— Но это ты должен был их привести. Я всего лишь ждал.
И так далее.
Одного звука будет достаточно, чтобы выдать себя. Одного радостного восклицания ребенка, который думает, что все это такая игра, или хныканья — если от неподвижного сидения у него затечет нога. Он может просто испуганно вскрикнуть — что будет даже более естественным, чем рыдать от страха.
Шелдон смотрит на него. Мальчик, как и Шелдон, сидит спиной к двери, подняв колени. Он обхватил их руками и смотрит в пол. Весь его вид говорит о покорности и бесконечном одиночестве. Шелдону тут же становится ясно, что он не впервые оказывается в подобной ситуации. Он будет молчать. В его мире, где правит насилие, иначе нельзя.
Затем перебранка на лестнице заканчивается. Двери «мерседеса» хлопают, заводится мощный мотор. Через пару секунд машина трогается с места.
Шелдон вздыхает, растирает руками лицо, чтобы стимулировать кровообращение, и с силой массирует голову. В его представлении мозг подобен ядру земли, состоящему из расплавленного металла. Тяжелое серое вещество находится в постоянном движении, создавая собственное поле притяжения, оно аккуратно балансирует на шейных позвонках, как Земля балансирует в космосе на спинах черепах.
События, подобные происходящему, имеют тенденцию замедлять течение расплавленного металла или даже запускать процесс вспять, что может привести к ледниковому периоду. Однако обычно легкий массаж возвращает серое вещество в норму.
На этот раз Шелдон закоченел весь.
Он пристально смотрит на своих гостей, все еще сидящих у входа в квартиру. Женщина выглядит еще более болезненно бледной, приземистой и толстой, чем когда он увидел ее в глазок. Тонкая кожаная куртка кажется еще тоньше. Вульгарная майка — еще более вульгарной. Весь ее облик выдает принадлежность к низшему слою балканских иммигрантов. Мужчину за дверью он никогда не видел. Он только может представить себе потного толстяка в китайском адидасовском костюме с белыми лампасами на рукавах и штанинах. Его компаньоны, такие же вонючие и коротко стриженные, скорее всего, одеты в плохо сидящие псевдодизайнерские пиджаки из кожзаменителя поверх темных рубашек с расстегнутыми верхними пуговицами.
Все это настолько безнадежно предсказуемо. Все, кроме мишек на синих сапожках мальчика. Кто-то нарисовал их с любовью и фантазией. Сейчас Шелдон почему-то готов признать, что авторство принадлежит этой невзрачной бабенке, что сидит у него на полу.
Машина уехала, поэтому Шелдон обращается к мальчику:
— Отличные у тебя веллингтоны.
Мальчик поднимает голову и молча смотрит на Шелдона. То ли он не знает, что ответить, то ли вообще не понимает языка. А, собственно, почему он должен знать английский? Если не учитывать, что нынче все говорят по-английски.
Нет, ну правда. Зачем говорить на каком-то другом языке? Из упрямства. Вот зачем.
Шелдону также приходит в голову, что для мальчика спокойный и подбадривающий тон мужского голоса — штука редкая и незнакомая. В его мире все мужчины грубы, да и все мальчишки тоже. Подумав об этом, Шелдон не может не повторить попытку.
— Красивые мишки, — говорит он, показывая на мишек и поднимая вверх большие пальцы.
Мальчик смотрит вниз на сапоги и поворачивает ногу, чтобы увидеть их. Он не может взять в толк, что именно говорит Шелдон, но понимает, о чем идет речь. Он без улыбки смотрит на Шелдона и снова утыкается лицом в согнутый локоть.
Женщина поднимается и начинает что-то быстро говорить. Судя по ее интонациям, она благодарна и извиняется, что в подобных обстоятельствах кажется вполне уместным. Слова звучат невнятно, но Шелдон, слава богу, говорит по-английски, который понимают везде.
— На здоровье. Да. Да-да. Слушайте, я стар, поэтому примите мой совет. Бросайте своего мужа. Он фашист.
Бормотание продолжается. Всем своим видом она вызывает раздражение. У нее выговор, как у русской проститутки. Такая же гнусавая самонадеянность. Такой же поток невыразительных слов. Ни секунды она не тратит на то, чтобы собраться с мыслями или подобрать правильное выражение. Говорит почти без пауз, лишь изредка переводя дыхание.
Шелдон с трудом поднимается, отряхивается и вскидывает руки:
— Не понимаю. Не понимаю. Я даже не уверен, что мне это надо понимать. Просто идите в полицию, а своему сыну купите молочный коктейль.
Но она не прекращает свои излияния.
— Молочный коктейль, — повторяет Шелдон. — В полицию.
Шелдон решает, что женщину зовут Вера. Он видит, как Вера указывает на мальчика, и кивает ей. Она указывает и кивает. Кивает и указывает. Она складывает ладони в молящем жесте. Она крестится, что заставляет Шелдона впервые поднять брови.
— В таком случае, почему бы вам не остаться? Выпейте чаю и переждите часок здесь. Ждать — это разумно. Он может вернуться. Вам не стоит возвращаться к себе в квартиру. Поверьте.
С минуту он размышляет. В украинской части Бруклина было какое-то слово. Да. Чай. Это по-русски. Он делает вид, что отпивает из чашки, и повторяет слово. Чтобы окончательно убедиться, что его правильно понимают, он оттопыривает мизинец и начинает громко прихлебывать.
— Чай. Нацист. Молочный коктейль. Полиция. Мы друг друга поняли?
Вера не реагирует на его пантомиму. В раздражении Шелдон всплескивает руками. Все равно что уговаривать дерево сдвинуться с места.
Она продолжает что-то говорить, мальчик сидит на полу, а Шелдон слышит знакомое урчание немецкого дизельного двигателя — автомобиль медленно выворачивает из-за ближайшего угла.
— Они возвращаются. Нам надо уходить. Быстрее. Может быть, они не такие уж идиоты, как кажется. Давайте. Пошли-пошли-пошли, — показывает он, но когда машина останавливается и ее дверцы хлопают, он понимает, что время деликатничать прошло.
С большим усилием Шелдон наклоняется и поднимает мальчика, поддерживая его под попу, как маленького. У него не хватает сил на то, чтобы свободной рукой ухватить Веру за рукав. Все его силы уходят на мальчика. Чтобы заставить ее шевелиться, у него есть только сила убеждения. Но он знает, что его возможности весьма ограниченны.
— Пужалцда, — говорит он.
Это единственное русское слово, которое он знает.
С мальчиком на руках он направляется к лестнице, ведущей в его комнату.
В дверь начинают долбить.
— Пужалцда, — повторяет он.
Женщина все время говорит, пытается объяснить что-то очень важное. Он не в состоянии понять ее и поэтому принимает решение, которое бы принял солдат, — простое и безупречно логичное.
— Я тебя не понимаю и не собираюсь этого делать. У входа стоит человек, настроенный весьма решительно. Поэтому я ухожу через заднюю дверь. Пацан со мной. Если ты пойдешь с нами, тебе же будет лучше. Если остаешься — дальше спасайся сама. Всё, мы уходим.
Шелдон заходит в свою спальню, минует ванную и стенной шкаф справа. За книжным стеллажом висит персидский ковер, прикрывающий заднюю дверь. Шелдон знал о ее существовании все три недели — а не с сегодняшнего утра. Он просто не захотел говорить Рее, что обнаружил запасной выход в первый же день.
Думайте, как хотите, но все же полезно знать все входы и выходы. Может пригодиться.
Локтем он отодвигает ковер в сторону и видит дверь.
— Так, вот она. Мы уходим. Сейчас.
Во входную дверь уже не просто стучат, а колотят ботинком. Монстр бьет по тому месту, где хлипкий засов удерживает пятидесятилетнюю высохшую деревянную дверь.
Дело нескольких минут.
Проблема в том, что дверь, которую пытается открыть Шелдон, удерживая на руках мальчика, не поддается.
— Дура, иди сюда, — приказывает он Вере. — Помоги мне, черт тебя побери!
Но вместо этого она лезет под кровать.
Она что, хочет там спрятаться? Но это же безумие. Зачем прятаться, когда можно убежать?