Хай был страшный. Наследников Малахова быстро изловили и, не разбираясь, кто лопатой махал, всех повесили. Вдову под горячую руку тоже кто-то придушил… Но похоронили — деревня-то, по сути, им принадлежала — все на том же кладбище. Хотя имена на камнях вымышленные поставили, чтобы мстители не испохабили.
Вот с того самого времени и стали появляться на кладбище разрытые могилы. Почему — никто не знает… Говорят только, что покойник этот, лопатой зарубленный, ходит по ночам и ищет в могилах своих убийц.
Валерка испуганно икнул.
— Какой страшный у вас самогон… А я думал, все могу пить.
— Молодой еще, потом научишься. Хотя молодежь-то щас не та. Вот мы помню…
Я испугался, что они с коллегой до утра будут вспоминать, кто сколько выпил (Валерка это может), и постарался вернуться к кладбищу.
— А что у вас сейчас там происходит? Кладбище же вроде закрыто.
— Нет, там опять хоронить стали. Земля в городе дорогая, и в этом году стали возить гробы из Питера. Церковь хотели реставрировать, только все начать не могут. Люди из похоронной конторы объясняли, что места красивые, памятников много древних, если это место как следует раскрутить, все будет ништяк. Мы здесь, говорят, вторую Лавру сделаем. Из нашей деревни тоже там закапывать стали.
Вот после этого опять стали появляться разрытые могилы… Разбудили нечисть, уроды. На хрена это надо было?
И что похабно — завелся какой-то извращенец, откапывает и трахает баб мертвых… Шофер, Дмитрич, три дня злой ходил. У него жена была молодая — отравилась недавно чем-то, и умерла. И вот он приходит дней десять назад на кладбище и видит: могила разрыта, жена рядом лежит, юбка задрана… Срам страшный. И так несколько раз было.
После этого Дмитрич на кладбище засаду устроил, хотел урода изловить. Так хрен. Две ночи по кладбищу ходил — никого. На третью что-то с ним самим такое произошло… Но рассказывал он смутно. Пришел утром домой весь белый, напился здорово, но вечером опять в засаду пошел. И домой уже не вернулся.
Нашли его утром. Голова проломлена, следов вокруг никаких, и пара ям новых.
— Жуткая история. — Я вытащил из кармана коробку голландских сигар, предложил деду, Валерке и закурил сам. — А не мог сам Дмитрич к жене ходить? Мало ли, соскучился.
— Да брось ты. Он с горя пол-деревни оттрахал. На хрена ему извращаться? Нет, он нормальный мужик был. Я его хорошо знал, столько раз пили вместе… И злой он тогда был страшно, он бы прикидываться так не смог.
— Тогда ладно. А что же с ним произошло в эту третью ночь? Может быть, просто нервы не выдержали? Шляться одному три ночи по кладбищу — так у кого угодно крыша поедет… Кстати, почему он один пошел, неужели никто помочь не согласился?
— Нет, он сам решил, что пойдет один. Сказал, что несколько человек заметнее, одному легче спрятаться. Если всей деревней в засаду сесть, тот и близко не подойдет… Ну и потом, он с ним, наверно, наедине хотел поговорить, без свидетелей. Доказывай потом, что тот без ножа пришел — есть в руке трупа нож, значит была самооборона. Дмитрич сидел в молодости, он в таких делах разбирался… У него даже адвокат в Питере был знакомый.
— Доразбирался… Но что он про ту ночь говорил? Что-то же он рассказывал?
— Он почти ничего не говорил… Что-то непонятное он увидел. Сначала, говорит, был где-то далеко шум… Потом тихо все. Потом — в темноте-то хрен разберешь — как будто идет мужик с лопатой… А за ним, чуть дальше, что-то белое.
— Что белое? Свет?
— Он сказал, что вроде как нет. Просто белое пятно — его в темноте заметно, что это было, он не разглядел. Но оно двигалось… за тем мужиком с лопатой двигалось. Потом уже, после, Дмитрич сказал, что по контуру это как бы фигура человеческая, но какая-то странная, и что-то белое на ней. Как саван.
— Ага, у вас тут и привидения есть.
— Да, б…, чего тут только нету. В общем, Дмитрич сам не понял, что дальше произошло. Он, наверное, вскрикнул от неожиданности, и мужик бросился бежать. А пятно исчезло.
— Зачем же он после этого опять один пошел?
— Да понимаешь, говорит, ночью — чуть не кончил от страха, а вот сейчас тебе рассказываю — и самому смешно. Просто показалось что-то… И просил меня никому не говорить. А то до конца жизни издеваться будут. «Молчи, Илья…» Я до вас, кстати, так никому и не рассказывал. Так что и вы уж его не позорьте, не пишите про это.
— Ладно… Но может быть, он и правда что-то такое видел?
— А что? Привидение?… Об этом тут любят говорить, но он всегда смеялся.
— Не знаю… Кто-то же его убил.
— М-да… говорят, и раньше трупы на этом кладбище находили. Но в основном сторожей. Место это всегда было дурное, нормальный человек туда ночью не пойдет.
— И Дмитрич зря пошел. Точнее, зря пошел один… Хорошо бы посмотреть, что за место. Может, проводите?
Дед кивнул:
— А пойдем. Бутылка кончается, на обратном пути к Петровне за фирменным самогоном завернем. Если и мне такую же дрянь нальет, я ей эту бутыль в… затолкаю.
Коллега посмотрел на нас с тревогой:
— А вы не боитесь?
Дел Илья удивился:
— Чего? Петровны? Пусть она нас боится. Пойдем.
До кладбища было километров пять, и если бы Валерка был трезвый, доехали бы мы совсем быстро. Но тут москвич так и тянуло с дороги в чисто поле, пару раз он увяз в лужах, а один раз чуть не утонул в придорожной канаве. Да и дед, нахлебавшись разбавленного самогона, сумел заблудиться в собственной деревне, и мы сделали крюк километров в десять по разбитым тракторами грунтовым дорогам.
Наконец впереди показалась темная линия деревьев, между ними в свете фар мелькнули серебристые кресты могил. Машину пришлось оставить: дальше дороги не было. Валерка взял камеру, запер дверцу, и мы двинулись вслед за дедом вглубь кладбища.
Когда мы только выходили из клуба, было уже почти темно. Сейчас сквозь тучи изредка показывалась луна, но толку от нее особого не было; огни деревни мы тоже разглядеть уже не могли. Шел мелкий дождь, ветер шумел на кладбищенских деревьях остатками листьев, поскрипывали стволы, пахло сыростью и гнилой травой.
Я представил себя на месте Дмитрича. Что он мог разглядеть в ту ночь? Даже если погода и была лучше, немного. К тому же он был один, и привидится после двух ночей на кладбище могло что угодно.
Дед Илья остановился около глубокой ямы.
— Вот эту могилу раскопали недели две назад. Зарыть нашим все лень.
Валерка включил фонарь на камере и снял несколько панорам. На дне ямы среди гнилых обломков гроба тускло поблескивал одинокий скелет. На лежащем рядом с кучей глины расколотом кресте между бронзовых завитков шла надпись «Федосов Павел Кондратьевич, 1792–1854».
Дед вытащил беломор.
— По моему, эта могила была после второй или третьей ночи, как началось это безобразие… Их по несколько штук за ночь раскапывали, и что странно: каждый раз выбирали как-то одинаково.
— То есть? Что значит «выбирали одинаково»?
— Ну, старых, вроде этой, разрывали по две-три за ночь. И были они примерно рядом. И одну свежую, с бабой — на другом конце кладбища.
Я задумался. Какое-то объяснение этому быть должно, но в голову пока ничего не лезло… Вместо этого так и хотелось оглянуться и посмотреть, что там твориться сзади. Я вспомнил, что у меня уже было такое чувство, когда мы ездили снимать интервью с владельцем гей-клуба.
Валерка выключил фонарь (аккумуляторы в камере давно было пора менять, хватало их ненадолго), и мы пошли дальше.
Неожиданно среди скрипа деревьев мне послышался еще какой-то звук.