Многие считают, что оружие — это грубая вещь в руках мужланов. Но искусство владения винтовкой требует величайшей чувствительности — как прикосновение любовника или часового мастера. Между пальцем и спусковым крючком существует особая связь. Нужно строго контролировать дыхание. И каждый мускул должен обеспечивать неподвижность телу. Даже самый слабый ветерок, ласкающий щеку, заставляет слегка приподнять ствол, словно от жара, источаемого свежеиспеченным черничным пирогом зимним вечером.
И сейчас, стоя в воде, Донни сосредоточился на крохотных фигурках, мелькавших в тумане на дамбе. Его не беспокоил артиллерийский огонь. Вода, заливавшая сапоги, ничего не значила. Птица, ударившаяся в его бедро в суматохе и дыму, была всего лишь ощущением. Он ушел в себя, и до сих пор, когда он вспоминает тот день, в его голове звучит музыка, которая слышалась ему тогда: Бах, Сюита для виолончели соло № 1 соль мажор.
Наступил момент глубочайшего спокойствия и полнейшего умиротворения, и Шелдон внезапно расстался с юношеским гневом. Накопленный против врагов яд истек из его вен вместе с музыкой, туманом, водой.
И в тот благословенный миг Донни совершил убийство.
Меньше чем за тридцать секунд из стрелявшей необычайно метко винтовки «М-1 Гаранд» Донни выпустил три обоймы бронебойных патронов калибра 7,62. Он убил двенадцать человек, убрав их со стены с расстояния четырехсот метров, что позволило американским морпехам овладеть высотой без единой потери.
Его действия были как брошенный в спокойную воду бассейна камешек, волны от которого исказили отражение ночного неба. Хотя сам Шелдон в это время истекал кровью от касательного ранения в ногу.
Разумеется, он не стал сразу рассказывать об этом Мейбл. Когда же наконец рассказал, то было уже поздно — она не поверила. Им сейчас следовало заботиться о сыне, а героизм — это личное дело Шелдона. Поэтому утвердилась версия, что он служил офицером по тылу, далеко от боевых действий, намного южнее, чем на самом деле. А ранение? Да это он просто невнимательно шагнул в сарай с инструментами и напоролся на острые грабли. «По сравнению с этими граблями я был туповат», — обратил он все в шутку.
Насколько он помнил, за участие в десантной операции ему вручили «Благодарственную медаль за службу в ВМС» и медаль «Пурпурное сердце». Но куда он их положил — вот вопрос! Он владел антикварной лавкой с часовой мастерской. Медали могли оказаться где угодно, в любой щели. Эти награды были единственным реальным доказательством того, что крыша у него еще не поехала. Но теперь не осталось ни магазина, ни того, что в нем было. Коллекция, которую он так тщательно собирал и сортировал, нынче распалась. Попав в руки других коллекционеров, все эти предметы станут частью новых собраний, а когда и эти коллекционеры уйдут в небытие, они снова будут разбросаны по миру.
Для чего была эта жизнь? Что за вопрос! Никто на самом деле не хочет знать ответа на него.
В этой жизни мое тело превратилось в скрюченный пень, а когда-то я держался прямо. Я смутно припоминаю покрытые буйной растительностью холмы и буковые леса Новой Англии за окном детской. Со мной рядом родители.
В этой жизни я ковыляю, как старик, а ведь когда-то я парил над сомнениями и спорами.
В этой жизни воспоминания разъедают мне глаза, словно дым.
В этой жизни я вспоминаю о былых страстях, которые ушли навсегда. Когда-то мои глаза для влюбленной Мейбл были самыми голубыми, глубже, чем у Пола Ньюмена, и ярче, чем у Фрэнка Синатры.
Эта жизнь! Она подходит к концу без всяких объяснений и извинений, и каждая частичка моей души или луч света, проглядывающий сквозь темную тучу, могут быть последними.
Эта жизнь была как обрывок страшного сна, который я увидел в предрассветные часы субботнего утра, когда восход солнца отразился в зеркале над туалетным столиком Мейбл, оставив меня безмолвно смотреть, как мир теряет все свои краски.
И даже если кто-то захочет услышать ответ, некому будет его дать.
Глава 2
В несусветную рань Шелдон голый стоит в ванной их тойенской квартиры. Ларса и Реи нет дома. Они уехали посреди ночи, не сказав ни слова, и отсутствуют уже несколько часов.
Свет выключен, в ванной темно. Одной рукой он упирается в кафельную стенку над унитазом, а второй изо всех сил пытается прицелиться. Он ждет, когда простата даст наконец возможность помочиться и вернуться в постель, где ему и место. Если, паче чаяния, в эту секунду его сердце остановится, его обнаружат лежащим мертвым на полу с членом в руке. И парочка двадцатилетних медсестричек будет злословить насчет его обрезанной крайней плоти и «еврейского счастья».
Но мешает сосредоточиться не только простата. Наверху скандалят мужчина и женщина. Они ругаются на каком-то балканском языке, грубо и желчно. Это может быть албанский. Или нет. Шелдон не знает. Но язык этот злой, антисемитский, коммунистический, крестьянский, фашистский и развратный одновременно. Каждый его звук, выражение и интонация полны горечи. Люди скандалят громко, и что-то в их ругани приводит Шелдона в первобытный ужас.
Старик ударяет пару раз в стенку, но его протест оказался слишком вялым.
Он вспоминает надпись в туалете военного училища: «Старые снайперы не умирают, они просто не успевают разрядиться».
Крики женщины переходят в громкие рыдания. Шелдон шаркает обратно в постель, натягивает на плечи одеяло и впадает в неглубокий беспокойный сон.
Просыпается он, когда, как и ожидалось, наступило воскресенье. Комнату заливает яркий свет. В дверях стоит крупный мужчина — явно не кореец.
— Эй? Шелдон? Ау-у! Это Ларс. Доброе утро.
Шелдон трет глаза и смотрит на часы. Всего лишь начало восьмого.
— Привет, Ларс.
— Хорошо спали?
— Где вас черти носили?
— Мы вам расскажем за завтраком.
— Ваш сосед — балканский фашист.
— Правда?
Шелдон хмурится.
— Мы собираемся готовить яичницу. Присоединитесь к нам?
— Так ты тоже это слышал? Это мне не показалось?
— Приходите завтракать.
Квартира расположена в кирпичном здании на Сарсгате рядом с парком Тойен. Полы в доме из широких досок, не покрытых лаком. Шелдону это слегка напоминает нью-йоркские лофты. Отец Ларса снес стены между кухней, гостиной и столовой, и получилось большое открытое пространство с белыми полами и потолками. Две спальни примыкают к общему пространству, и еще одна, которую теперь занимает Шелдон, находится на нижнем уровне.
У Шелдона больше нет предлогов избегать начала дня, и он встает, надевает халат, шлепанцы и бредет в гостиную. Утреннее солнце светит в окно, словно лампочка на допросе. Но это не проблема. С летним норвежским светом можно бороться при помощи очков-авиаторов. Он извлекает их из кармана и надевает.
Теперь ему все видно, и он направляется к обеденному столу, на котором апельсиновый сок, козий сыр, сыровяленая свинина, паштет из печени, лосось и свежий черный хлеб, только что купленный в соседнем магазине «Севен-Элевен».
Босая и ненакрашенная Рея стоит, опершись на раковину, с чашкой горячего кофе в руках. На ней выцветшие джинсы «Левайс» и легкая голубая атласная блузка из Н&М. Волосы собраны на затылке.
— Доброе утро, дед.
Рее хорошо знаком утренний взгляд Шелдона, и она готова к его традиционному приветствию.
— Кофе!
В ответ она протягивает ему чашку.
Худые и безволосые ноги Шелдона, которые торчат из-под бурого фланелевого халата, сохранили форму и мышцы. Годы высушили его, но он по-прежнему мускулист и держится прямо, благодаря этому кажется выше, чем есть на самом деле. Старик шаркает, жалуется и командует, но плечи его расправлены и руки не трясутся, когда он несет кофейную кружку с надписью «Пентхаус», заказанную по каталогу из журнала в далекие семидесятые, судя по изображенной на ней голой девице.
Рея умоляла деда расстаться с кружкой, но безуспешно.
Выйди Шелдон в этом прикиде за пределы квартиры — и его немедленно арестуют. Рея никак не могла понять, почему Ларс согласился приютить у них в доме это жалкое существо, которое Рея так любит.
Хотя ответ, конечно, был очевиден. Она обожает Ларса, его мягкость и теплоту, его сдержанный юмор, спокойный характер, и знает, что он отвечает ей тем же. Его мужественность не видна на публике, но проявляется в интимной обстановке — уютный бурый мишка превращается в хищника.
Рея относит это за счет воспитания мужа, а не только его характера. Словно норвежцы научились управлять необузданным мужским началом и скрывать его на людях, пряча острые углы от постороннего глаза, но раскрывая его щедро и всеобъемлюще в моменты близости. Ларс такой нежный, но при этом — охотник. С детства отец брал его с собой в лес пострелять оленей. У Реи в морозилке хранится годовой запас оленины. Она пыталась, но так и не смогла представить себе, как муж нажимает на спусковой крючок, вспарывает ножом оленю брюхо и потрошит добычу. И тем не менее он это делает.