Из-за грузовичка доносится какой-то звук.
Черный поворачивается и с удивлением обнаруживает, что толстяк целится в него из винтовки. Вся его нижняя челюсть раздроблена, но оружие держать он все еще способен.
Черный откладывает винчестер и вынимает кольт. Пока он целится, его колено пронзает неожиданная боль. Он опускает взгляд и видит, что мальчишка изо всех сил бьет его какой-то палкой с привязанным к ее концу носовым платком.
И в эту секунду раздается выстрел.
Пуля Тормода попадает в бедро Черному, вырывая клок мяса. Но ему повезло — она не задела бедренную артерию, а это бы его убило. Учитывая то, в каком он был состоянии, Тормод совершил последний в своей жизни героический поступок. Припав на одно колено, Черный стреляет и убивает Тормода.
После этого поворачивается и обращается к мальчику на албанском:
— Пошли со мной.
Но мальчик стоит на месте. Он вообще не реагирует. Как будто он не знает албанского языка. Тогда Черный повторяет, на этот раз по-английски. Мальчик опять не двигается с места. Сбитый с толку, но не растерявшийся Черный хватает мальчишку за шкирку и тащит к машине. Из ноги течет кровь. Он открывает бардачок и с помощью иглы и ниток из аптечки зашивает рану. Потом перебинтовывает ногу и делает большой глоток из фляги, которую извлекает из-под пассажирского сиденья. Слезы мальчика уже высохли. Может, он просто в шоке. Но вряд ли это имеет какое-нибудь значение.
По правде говоря, для Черного всегда было загадкой, когда и почему начинаются и сходят на нет эмоции и как они сменяют одна другую. Он больше не имеет ни малейшего понятия об этом. После смерти души загадок не остается. Существуют только проблемы.
Когда Энвер отвечает на его звонок, Черный кратко докладывает:
— Парень у меня. Полиция обнаружит домик. Я скоро там буду. Я ранен. Будьте готовы свалить.
— Мы готовы, — отвечает Энвер.
Черный вынимает из мобильника симку и разламывает пополам. На ее место он вставляет новую.
Удовлетворенный, он захлопывает дверцу и заводит мотор. Меньше чем через десять минут он должен выехать на дорогу, ведущую к летнему домику.
Глава 21
Медленно, шаг за шагом, Донни углубляется в чашу. Чувство равновесия у него не такое, как прежде, ему труднее удержаться на одной ноге, пока он ставит другую. Он все еще довольно далеко от дороги и не видит необходимости пригибаться к земле, но когда будет близко, он поползет.
Внезапно он останавливается.
Рядом с дорогой, ведущей к строениям, он ловит взглядом отблеск металла где-то рядом с канавой. Он опускается на землю, но не подползает ближе, а ретируется к небольшому возвышению и принимает лежачее положение.
Осторожно, не делая резких движений, он достает из-за пояса бинокль и подносит его к глазам. По привычке, наводя фокус, он не пользуется указательным пальцем, чтобы не сбить прицел.
Шелдон не очень хорошо разбирается в мотоциклах, но узнает логотип на бензобаке. Нет сомнений, это сине-белый кружок «БМВ». А ярко-желтый бензобак означает, что байк принадлежит Ларсу.
Мотоцикл валяется в канаве, руль направлен на главную дорогу, прочь от домика, как будто бы он покидал это место.
Рядом с байком никого нет. Ни трупов, ни раненых. Колеса не вращаются, и мотор как будто бы не работает.
Что бы тут ни происходило, оно уже началось.
Нет, его убьет не крайнее физическое напряжение, а выброс адреналина. У него учащенно бьется сердце и лоб уже покрылся испариной — как бы не простудиться и не схватить пневмонию со смертельным исходом. Прохладный бриз, который только что приносил облегчение, теперь стал нести в себе угрозу.
В бинокль Шелдон изучает местность слева от себя. Лес залит светом, но наконец он ловит мелькание чего-то красного. Некогда это был красный цвет спортивного автомобиля и пылающего заката. Но теперь он поблек и стал более спокойным. Благодаря ему летний домик сливается с окружающим лесом и в то же время выделяется на его фоне.
С того места, где он стоит, окон не видно. Сауны тоже. А там прячутся Моисей и Аарон.
Посчитав, что рядом никого нет, Шелдон двигается быстрее. Он знает, что человеческий глаз настроен прежде всего на движение, а уж потом на цвет. Мы не охотники. Мы по природе своей жертвы, и наши чувства контролируют нас, как жертв. Сержант-инструктор разложил это все по полочкам.
Когда мы замечаем движение, наши зрачки расширяются и мы начинаем пялиться как идиоты. Уровень адреналина зашкаливает. Нас охватывает паника, и мы готовимся бежать, но не убегаем. Почему? Потому что мы бегаем недостаточно быстро, зубы наши ни к черту не годятся, когтей у нас просто нет, плаваем мы из рук вон плохо, карабкаться по стенам не умеем, и вообще, мы даже вполовину не так умны, как наивно полагаем. Мы — пища. Но моя задача превратить вас из пищи в морских пехотинцев! Вы даже не представляете себе, насколько это трудно. Я мог бы свинец превратить в золото! С таким же успехом я мог бы превратить свою жену в Риту Хейворт! Единственная причина, по которой я не пытаюсь воплотить ни одну из этих безнадежных, хотя и потенциально благодарных затей в жизнь, состоит в том, что Корпус морской пехоты США не платит мне за те, другие затеи. Мне платят по двенадцать центов в неделю, чтобы я превратил вас из жертв в хищников! Вам известно, как убегающая испуганная жертва становится хищником? Знаете? Я вам скажу как! Вы должны остановиться. И обернуться. И решиться на убийство. Сейчас я научу вас, как это сделать. Ты, Горовиц, что я только что сказал?
Сэр! Жрать или быть сожранным, сэр!
Он должен преодолеть все это расстояние и найти сауну. И при этом не позволить противнику обнаружить себя. Он проделывал такое раньше. Но это было почти шестьдесят лет назад.
Теперь его глаза пропускают всего четверть того света, что они пропускали в молодости.
Стоит ему упасть — и перелом неизбежен.
Высокие звуки остались только в его воспоминаниях.
Что он вообще еще мог услышать? Шорох листьев под ногами врага? Звук вскидываемого оружия? Птицу, чей испуганный полет подсказал бы ему, что он не один?
Он больше не охотник. Он — мечтатель. Вымирающая особь. Бесполезный старик.
— Я вырядился как куст.
— Ну да, так и есть, Донни. Разве не в этом была задумка?
— Кого я пытаюсь обмануть? Самого себя?
— Ты уверен, что ты был снайпером? А не штабным писарем, как ты сказал Мейбл?
— Почему я тогда умею делать маскхалат?
— Ты умен, Шелдон. Ты мог догадаться.
— Нет, тут нечто большее. Мышечная память. Я знаю, как ходить. Я знаю, как надо выглядеть. И эта память — часть меня. Важно не то, что я помню. Важно то, чего я не помню.
— То есть?
— Я не помню, чтобы я оформлял документы.
— Так или иначе, Шелдон, ты здесь. И что ты с этим собираешься делать? Это единственный животрепещущий вопрос.
— Я пойду искать винтовки.
— Ну, если ты так решил, иди.
На подходе к дому есть небольшая лощина. Под листьями земля влажная и прохладная, по ней легче ступать. Еще светло, северное солнце стоит высоко, и всё — деревья, предметы, фигуры людей — отбрасывает лишь короткие тени.
Лощина представляет собой наносное каменистое русло, образованное ледником или рекой миллионы лет назад. Это полезная информация, так как из нее следует, что дальше лощина разделяется на два рукава. Сауна никогда не будет стоять в месте, где собираются паводковые воды. Значит, она не здесь и не по ту сторону от хозяйственных построек. Она находится на возвышенности. Там, где сухо. Выше, за домом.