«Особенно сейчас» — это что-то новое. Бурим решает выяснить.
— Почему особенно сейчас?
— Хороший вопрос. Как бы тебе сказать…
С тех пор как Адриана поступила на юридический факультет университета Осло, у нее появились замашки строгого прокурора. Она всегда умела убеждать, а из университетского курса узнала, что логическое аргументирование — это оружие, которое можно использовать против слабых мира сего.
Разгневанная Адриана размахивает мокрым чайным пакетиком. С него на майку Бурима летят брызги.
— Так. Если мы теперь живем вместе и у нас общее будущее, нам необходим компромисс. Допустим, я стираю белье, а ты в свою очередь не связываешься с торгующими героином психопатами и с сербской женщиной, убитой в трех кварталах отсюда.
— Я здесь ни при чем. Ты это знаешь.
— Только с твоих слов. Ты так сказал, и я предпочла тебе поверить. На самом же деле, я не имею понятия, что ты делаешь, а чего не делаешь.
— Ты же меня знаешь.
Адриана смягчает тон, но не меняет тему разговора.
— Их я тоже знаю. И еще я читаю газеты. Пожалуйста, скажи мне, что они не имеют отношения к убийству той женщины. Прошу тебя, скажи.
Бурим разводит руками. Адриана опускается на стул.
— Мы должны пойти в полицию.
— Энвер — мой двоюродный брат. И я уверен, что они уже все знают.
— Откуда тебе знать? Ты же не читаешь по-норвежски. Откуда тебе знать, о чем пишут газеты?
— Я смотрел англоязычный сайт.
Адриана качает головой:
— И зачем ты только пошел к ним?
— Я боюсь их, как ты не понимаешь! Я должен знать то, что известно им.
— О чем?
— О нас!
— Что с нами такое?
— Ты же сербка!
— Я — норвежка.
— О, прошу тебя! Не начинай опять!
Адриана повышает голос, как делает всегда, когда вынуждена защищать свою новую идентичность.
— Я — норвежка. У меня норвежский паспорт. Я живу здесь с восьми лет. Мои родители — норвежцы. Я учусь в университете. Я лучше всего знаю норвежский язык. Я не считаю себя сербкой.
Бурим тоже переходит на повышенные тона. Он не в состоянии поверить, что она совершенно не понимает того, что все это не имеет ровным счетом никакого значения.
— Ты родилась в Сербии. У тебя сербское имя. Ты бежала во время войны и тебя удочерили здесь. Родной язык для тебя — сербский, и кровь в твоих жилах течет сербская.
— Ну и что из того? — кричит она.
— Неважно, кем ты себя считаешь, — орет в ответ Бурим. — Важно, кем они тебя считают!
— Кто?
— Все они!
После этого оба замолкают.
Пинк Мартини исполняет страстную песню, полную меланхолии и раскаяния. Бурим и Адриана смотрят друг на друга и вдруг улыбаются. В этой улыбке сквозит грустная ирония.
— Я люблю тебя, — говорит она.
— И я люблю тебя, — вторит он.
— Можешь не соглашаться, но я действительно норвежка. Я доверяю им. Если ты считаешь, что мы оказались в опасности, потому что какие-то психи не одобряют наших отношений, я должна об этом сообщить в полицию. Потому что в Норвегии подобные вещи недопустимы. Я могу любить кого захочу. Ты — разгильдяй, ты куришь и водишься с плохой компанией.
— Но… — Бурим хмуро смотрит на нее.
— Что — но?
— Предполагается, что ты перечислишь все мои недостатки, а потом объяснишь, за что все-таки любишь меня.
Адриана кривит губы:
— Никогда о таком не слышала.
Она ставит чай в холодильник и поправляет на дверце выскользнувшую из-под магнитика черно-белую открытку с танцовщицей фламенко.
— Знаешь, я и правда очень беспокоюсь, — признается Бурим. — Кадри кое-что сказал. Дал мне понять, что он нас подозревает. Они пытаются найти мальчишку.
Бурим внимательно следит за Адрианой, но она не меняется в лице.
— Какого мальчишку?
— Сына убитой женщины.
— Зачем они его ищут?