Энвер не реагирует.
— Шкатулка. Она была не в квартире. Она была там, где все произошло. И я был прав. Старик живет именно там. Мне пришлось прятаться в стенном шкафу, в нем воняло. Как будто кто-то нассал. Может, старик. А может, мальчишка. Я думаю, он обоссался, потому что услышал снаружи что-то, что его напугало. Если это был мальчишка, тогда, похоже, старик его потом забрал оттуда. Так что я был прав насчет старика. Думаю, он что-то знает. И не исключено, что мальчишка с ним. Это не облегчает нам его поиски, но помогает понять, где искать не стоит. Ты меня понимаешь?
Энвер вешает трубку, не прощаясь.
Да уж, будь добр, вали обратно в Косово. И забери с собой свое мрачное настроение. Война окончена.
Но перед тем как Кадри успевает сделать глоток кофе, кто-то берет его за плечо.
Он оборачивается и видит полицейского лет тридцати.
— Что? — спрашивает Кадри по-английски.
— Вы арестованы.
— О чем вы говорите? Я все лишь пью кофе в кофейне. Я курю на улице, как и все.
— Любите кино?
— Почему вы меня об этом спрашиваете?
У Петтера в руках рация, он подносит ее ко рту Кадри и спрашивает по-норвежски:
— Это он? Голос тот?
— Да, это он, — трещит в ответ голос Сигрид.
Петтер сообщает Кадри, что тот арестован, но Кадри начинает смеяться.
— У вас даже нет оружия. С какой стати я с вами вообще должен идти? Потому что вы меня об этом вежливо попросили?
— Нет, потому что вот они просят.
Петтер указывает за спину Кадри, и тот, обернувшись, видит двоих серьезных ребят в черных бронежилетах и вооруженных автоматами «Хеклер и Кох».
— Это Beredskapstroppen.
— Что это значит?
— Спецназ. — Петтер наблюдает, как с лица Кадри исчезает ухмылка.
— Они что, расстреляют меня прямо в кафе?
— Нет, — отвечает Петтер, — они расстреляют вас прямо в грудь.
Потом Петтер наклоняется поближе и шепчет:
— Это маленькие помощники Санты. Они всегда в курсе, кто ведет себя хорошо, а кто — плохо. А ты был очень, очень плохим мальчиком.
— Вы что, не в себе? — спрашивает Кадри.
Петтер возвращается в машину, садится за руль и пристегивается. Поворачивает зеркало заднего вида так, чтобы видеть Сигрид, лежащую на заднем сиденье. Она прижимает к голове пакет со льдом, лицо выражает крайнюю досаду.
— Я должен отвезти тебя в больницу. У тебя может быть сотрясение мозга.
— Я не могу. Мне надо работать.
— Не упрямься.
— Я не упрямлюсь. Мне надо позвонить и закончить это дело. Проще сделать это самой, чем объяснять тебе, что к чему.
— Тебе, наверное, стоит позвонить отцу, чтобы он не узнал обо всем из газет.
— О боже! Это обязательно будет в газетах?
Сигрид видит, как Петтер пожимает плечами.
— Нападение на старшего инспектора полиции в связи с убийством, — говорит он. — Но я думаю, ты права. Мы можем притвориться, что ничего не произошло. Но если это все же попадет в отчеты, я уверен, «Дагбладет» вряд ли заинтересуется.
Сигрид издает стон.
Потом звонит отец.
Сигрид смотрит на телефон. На экране высвечивается: «Папа». Голова у нее не просто болит — это настоящая мука: по мозгам стучит пульсирующий и безжалостный отбойный молоток.
Она принимает позу эмбриона.
— Отец.
Она видит, как Петтер качает головой:
— Лучше ответь. Он никогда не покидает ферму, но всегда обо всем знает.
— Да, это за ним водится. Нажми за меня кнопку, я не могу ее найти.
Он передает ей телефон.
— Да. Привет, папа.
— Итак?
— Что итак?
— Что произошло?
Сигрид вдруг приходит в голову, что выражение «сыпать соль на раны» точно родилось из чьего-то личного опыта.