— Не могу поверить, что у него нет мобильного.
— Он же отказался. Сказал, что это средство контроля над ним.
— А мы согласились.
— Но он же никуда не выходил.
— Зато теперь вышел, — говорит Рея.
Мимо них проезжает еще несколько машин, набежавшая огромная туча приносит прохладу. Это напоминает им, что они очень далеко от дома.
— Да уж, вышел, — соглашается Ларс. — Это точно.
Глава 5
Шелдона бесконечно раздражает, что когда здесь, в Осло, приходишь в кино, тебя сажают на определенное место.
— Вы считаете, что мы сами не в состоянии решить, где сидеть? Нам нужна ваша опека? Инструкции?
Он высказывает это невинной барышне в билетной кассе.
Она морщит прыщавое лицо:
— А там, откуда вы приехали, по-другому?
— Да. Кто первый пришел, тот и сел. Выживают сильнейшие. Закон джунглей. Где конкуренция рождает креативность, и из этого конфликта возникает гений. В Стране Свободных Людей мы сидим там, где нам нравится. Мы садимся туда, куда можем.
Шелдон берет билеты и продолжает ворчать. Он недоволен ценой на хот-доги в буфете. Он недоволен температурой попкорна, расстоянием до туалета, креслами в зале и средним ростом среднего норвежца, который здорово выше среднего.
На миг он замолкает, когда переводит дыхание и вспоминает про убийство. Оно целиком занимает его мысли.
Эта проблема ему знакома, но в более крупном масштабе. Это всего лишь частный случай. Сама история постоянно грозит накрыть его и похоронить, беспомощного, под своим грузом. И это не деменция. Это — ощущение неминуемости смерти.
Тишина — это враг. Она разрушает стену отстраненности, если ты даешь ей волю.
Евреи это знают. Поэтому мы продолжаем говорить, чего бы это ни стоило. С учетом того, через что прошел наш народ, останавливаться нам нельзя. Если остановимся на секунду — нам конец.
Повернувшись к Полу, он говорит:
— Я ничего не знаю про этот фильм, кроме того, что он закончится через два часа, после чего мы купим тебе самую дорогую на свете пиццу «У Пепе», а потом отдохнем со вкусом в отеле «Континенталь». Это рядом с Национальным театром. В «Гранд-отеле», я уверен, свободных мест нет. И там нас будут, искать в последнюю очередь, ведь это не мое любимое место отдыха. Мне кажется, что мы заслужили немного тишины сегодня вечером.
Наконец заканчивается реклама и начинается фильм. В нем космический корабль летит к солнцу, чтобы спасти мир. Фильм начинается с чуда, которое сменяется ужасами и смертью.
Шелдон закрывает глаза.
Джимми Картер уже не был президентом, когда в 1980 году заложники вернулись из Ирана. В день инаугурации Рональда Рейгана из Тегерана вылетели самолеты с американцами, которых продержали в плену четыреста сорок четыре дня. Камеры запечатлели, как Рейган вступает в должность под легким дождичком — красный наряд его жены выделялся на фоне серого неба.
А в салоне самолета тем временем разыгрывалась драма: люди спорили, плакали, переживали, что их возвращение на родину может оказаться обманом, а долгое кружение над аэропортом — очередным актом жестокости. Именно тогда Шелдону пришло в голову, что великий поворот в истории Америки происходит не там, где Рейган уверенно произносит свою речь, а на взлетной полосе, где в одиночестве стоит задумчивый Джимми Картер, бывший президент страны. В мясорубку истории обычно попадают такие люди, как он, как Мейбл, как Билл Хармон, владелец ломбарда, расположенного через квартал от его мастерской.
В те дни Мейбл читала газеты. Прочитав очередную статью, она резюмировала ее, но все ее мнения потом испарялись, словно вода из мертвого пруда. Она не позволяла говорить о политике в доме, а Шелдону не больно-то этого и хотелось. К 1980 году Саул уже шесть лет как погиб — с точки зрения истории это было совсем мало.
Город для них остановился, потерял цель. Он превратился в поток желтых такси. Черную пелену дождей. Ящики с овощами и фруктами на фермерском рынке. Красный стейк на ужин. Очередной сон. Двигались только часы у Шелдона в мастерской.
Часовая мастерская и антикварная лавка находились в Грамерси, рядом с Южной Парк-авеню. Мастерская была неприметной, но местные жители знали о ней. Прохожие могли легко пропустить зарешеченную дверь, которая вела в маленькую мастерскую, а из нее — в шоурум.
К 1980-м годам бизнес Шелдона начал страдать от изобретения, называемого кварцевыми часами. У них было мало движущихся деталей, но они удивительно точно показывали время и были дешевыми. И хуже того, они были одноразовыми. Швейцарская часовая промышленность, а вместе с ней и все те, кто от нее зависел, переживали кризис. Мужчины и женщины из всех слоев общества больше не приходили к Шелдону, чтобы устранить мелкую поломку, прочистить или смазать механизм или заменить головку завода. И только старые клиенты продолжали заходить. Качество швейцарских часов постоянно повышалось по мере того, как люди заменяли старые часы и чинили хорошие. У Шелдона теперь было меньше клиентов, работа становилась все сложнее, а доходы не росли. Десять лет прошли тихо и непримечательно.
Ломбард Билла Хармона находился через три дома по правой стороне улицы. Биллу тоже было за пятьдесят, он был американцем ирландского происхождения, его красное лицо обрамляла копна абсолютно седых волос. Они с Шелдоном посылали друг другу клиентов, как мячики в настольном теннисе.
— Это не ко мне. Попробуйте сходить к Биллу. Он покупает электроинструменты.
— Нет-нет. Несите эти модные часики к Донни. Я в них совсем не разбираюсь.
— Это «Никон». Что мне прикажете делать с «Никоном»? Идите к Биллу.
— Идите к Донни.
— Идите к Биллу.
— Слушай, Донни, взгляни-ка на это, — сказал однажды Билл, вручая Шелдону изящные золотые часы «Патек Филипп» с родным кожаным ремешком. — Парень говорит, что купил их в Гаване до революции. Хотел их мне продать. Я послал его к тебе, но…
— Я поздно открыл магазин.
— Ты открылся поздно, поэтому я их купил.
На Шелдоне поверх белой рубашки был кожаный фартук, очки на макушке. Выглядел он немного потрепанно, в голубых глазах отражался послеполуденный свет. Однако Билл обратил на это внимание. Он был лишен чувства драматизма, равно как и чувства эфемерности и вечности бытия. Волшебства для него не существовало. А жаль, потому что, по мнению Шелдона, Билл был владельцем одной из самых волшебных лавок во всем Нью-Йорке, не считая его собственной. И никто не знал этого лучше, чем его сын.
К великой мальчишеской радости Саула, лавка Билла была точной копией магазина Шелдона. Когда Саул приходил в ломбард, у него возникало чувство, что он у себя дома. Разведенный и бездетный Билл был доволен подобным отношением.
В лавке отца Саулу нужно было спуститься на несколько ступенек и пройти через запираемую дверь. По левую руку находилась собственно мастерская. Там у Шелдона стояла большая деревянная скамья, вдоль которой висели сотни маленьких полочек, меньше, чем каталожный ящик в библиотеке, и на них были просто цифры. Освещение было отличным, и Саул наблюдал за клиентами. Все они были очень вежливы с его отцом.
У Билла была большая витрина, чтобы посетители могли заглянуть и увидеть необычные вещицы, которые он выставлял на продажу. Однажды он продавал щит викинга, украшенный мехом. В другой раз — роботов-боксеров, старинный пистолет времен Дикого Запада, сломанную пишущую машинку, нож для бумаг из Франции, вазу с ручками в виде рыбок, зеркало в оправе из золотых листьев.
Билл не носил кожаного фартука, как Шелдон, у него не было специального окуляра, которым пользуются часовщики, так что кое-что лавку отца отличало. Фартук Шелдона был поношенный и помятый. Рыцари сражались на нем с драконами. Саул знал об этом от Шелдона. Тот вовсе не стремился выглядеть как часовых дел мастер из Старого Света, но не мог не признать удобства фартука, когда терялись мелкие детальки часов. Падающий винтик ударялся о кожу, и он понимал, что что-то уронил. Из складок фартука было удобно извлекать всю эту мелочь. И хотя это был фартук сапожника, а не часовщика, он был весьма утилитарен и приносил волшебную антидраконную пользу. В итоге оказалось, что его легко надеть, но трудно с ним расстаться.
В то утро, когда Билл вошел к Шелдону, у того на рабочей скамье стоял термос с кофе, а сам он аккуратно устанавливал старую балансирную пружину в новенькие дайверские часы «Оллек и Вайс».
— Поздравляю, — сказал Шелдон. — Теперь у тебя есть часы.
— Чем ты занимаешься? — спросил Билл.
— Делаю кое-что, что давно собирался.
— Что же?
— Ты не поймешь.