца понимаю, что с вами произошло, мистер Лоусон, или что вы там обнаружили, в отделе наркотиков, но я знаю одно: блестящий детектив не уйдет в отставку ни с того ни с сего. Я доберусь до правды, и я заставлю вас говорить. Мне нужны имена, и я получу их. Если вам угрожают, мы можем предоставить вам защиту.
— Защиту. Ха-ха! С виду вы умнее. Вы что думаете? Я раскрыл чей-то гребаный план наводнить Ольстер наркотой? Какой-то немереный рэкет? Вы сбились с курса, уважаемый. Вы думаете, это они заставили меня уйти в отставку, и поэтому я ушел? Да они бы просто-напросто шлепнули меня к чертям собачьим — и дело с концом! Ничьих планов я не нарушал, никакого рэкета не было, я ни о чем таком не знаю. Я оставил службу, потому что допекло.
— Кто они?
— В смысле?
— Вы сами сказали: «они». Кто эти «они», которые могли вас шлепнуть?
— Да не существуют никакие «они», нет никакой тайны. Вы не поняли, друг мой, я ушел потому, что на всю жизнь насладился жизнью полицейского. Передоз. Забудьте вы все эти ваши планы, аферы и сговоры. Их не существует. Люди вроде вас и Сэмсона верят в теорию заговора, я же сторонник теории обломов. Всякие идиотские вещи происходят сами по себе.
Мгновение Дуглас сидел и прислушивался к звуку дождя, стучавшего по крыше. Посмотрел на меня и передернулся — будто волна омерзения прошла по телу. Гнев искривил его лицо. Что он тут делал? Я знаю, о чем он думал. Об этих сраных Миках[11], непроходимых тупицах, почему-то прозванных умниками. Восемьсот лет Англия была связана с этим гиблым местом. Восемьсот вшивых лет! А этот был десантником, может, даже служил в этих местах, все это дерьмо выгребал. На этот раз он затушил окурок о ковер.
Будто приняв какое-то решение, он поднялся, подошел ко мне, схватил за отвороты халата и дернул вверх с такой силой, словно хотел задушить.
— Теперь слушай сюда, мать твою! — угрожающе начал Дуглас, наклоняясь все ближе. Его дыхание было несвежим, рот кривился в ухмылке.
Я стал жадно хватать ртом воздух.
— Значит, так, малыш Мик, слушай и врубайся. Я тебя в бараний рог скручу. Так тебя отделаю, сам себя не узнаешь. Имена. Со мной шутки плохи. — И он встряхнул меня.
— Мне нечем дышать… — просипел я.
Дуглас только усилил мертвую хватку, я действительно задыхался, пялился на звезды в окне, теряя сознание, хватая его за запястья, пытаясь оторвать их от своего горла, но все без толку.
— Вникай, ублюдок, дурья твоя башка. Мы тебя посадим. Дашь показания как миленький. Я лично прослежу, чтоб тебе досталось по полной программе за все, что ты там скрываешь.
Я терял сознание.
— Хватит, прошу вас… — Я из последних сил попытался вывернуться.
Он ослабил хватку, я упал обратно в кресло.
— Говори.
Я сделал несколько глубоких вдохов.
Все полицейские в Северной Ирландии проходят курс выживания, и меня учили, как себя вести, если тебя похитили, допрашивают и пытают люди ИРА. На первом этапе допроса ты ничего не говоришь, даешь им довести процесс до второго этапа, в течение которого ты их пытаешься обмануть, и затем, если пытка продолжается, даешь подвести себя к этапу номер три, когда ты рассказываешь им почти что правду, близко, но не совсем, и они клюют, думая, что добились своего. Я рассказал две байки о том, почему подал в отставку, и вот уже вплотную подошел к третьему этапу, раньше, чем мне бы хотелось. Почти правда.
— Хорошо, мистер Дуглас, слушайте. История старая как мир. Я был засекреченным копом. Мне нужно было прикидываться наркоманом. Я начал принимать героин. Втянулся, меня закрутило, и я стал наркоманом на самом деле, кололся, даже приворовывал из вещдоков, идя на поводу у своей зависимости. Однажды меня застукали. В КОПУ прознали об этом, и мне дали отставку. Они еще со мной хорошо обошлись, не стали преследовать за кражу, просто уволили. Никаких сговоров, никаких подкупов. Я просто все продолбал. Понимаю, что это уже клише для отдела наркотиков. Но это правда.
Секунду он внимательно смотрел на меня. Колебался. Откинулся в кресле и закурил очередную сигарету. Он курил почти без остановки. Размышлял. Я старался, чтобы он не увидел, что пальцы я держал скрещенными. Он кашлянул, взвешивая слова:
— Мистер Лоусон, вы меня разочаровали, я ожидал услышать нечто в этом духе, но полагал, что вы будете более изобретательны.
— Черт! Но это же правда!
— Отчасти, возможно, и правда, мистер Лоусон. Я весьма растроган. Но мне не нужна «отчасти правда», мне нужна вся правда!
Он мелодраматично вздохнул, снова встал, подошел, одной рукой резко схватил оба моих запястья и придавил их коленом, навалившись на меня всем своим весом. Улыбнулся и поднес сигарету к моему лицу. Я было закричал, но он заткнул мне рот свободной рукой. Он буквально вдавил меня в кресло. Я напрягся. Он поднес сигарету к моей брови и подпалил ее. Я попытался как-то извернуться, но он был слишком силен. Не просто силен, а как бывают сильны припадочные со съехавшей крышей. В течение пяти мучительных секунд он жег меня своей сигаретой, после чего отпустил.
Я попытался отдышаться.
Он встал. Взял свой кейс и блокнот:
— Сегодня вечером я лечу в Лондон. Нам приходится иметь дело не только с такими отморозками, как ты. Дел хватает. Поэтому у меня нет времени на твои слюни. Но через две недели я вернусь. И начнется самое интересное. Понедельник, двадцать первое. Пометь у себя в записной книжке и ничего не планируй. Будет чем заняться. Даю тебе время подумать. Или ты расколешься, или ты в полной заднице. С рельсов сойдешь в момент. Огребешь десять лет в Уормвуд-Скрабз. И твои соседи будут в курсе, что ты бывший коп. Будь спокоен. Уже вижу тебя возле параши, жалкий кусок дерьма. Можешь не провожать меня.
Он прошел через гостиную, повернулся в мою сторону, улыбнулся, сплюнул и вышел.
Я откинулся в кресле, восстановил дыхание, постарался сдержать тошноту. Послышался скрип двери.
Вошел отец:
— Что тут стряслось? Он бил тебя? С тобой все нормально?
— Пап, скажи, сколько денег у тебя есть на самом деле?
— Нисколько. Я уже говорил. Я все потратил на взнос для выборов, но если пройду, то смогу все вернуть. Что с тобой? Что случилось?
— Короче, ты на мели.
— У тебя неприятности?
— Нет, но, возможно, мне придется на время уехать, пока облака не рассеются.
— Кто это приходил? Что ему было нужно?
— Полицейский. Хотел, чтобы я стучал на своих.
— Из группы Сэмсона? Ведь ты же чист, — выговорил отец.
— Знаю, но он собирается преследовать меня, мне нужно куда-то деться.
— Твой брат может приютить тебя в Лондоне.
— Англия не годится. К тому же он все равно не поможет.
— Поможет, Алекс. Слушай, да что стряслось?
Я встал и направился в холл. Поднялся на чердак и почувствовал, что сейчас разревусь. Я был жалок. Дуглас прав. Я взял себя в руки, отыскал куртку и спустился вниз.
— Ты куда? — спросил отец.
— На улицу.
Я знал, что делать — идти к воде. Мне нужно было скорей добраться до своего места. Опять пошел дождь. Но добраться туда необходимо. Только там все станет ясно.
— Куда ты? — настаивал отец.
— Никуда.
— Может, чаю? Да и поесть не повредит, ты же ничего не ешь, Алекс, — заметил отец, в волнении качая головой.
— Куплю что-нибудь перекусить.
Я надел куртку, шапку и выбежал наружу.
Льет. Капитально. Моя шерстяная шапка промокла в минуту. Вот оно, мое место. Спокойно, без паники. Мое место. Скоро, вот уже. Да. Думай, чувак. Думай. Может, у Джона стрельнуть денег. Может, отец вмешается. В любом случае следует залечь поглубже на дно. Куда? Брат и сестра в Англии. После похорон мамы, считай, и не говорил с ними. Мы не были особенно близки, мама была единственным связующим звеном в семье. Меня там быстро отыщут.
Я потряс головой. Нет. Денег нет даже на автобус до аэропорта, какие уж тут перелеты. Болела левая бровь, вообще все болело. Что делать? Вылезать из этого дерьма. Уйти на дно. Наркотиков хватит на несколько недель. До тех пор Паука можно избегать. Точняк, все будет хорошо. Все образуется. Дуглас знает про мою личную жизнь. Козлина. Да что он знает? Просто использует меня. Бак Макконнел тоже хорош. Перевел меня поближе к наркотикам, потому что они знали, что я самонадеян. Смешно. Знали, что я пойду за дозой хоть на край света. Как глупо. Вляпался. Они оказались умнее меня. Слава богу, запас еще есть. Это мое спасение…
Железная дорога. Пляж. Героин. Слава Тебе, Господи!
Все необходимое — в кармане моей куртки. Коробка для ланча. Сухая. Я нашел, где притулиться — у подножия невысокой скалы. Ни дождя, ни ветра. Так, открываем. Вот оно, в целлофане. Иглы, шприц. Новые иглы важны не менее самого товара. Поделиться иглой — только не это, ни за что. СПИД, гепатит В и С. Смерть. Дистиллированная вода. Ватные тампоны. Некоторые используют лимонную кислоту, для большей профилактики. Основы безопасности. Свежая игла, тампон пропитать спиртом, ватный фильтр. Ложка. В этот момент героин настолько чист, что некоторые его вдыхают прямо так. Через фольгу. Ииить… Мозг наружу, рак легких. Инъекция безопаснее. Ложка, вода, героин, под ложкой зажигалка. Продукт кипит. Герыч, ты великолепен. Отыщем-ка вену. Вводим внутрь, вводим…
Пляж.
Пляж уже не просто пляж. Море — не просто море. Облака — не просто облака.
Пляж — пленка из водорослей, отбросов, прибитых к берегу приливом, и прочего мусора; продуктовые тележки застряли в песке как абстрактные скульптуры. Море, язык залива. Облака в масляных ожогах от дымящихся труб гидроэлектростанции, эти трубы рушат остатки надежды найти очарование в ирландском пейзаже.
Белфаст прямо на противоположной стороне, желтые краны, паромная пристань, постройки одна за другой, засилье частных домов. Все растворяется. Дождь заканчивается. Облака рассеиваются. Земля перестает вращаться. Время замедляется. Гидроэлектростанция тонет в пучине истории. В небе спокойствие. Птицы. Морские котики. Солнце. Это Ирландия до того, как ее заселили люди. До пришествия викингов на своих ладьях, до сосновых гробов вроде того, что был сегодня утром, до рыбачьих лодок из ивняка, обтянутого кожей. Эдем. Созерцание лесов и холмов. Я как анахронизм среди всего этого. А позади меня по золотой глади берега босиком идет умершая девушка.
— Слушай, ты же на самом деле христианка! Что это за индуистский маскарад?
— Это мое наследие.
— Ты просто очаровательна.
— Смерть подретушировала мое лицо.
— Нет, оно никогда в этом не нуждалось. Но это правда, теперь ты мертва.
— Я-то да, а ты что, стал наркоманом?
— Ну почему никто не понимает? Я не наркоман, наркоманом стать не так-то просто. У меня нет зависимости. И не будет.
— Звучит так, как будто ты заучил это наизусть.
— Ты явилась сюда, чтобы доводить меня?
— Я сюда вообще не являлась.
— А, ну да!
— Мы с тобой на лодке, только и всего.
— Помню.
— Знаю, что помнишь.
Твои губы, твои волосы, Виктория! Я был в ужасе. Это же был мой первый раз. Твои груди, твои темные глаза. Господи! И ты действительно этого хотела. Ты отодвинула шелковый треугольный парус, спинакер, чтобы освободить место. Затем поцеловала меня, и капелька слюны блеснула лучиком света, когда ты приподнялась и села на меня сверху. Ты сказала голосом индийской принцессы: «Это позиция номер двадцать один из Камасутры». Мне показалось, что это самое смешное, что я когда-либо слышал, я расхохотался, напряжение отпустило, и мы углубились друг в друга часа на полтора. Я помню. Правда, может, это навеяно героином?
— Нет.
Но это было правдой. Ее слова затихли. Испарились в туманной дымке над рекой. И с каждым вдохом — я не мог ничего с этим поделать — я вдыхал пепел, запах вишни, сандалового дерева — ее аромат. Ветер изменил направление, опять припустил дождь, я втянул воздух и почувствовал холод — точно такой же, как у меня в груди.
Порой случаются вещи, которые просто доканывают. Всякие мелочи. Преследование начинается с пустяка — с лодки, в которой ты случайно оставляешь пакет с героином. После этого ты приходишь на викторину в пабе, но на главный вопрос отвечаешь неправильно и вынужден украсть героин у своего же дилера — Паука. До него постепенно доходит, что только ты мог пойти на такое, и он хочет до тебя добраться. А как до меня добраться? Сказать ищейкам, что английского копа видели входящим в мой дом. Вот и все. Все сразу поймут, в чем дело.
И меня взяли. Неделю спустя после похорон Виктории Патавасти. В тот момент, когда я шел по набережной. Все прошло так гладко, я даже не заметил, как передо мной внезапно возник «лендровер».
— Лоусон! — окликнул голос.
Я обернулся, увидел открытую заднюю дверь «лендровера», рванулся в сторону, отскочил футов на двадцать. Дородный мужчина повалил меня на землю. Я его не узнал. Лет сорок, испитое лицо, кожаная куртка — тертый калач. Многое повидал. Двух пальцев на левой руке недостает. Взрыв, перестрелка, несчастный случай?
— Ты арестован, Лоусон, — сказал он.
— За что?
— Заткни свой гребаный рот.
Он защелкнул на мне наручники, поднял на ноги и потащил к машине. Внутри еще трое. Один из них — Фейси с виноватой миной. Второй — коп в плоской фуражке и зеленом свитере, со смуглым лицом, и последний — лысый в очках и плаще, плохо скрывающем полицейскую форму. Тоже в чинах, старший лейтенант или еще круче. «Лендровер» тронулся. И на меня обрушилась знакомая вонь — от дизеля, свинцовых белил и боеприпасов. Та же клаустрофобия.
— Алекс, прости, им был нужен кто-то, кто мог бы тебя узнать, — сказал Фейси.
Плоская Фуражка повернулся в сторону Фейси:
— Заткнись и больше не возникай.
Лысый кивнул дородному, который держал мне руки, перегнулся и ударил меня кулаком в живот. Я блеванул. Потом глянул в сторону Фейси, но тот отвернулся. Плоская Фуражка схватил меня за волосы. Тряхнул. Черт, они что, прибить меня собрались?
— Что вам от меня надо?
— Мы слышали, ты как с родными общаешься с долбаными лондонскими полицейскими? — гаркнул Лысый мне прямо в лицо.
— Думаешь, мы не в курсе того, что происходит в этом городе и во всей стране? Твой кореш, Паук, известил нас. Стоит тебе зад подтереть — мы уже в курсе, — подхватил Плоская Фуражка.
— Ты знаешь, что мы с тобой сделаем. Сядешь. Ты сядешь, Лоусон! Мне плевать, что они там тебе наобещали! — проорал Лысый.
— Учти, Лоусон, чем бы они тебе ни угрожали, если надуешь нас — будет в тысячу раз хуже. Запомни. Ты был бы уже на том свете, если б не был таким кретином. Ты у нас в долгу. В большом долгу. Мы были снисходительны к тебе. Могли сразу укокошить. Да мы могли сделать с тобой что угодно, Лоусон! Врубаешься? — угрожал Плоская Фуражка.
— Да… — трясясь, промямлил я.
— В твоем личном деле указано, что ты еврей, даже не протестант никакой. Может, нам стоит заняться твоим обращением в истинную веру? — спросил Лысый.
— Нет. — Я сплюнул, кое-как справившись с этим унизительным вопросом.
— Смотри у меня, мать твою! Ты, слизень, должен просить прощения у всего рода человеческого, — сказал Лысый.
— Точно, но так уж и быть, простим его. Ладно. Останови машину, — скомандовал Плоская Фуражка.
— Останови машину, — крикнул водителю здоровяк.
«Лендровер» остановился. Сквозь бронированные стекла я увидел, что мы находимся посередине голого поля. С меня сняли наручники и вытолкнули из машины. Я споткнулся и повалился на землю.
— Поразмысли над этим. Мы знаем, где ты живешь, чем занимаешься, знаем каждую тварь, с которой ты видишься, — сообщил Лысый, захлопывая дверь.
И «лендровер» укатил, разбрызгивая грязь. Я поднялся и грязно выругался. Потом улыбнулся, осознав нелепость ситуации. Все в шоколаде: если бы я не стал сотрудничать с Дугласом, меня бы упекли. Если бы стал, КОПУ в конце концов уцепилось бы за мою религиозную принадлежность. Это хуже. Доберутся до меня, следом — до отца. А может, это какая-то пошлая драма? Машина, пистолеты, драка, поле у черта на рогах, пуля в шее…
Я сориентировался. Меня выкинули по дороге к Эмпайр-Лейн. Я успокоился. Спустился с холма. Руки болели. Прошел за домом Патавасти, большим и асимметричным. Наконец мой дом. Кухня. Папа ушел по своим предвыборным делам. Я стал искать что-нибудь выпить, но в доме было пусто. Что делать? Скрыться? Пойти к Дугласу? Занять бабла? Весь мозг себе надорвал, но так ничего и не решил.
Поднял платежки с пола в коридоре. За электричество, отопление, плата за землю. Кругом бардак. Мама все бы вычистила. Или заставила отца, если бы сама была не в состоянии. Мама. Боже… Что же делать? Нужно было подумать, но о том, чтобы пойти опять ширнуться, не могло быть и речи. Второй раз за день. Ни за что. Я вернулся на кухню, раскрыл морозилку.
Раздался телефонный звонок. Я взял трубку. Звонила миссис Патавасти. Спросила, был ли я сегодня утром на Эмпайр-Лейн, рядом с их домом. Я ответил: да. На это она сказала, что за мной вслед вышел мистер Патавасти, но у него плохо с ногами, и он не смог за мной поспеть. И добавила, что они очень хотели бы меня видеть. Сегодня днем мне было бы удобно? Я сказал: да.
Повесил трубку. Не нужно быть гением, чтобы догадаться, чего они хотели. Все сходилось. Я никогда не бывал в Америке. Я знал Викторию, более того, любил ее, переживал ее смерть, но бросил работу в полиции навсегда. Эту часть своей жизни я благополучно продолбал, и только героин хоть как-то держал меня на плаву. В отличие от большинства офицеров КОПУ я не пустил пулю себе в лоб. Работа детективом вышибла меня из колеи. Почему я ушел из полиции? Потому что раскопал одно дело, раскрыл его. Истина сковала меня по рукам и ногам, вместо того чтобы освободить.
Все так сложилось, что мне остался только один выход. Британские копы сидели у меня на шее, ирландские — на голове. Нужно было сматываться. Но как? Лодка. Наркотики. Викторина. Паук. И теперь еще дело об убийстве. Английский коп был всего лишь машинистом всего этого длинного поезда.
Поэтому через неделю мы были в Америке, успели убить человека, похерили дело и пустились в бега — на этот раз уже там.
Конгрив Уильям (1670–1729) — английский драматург.
Беда Достопочтенный (672(3)–735) — бенедиктинский монах, летописец. Наиболее значительное произведение — «Церковная история народа англов».
«Аутсайдеры» (1967) — популярный роман для подростков С.Э. Хинтон.
Серия немых кинофильмов про полицию, снимавшаяся в 1912–1917 годах в Америке. Персонажи фильмов отличались чрезмерной суетливостью и бестолковостью. Со временем название сериала стало нарицательным.
Мики — презрительное прозвище ирландцев.