— Наоми, пора идти.
Я отвернулась от своего окна и уставилась на Мэри. Она стоит в дверном проеме, нетерпеливо постукивая ногой. Но даже ей не удастся заставить меня пойти обратно к доктору Ратледж.
Я скрестила руки и смерила ее пристальным взглядом. — Нет.
Мэри наклоняет голову на бок, на ее лице застыло строгое выражение, которое говорит: «Неужели нам привести тебя туда насильно?»
За прошедшие недели это стало нашей рутиной. Мэри говорит мне, что я должна увидеться с доктором Ратледж. Я говорю ей, что не пойду к ней. Мэри зовет на помощь, после чего приходит другая медсестра, чтобы помочь ей протащить меня по коридору. Я борюсь, пытаясь вырваться из их захвата, но, в конце концов, я всегда обнаруживаю себя, сидящей напротив доктора Ратледж. После групповой терапии, я возвела стены, боясь, что другие методы, которые держит в уме доктор Ратледж, уничтожат меня.
Так что она снова сидит там за столом, задавая свои типичные вопросы:
«Как ты?»
«Хорошо спала прошлой ночью?»
«О чем ты сейчас думаешь?»
Я никогда не отвечаю. Я лишь наблюдаю, как часы отсчитывают время, и это становится нашим тупиком. Я не произношу ни слова, отказываясь отступать, в то время как доктор Ратледж настойчиво говорит, пытаясь заставить меня открыться. В конце концов, я держусь дольше доктора Ратледж, и она позволяет мне уйти. Но я никогда не покидаю ее кабинет с чувством победы, ведь вся правда заключается в том, что мои кошмары становятся хуже с каждым разом. Независимо от того, куда я иду, я вижу его. Доктор Ратледж прописала мне «Амбиен»[1]. Он помогает немного, но его явно не достаточно.
Я боюсь, что скоро лекарства перестанут быть моим спасительным домиком. Боюсь, что он найдет меня и разорвет на куски.
Я хожу в полном оцепенении. Граница между реальным и нереальным начинает размываться. Все вокруг меня начинает запутываться, сбивая с толку. И самое страшное из всего этого, что я становлюсь одной из тех пациентов, которые сидят в комнате отдыха, уставившись в телевизор на протяжении нескольких часов подряд.
Я вздыхаю и отхожу от окна. Сегодня, я слишком устала, чтобы бороться.
Мэри посылает мне ободряющий кивок. Она горда. Думает, что это шаг в правильном направлении.
Мы медленно идем по коридору, относясь к этому как к прогулке по парку. Если вы спросите, то этот спертый воздух и стерильные стены в действительности стали моим парком.
Мэри стучит один раз в дверь доктора Ратледж, после чего открывает ее. Она смотрит на меня и кивает головой, указывая мне заходить. Неохотно, я иду внутрь. Доктор Ратледж поднимает голову и улыбается. Она сидит на своем стуле, выглядя невероятно чопорной и невозмутимой, словно у нее есть готовые решения для всех моих проблем.
Я смотрю на нее с явным неподчинением.
Она жестом указывает на стул перед ее столом. — Присядешь?
Я скрещиваю руки.
Доктор Ратледж вздыхает. Просто вздыхает. И я была поражена этим сладким, успокаивающим шумом. Я хочу сидеть, сложа руки, и вздыхать, делая вид, словно не существует никаких проблем, отягощающих меня.
— Ты все еще намерена отмалчиваться на наших встречах?
— Я не отмалчиваюсь на наших встречах.
Она смотрит на меня с сомнением. — Вот тут ты ошибаешься. Ты все еще злишься из-за групповой терапии, а игнорировать меня — единственный способ, который помогает тебе справиться с ситуацией.
Я вздрогнула, словно она только что бросила нож, который вошел в меня на целый дюйм.
— И Вы еще можете винить меня за это? — спросила я.
— Конечно, нет. Я уже призналась, что групповая терапия была не лучшим вариантом. — Она замолкает, после чего продолжает мягким голосом. — Но я не против тебя, Наоми. Когда я задаю тебе свои вопросы, то на это у меня есть определенная причина.
Я иду вперед. Все время, пока иду, я смотрю на доктора Ратледж осторожными взглядом. — И какая же причина?
— У тебя нет диагноза, — объясняет она. — И я хочу, чтобы он у тебя появился. Ты здесь уже почти два месяца, а, два месяца, поверь мне, очень большой срок.
Я медленно сажусь. Кажется, у нас, наконец, появилось нечто, с чем мы обе можем согласиться. Но я не собираюсь сразу же ей открываться. Почему я должна так просто ей сдасться?
— Как прошел твой день?
— Нормально, — неохотно отвечаю я.
— Чем ты занималась сегодня днем?
— Немного времени провела у себя в комнате. Ходила в комнату отдыха… — Мой голос колеблется. Она приподнимает бровь. — Я заперта в сумасшедшем доме. Чего вы от меня ожидаете?
— Значит, ты ничего не делала?
— Ничего, — подтверждаю я.
— Ты любишь читать? — быстро спрашивает она.
— Нет, — так же быстро отвечаю я.
— Как насчет фильмов?
— Нет. — Еще одна ложь.
Она продолжает задавать вопросы. Я отвечаю, и мои ответы выходят наружу со слишком быстрой последовательностью. Я жду, когда она наконец-то сдастся, но она, похоже, никогда этого не сделает.
— Ты завела здесь друзей? — спрашивает она, ее глаза не отрываются от моего лица.
— Несколько. — Все еще лгу.
— Как твой аппетит?
Я нахмурилась. Что за тупой вопрос. Он такой бессмысленный и глупый, что я честно отвечаю. — Нормально.
— И как ты спишь?
— Я не сплю, — незамедлительно отвечаю я.
Доктор Ратледж с удовлетворением откидывается в своем кресле. Я попала в ее ловушку. Это был лишь вопрос времени, пока один из нас облажается. Я смотрю в сторону, злясь на себя. Но в каком-то смысле, рассказав ей правду, мне стало хорошо.
Секунды тикают, никто из нас не произносит ни слова. Я ковыряю болтающуюся нитку на своем рукаве. Все это время я чувствую на себе ее взгляд.
Она заговаривает первая.
— Почему ты не спишь?
Я сжимаю зубы и ничего не отвечаю. Минуты утекают.
— Ты выглядишь расстроенной, — говорит она. — О чем ты думаешь?
Я не комфортно ерзаю на своем стуле. — О Лане.
— Что насчет Ланы?
Моя голова наклоняется. — Неужели, Вы только что спросили об это? «Что насчет Ланы?» — подражаю я ее голосу. — Моя подруга нуждается во мне, а я застряла здесь, в психушке, без права выхода. Конечно, я буду думать о ней.
— И как ты чувствуешь себя, когда думаешь о ней?
— Я только что Вам это сказала, — нетерпеливо произношу я.
— Нет, ты сказала, что думаешь о ней. Что она нуждается в тебе. И что ты застряла в психиатрической лечебнице. Сейчас же я спросила тебя о том, что ты испытываешь, когда думаешь о ней.
Я мучаюсь от ее слов.
— Вину, — отвечаю я медленно. — Я испытываю чувство вины.
Мои пальцы сжимают локти. И что-то зловещее начинает покрывать мои плечи. Мои мышцы мгновенно напрягаются.
— Почему ты испытываешь чувство вины? — спрашивает она.
Я начинаю отвечать, но быстро замолкаю. Наступает блаженное молчание. Я не слышу голоса в коридоре. Птицы не щебечут снаружи. Ветер не завывает за окном.
И затем мои уши прорывает.
Вдруг, появляется эхо голосов. Они медленно находят на меня, после чего внезапно все сразу появляются у меня в голове. Так много шума. Искаженные голоса, говорящие все и сразу. Вопли, крики, смех, плач и стоны. Становится невозможно думать ясно. Меня вытолкнули из собственной головы.
Мои руки трясутся.
Я, правда, начинаю терять себя, и все это вина доктора Ратледж. До наших встреч и групповой терапии все было, конечно, не идеально, но определенно не так плохо, как сейчас.
Все начинает накапливаться во мне. Я чувствую, что медленно исчезаю из собственного тела. Невыносимо страшно терять умственный контроль. Даже несмотря на то, что сижу, я чувствую, словно теряю равновесие. Мое тело подается вперед. Мое тело бросается вперед.
У меня начинается настоящая паника.
Я соскакиваю со стула. Спотыкаясь, отхожу от ее стола, пока не касаюсь стены.
— Я знаю, что Вы делаете. — Мой голос дрожит. Доктор Ратледж смотрит на меня с тревогой. — Вы говорите, что хотите видеть меня, выбравшейся отсюда, но это не так. Вы точно такая же, как и все остальные врачи здесь. Задаете свои вопросы, чтобы пройти через контрольный список симптомов. И, если у меня есть совпадение по нескольким из них, тогда, вуаля! У меня появится то или иное расстройство. Но я не хочу Вашей помощи! Я не нуждаюсь в ней! — перекрикиваю я голоса. — Черт побери, я единственный разумный человек в этом месте, но теперь вы начинаете превращать меня в других пациентов!
Доктор Ратледж выпрямляется. — Успокойся, Наоми, — осторожно говорит она.
— Нет! — Я указываю на нее. — Попробуйте запихнуть свою собственную семью в психушку. Попробуйте сначала быть с теми, в ком нуждаетесь и кого любите, а потом заставьте их исчезнуть, когда они Вам так нужны!
Я сжала ладони в кулаки и ударила ими по своей голове.
Если я ударю достаточно сильно, то выключу все голоса.
— Хватит. — Она встает со стула, выглядя безумной, почти испуганной. — Прекрати это! — кричит она.
Я закрываю глаза и продолжаю бить себя кулаками.
— Наоми! Хватит!
Ее голос ближе. Это заставляет голоса, поселившиеся в моей голове, паниковать. Их громкость усиливается; их голоса кричат, и в моих ушах начинает звенеть. Боль настолько сильная, что по моему лицу начинают катиться слезы.
И потом я чувствую, что она хватает меня за руки.
Я замираю. Создается такое ощущение, будто лопается шар.
Я поднимаю глаза. Не пытаюсь спрятать страх и боль. Я позволяю доктору Ратледж увидеть все.
Я наблюдаю, как ее зрачки расширяются, когда она принимает все это.
Мою тьму.
Мое расстройство.
Мою боль.
Мое унижение.
Она опускает мои руки. Они падают по бокам, словно тяжелые грузы. Она обходит свой стол и опускает на него ладони. Ее тело горбиться, глаза закрываются.
Мы молчим. Я раскачиваюсь взад и вперед около стены, пока она беспомощно смотрит на свой стол. Затем она поднимает голову и смотрит на меня. Звание доктора медицинских наук исчезает. Она личность. Со своими недостатками. Со своими шрамами.
— Ты знаешь, почему я стала психиатром?
Я тупо смотрю на нее, вытирая щеки тыльной стороной рук.
— Почему? — спрашиваю я неохотно.
— Я всегда была очарована человеческим умом. Как мы обрабатываем окружающие нас предметы. Как чувствуем. Какие эмоции мы проецируем, — признается она.
Я все еще не впечатлена.
— Во время аспирантуры я поняла, что, может быть, за моим решением исследовать эту область стоит что-то большее.
Я не понимаю, куда движется этот разговор. Но знаю, такие разговоры между пациентом и доктором никогда не происходят. Врачи всегда лишь задают вопросы и ждут на них ответы. Они никогда не открываются и не рассказывают ничего личного о себе.
Я медленно встаю. — Что Вы имеете в виду?
— У меня есть члены семьи, которые боролись с психическими расстройствами. Мое увлечение связано именно с ними. Я хотела выяснить, откуда идет вся эта боль. Почему всем всегда казалось, будто они не могли поколебать тьму, которая постоянно маячила вокруг них, — вздыхает доктор Ратледж.
Не думаю, что сейчас все так же легко и сладко, как было раньше. На этот раз я вижу боль и горе за всем этим. В ее прошлом есть своя темнота.
Я смотрю вниз и обвожу вену на тыльной стороне своей руки. — Вы нашли ответ?
— Иногда думаю, что да, — осторожно отвечает она. — Но когда читаю что-то новое, или начинаю встречаться с новым пациентом, то понимаю, что пытаюсь разрешить невозможное. У нас никогда не будет однозначного ответа. Каждый пациент отличается тем, как он чувствует, думает, любит или выражает себя. Думаю, это именно то, что заставляет мир вращаться.
Я думаю о Лане. Она стоит в ванной и смотрит на свое отражение. Она сдается. Она устала от боли. Я стою в дверном проеме, говорю ей не сдаваться, но она не хочет меня слушать.
Мурашки покрывают мою спину. И я пытаюсь стряхнуть это видение.
Доктор Ратледж переплетает пальцы и делает глубокий вдох. Я понимаю, время признаний закончилось, и она вернулась к своей обычной роли. — Я не доктор Вудс. Когда ты говоришь, я слушаю тебя. Я верю тебе. Но мне нужно, чтобы ты доверилась мне и открылась. Хорошо?
Я прекрасно понимаю, зачем она вернулась к роли доктора, но я уже скучаю по другой ее стороне. Когда она разговаривала со мной, мое унижение начало слабеть. Я не чувствовала себя неудачницей, которая не обладает контролем над собственным разумом. Во время нашего разговора даже начал появляться маленький фрагмент доверия. Он был едва заметен, но, по крайней мере, это было уже что-то.
— Хорошо, — отвечаю я.
— Знаю, для тебя это нелегко. Просто помни, что даже самые чистые души хранят в себе тьму. Возможно, ее трудно заметить. Может быть, они усовершенствовали искусство скрывать ее от мира. Или может быть, она скрыта в темном уголке их разума. Но она там. Никто в этом мире не освобожден от шрамов.
Мои плечи расслабились. Я кивнула, и это казалось достаточно хорошим результатом для меня.
— Я лишь хочу, чтобы ты рассказала свою историю так, как это будет лучше для тебя.
Я делаю глубокий, очищающий вдох. Сказать, что я лишь начала свою историю, будет преуменьшением. Я еще даже не была близка к царапанью поверхности.
— Я сказала Лане, что, может быть, нам лучше остаться в моем доме. Что там она будет в безопасности…
Амбиен (Ambien) — очень распространенное снотворное средство в Соединенных Штатах.