- Вы уже пришли?
- Вам нездоровится, тетушка?
- Не наклоняйтесь ко мне так близко, у вас очень голова большая, залепетала вдруг больная. - Почему это у вас у всех такие большие головы?
Она дернулась, чепец у нее съехал набок и закрыл ей один глаз, но старуха и не подумала поправить его. Амели села у кровати, внимательно присматриваясь к больной, но та, постепенно оправившись от испуга, отвечала на ее вопросы довольно логично.
- Мне ничего не надо, дитя мое, - говорила она. - Я скоро поправлюсь. Просто я немного устала. А ухаживают за мной очень хорошо, все очень внимательны ко мне.
Когда Амели вышла в переднюю и, затворив за собою дверь спальни, хотела было расспросить слуг, послышались шаркающие неверные шаги и на пороге "рабочего кабинета" своей духовной дочери показался дряхлый аббат Грар. Госпожа Буссардель двинулась прямо на него, и ему пришлось отступить в кабинет; он неловко указал ей на стул, словно был у себя дома, но, заметив свой промах, остался стоять перед ней, сложив руки на животе и потупив взгляд.
- Что случилось с тетушкой?
- Апоплексия, легкая апоплексия!
Он с присвистом произносил слово "апоплексия", а тембр голоса у него был какой-то вялый, ватный, как у всех людей, привыкших говорить в таких местах, где положено изъясняться шепотом.
- Почему же слуги не известили господина Буссарделя? Это просто непостижимо!
- В самом деле, сударыня, в самом деле... Но больная не позволила.
- Раз вы это утверждаете, приходится верить, - сказала Амели помолчав. - Но так как, по-моему, сейчас тетушка немного не в себе, мы сами будем ухаживать за ней. Никто, я полагаю, не найдет в этом ничего дурного?
Аббат поднял обе руки и заверил, что родные могут быть совершенно спокойны на этот счет.
- Я приеду через час в экипаже, в котором удобно будет ее перевезти.
- Но у нее только легкая апоплексия, сударыня, легкая апоплексия, твердил аббат.
Больную перевезли на авеню Ван-Дейка, и через неделю, лишь только ей стало немного лучше, она потребовала, чтобы к ней вызвали ее доверенного.
Амели немедленно послала по почте письмо этому ходатаю по делам, передав ему распоряжение тетушки, и тут же отправила слугу к домашнему врачу семейства с запиской, в которой просила его побывать у них в тот же день к вечеру. Их пользовал Карто де ла Шатр, известный врач, профессор Медицинского института.
- Дорогой доктор, - сказала Амели, перед тем как повести его к больной. - Прошу вас, побеседуйте с моей тетушкой, прислушайтесь к ее ответам. Мне надо знать, можно ли считать, что она, как говорится, в здравом уме и твердой памяти. Я, разумеется, оставлю вас одних.
Через четверть часа Карто де ла Шатр вышел из комнаты старой девы и сказал, что нет оснований полагать, будто она не в своем уме. У нее еще наличествуют признаки легкого левостороннего паралича, но ослабления умственных способностей сейчас не наблюдается, и до второго апоплексического удара нечего бояться, что это произойдет.
- Благодарю вас, - ответила Амели и больше не стала его расспрашивать; а на следующий день, когда явился доверенный тети Лилины господин Минотт, она сама его проводила к больной; затем потребовала, чтобы ей подали карету, и отправилась с очередными визитами.
Уже более двадцати лет, с тех пор как тетя Лилина получила наследство после отца, она окружала управление своим имуществом глубочайшей тайной. Все совершалось по секрету между нею и господином Миноттом, все эти годы она оставалась верна тому самому стряпчему, за которым биржевой маклер Буссардель в пору раздела отцовского наследства признавал большие таланты по части судебного крючкотворства.
Старая дева, хотя она ни в чем себе не отказывала, не тратила и четвертой части своих доходов и замораживала свое возраставшее состояние, вкладывая его главным образом в государственную ренту. Она так веровала в ренту, что по всякому поводу - при разнесшихся слухах о войне, слухах о мире, о восстании, о какой-нибудь эпидемии, о предстоящей засухе или о суровой зиме - приходила в состояние панического страха и спешила, по собственному ее выражению, "обезопасить себя", то есть во что бы то ни стало сделать "надежные накопления", купить еще и еще трехпроцентных облигаций ренты. Когда ее родственники при ней поздравляли друг друга с новым повышением стоимости их земельных участков, она хитро улыбалась и, казалось, думала: "Погодите, погодите! Цыплят по осени считают!" Она уже сбыла с рук свои участки, воображая, что сделала это без ведома родственников; но братья с помощью своего агента давно следили за деловыми операциями господина Минотта и через подставных лиц скупали участки, которые продавала их старшая сестра. Для очистки совести они сообщали об этом другой сестре, Жюли Миньон, и эти махинации ее очень огорчали.
- Но ведь она все равно другим продает, - представлял свои соображения Луи-нотариус.
- Да еще тайком от нас орудует, - добавлял Фердинанд, биржевой маклер.
- А все-таки нехорошо, - с гримаской говорила госпожа Миньон. - Это некрасиво. Со своими нельзя так поступать!
Братья обменялись взглядом: "Не стоит уговаривать, будем действовать одни".
Тетя Лилина более или менее поправилась после апоплексии, признаки кровоизлияния в мозг уменьшились, и она вернулась в свою квартиру, но теперь ее характер резко изменился. Очевидно, она отказалась от показного христианского смирения и ангельской самоотверженности, которые она постоянно изображала и благодаря которым была приемлема в повседневной жизни. Теперь она принялась нападать на своих родных и сначала обрушилась на слабых и беззащитных. С тех пор как она лишилась прежнего проворства и подвижности, племянники и племянницы часто посылали к ней своих детей; как только малыши переступали ее порог, она начинала их мучить строгими допросами: учат ли они катехизис, какие молитвы знают, - читала им нудные наставления, сообщала им, что у них нет и никогда не будет сердца. Они возвращались домой в слезах. Словом, старая дева начала преследовать потомков, которых посчастливилось иметь ее братьям и сестре.
Враждебное чувство к внучатым племянникам и племянницам она затем распространила и на их родителей, и больше всего язвительных колкостей говорила своему крестнику. Викторен, которого отец заставлял оказывать внимание крестной, побывав у нее, приезжал домой взбешенный, и Амели боялась, что когда-нибудь разразится скандал.
- Она надо мной издевается! Хватит! Надоело! - кричал он.
- Ну что ж, не езди к ней больше. Или уж езди только со мной, говорила ему жена.
И вот она стала навещать тетю Лилину и за себя и за мужа. Но сварливая тетушка, зная характер этой племянницы, язвила ей меньше, чем другим. Поэтому Амели чаще всех и бывала на улице Нотр-Дам-де-Шан, где в уютной, как у священника, квартире бездельничала старая ханжа. Госпожа Буссардель оставляла там свое нескончаемое вышивание; устроившись возле тети Лилины, восседавшей в удобном кресле, она работала, сопровождая учтивыми возгласами рассказы болтливой старухи, хотя совсем ее не слушала, и спокойно молчала, когда рассказчица, приподняв оконную занавеску, отвлекалась, созерцая улицу. Впрочем, вскоре тетя Лилина опять принималась говорить.
- Пожалуй, я могу показаться нескромной, - говорила она, - но что было, то было, это истинная правда, я могу доказать свои слова. Дитя мое, как вы думаете, скольким женихам я отказала в молодости? Ну, назовите число?
- Право, не знаю, тетушка. Ну, двоим, троим.
- Хи-хи-хи!.. Семнадцати!.. Каково? - восклицала тетя Лилина. И вдруг, перестав хихикать, сделав серьезное лицо, повторяла: - Семнадцать! Что скажете, а? В день страшного суда, думаю, мне зачтется, что я отвергла семнадцать женихов и осталась в девицах, хоть небо и не отказало мне в привлекательности и в дарованиях. Что поделаешь! Бедная моя матушка, святая женщина, на смертном одре заставила меня поклясться, что я посвящу свою жизнь новорожденным своим братьям, младшей сестре и дорогому осиротевшему отцу. И я ежедневно благодарю бога за то, что он возложил на меня это бремя. Разве земная моя жизнь не была озарена радостью самоотверженности?..
- Дорогая тетушка!..
- Самой тяжкой была для меня необходимость приносить огорчение моим вздыхателям. Вы ведь знаете, каковы мужчины: они не умеют смириться с несчастьем. Получив отказ, кое-кто из моих поклонников уехал в Америку, другие пошли на войну и в осаде Константины искали себе смерти. Право, право, я могла бы назвать имена. - И таинственным тоном, словно сообщая государственную тайну, добавляла: - А главное, был один человек, которого вы хорошо знали... он не нашел в себе силы удалиться от меня и, раз я отказала ему в своей руке, решил стать хотя бы моим братом.
На этот раз Амели оторвалась от своего рукоделия и вскинула глаза на старую деву.
- Да, да, дитя мое, вы угадали! Миньон!.. Бедный Феликс! Как он меня любил и больше пятидесяти лет таил от всех свое чувство. Ни одного лишнего слова, ни одного взгляда! А дорогая моя Жюли ничего не подозревала, она ведь всегда кружилась в вихре удовольствий! Не хотелось бы мне осуждать ее, но в конце концов как же не видеть ее натуру: элегантная госпожа Миньон никогда не отличалась умом! Подумайте только: всю жизнь она будет уверена, что муж обожал ее! Хи-хи-хи!.. Смотрите не передавайте ей, какую тайну я вам открыла! Жюли придет в отчаяние. Ах, - устало вздыхала она, - теперь вот, когда уже нет в живых моего дорогого друга Феликса, я решилась довериться вам, и сразу у меня стало легче на душе.
Раскинувшись в кресле, тетя Лилина вытирала скомканным платочком отсутствующие слезы. Амели вновь принялась за свое вышивание, изображавшее нечто вроде щита, где на черном фоне красовались трубки, сигары и кисеты для табака; она хотела сделать из этой вышивки экран для камина в курительную комнату своего свекра. В тот день да и в следующие дни она услышала от тети Лилины множество выдумок, в которых фигурировали ее родственники. Чего только не было в этом сплетении интриг, мерзостей и гнусных преступлений! Из россказней тети Лилины, сразу же показавшихся Амели совершенно неправдоподобными, перед ней вырастали невероятные истории: о девушке, которую родные нарочно скомпрометировали, чтобы насильно выдать ее замуж; о старом холостяке, вокруг которого составили заговор в целях уловления наследства; о спекуляции земельными участками, которой противозаконно помогало некое высокопоставленное лицо, а в более далеком прошлом - огромный и скандальный судебный процесс по поводу военных поставок, в котором, по словам старухи, далеко не всех виновных постигло наказание...
- Сколько тайн в одном нашем семействе, дитя мое, - говорила тетя Лилина, - сколько тайн! И притом я ведь говорю лишь о тех секретах, которые я выведала, узнала случайно или разгадала задним числом, так что не грех и рассказать о них... Да вот, например, был один секрет... Сколько ни билась, никак не могла в него проникнуть. Фу, проклятый! - сердито выбранилась она и от пробудившегося раздражения скривила губы и злобно сверкнула глазами. - В холерный год мы были в Гранси. И там что-то произошло между моим отцом, Фердинандом и той самой Рамело, о которой вам так часто говорили. Да, что-то между ними произошло, но я так никогда и не могла узнать, что именно они натворили. Ровно ничего не могла узнать! Но уж наверняка там были дела не очень похвальные. Готова поручиться!
- Тетушка, вы себя утомляете. Да и вам давно пора принять лекарство.
- Ах, боже мой! Как же это я забыла! - воскликнула тетя Лилина, всегда аккуратнейшим образом исполнявшая предписания врачей. Но, проглотив ложку микстуры, она снова заговорила:
- Ах, уж эта Рамело! Еще одна темная личность! Но совершенно ясно, какую роль она играла в нашем доме. Все очень просто, не даром же отец носил траур после ее смерти и нас заставил носить. Ну что тут говорить!.. Да, да, уверена, что из-за этой связи и умерла бедная моя маменька!
- Дорогая тетушка, при всем моем уважении к вам я все-таки убедительно прошу вас: поговорим о чем-нибудь другом, - сказала Амели, стараясь ласковой улыбкой смягчить свои слова. - Я не имею никакого права выслушивать подобные признания.
- Ах, ах! Подумаешь! Я ведь вам не все говорю!.. Не бойтесь. Могла бы сказать кое-что весьма неприятное для вас, нарушить ваше безмятежное спокойствие, госпожа Буссардель, да уж не скажу! - ответила старая дева, так странно подчеркивая слова "госпожа Буссардель", что Амели, принявшаяся было вышивать перекрещенные трубки, вновь вскинула на нее глаза.
- Нечего, нечего! Не смотрите на меня таким взглядом, - ехидничала тетя Лилина. - Любопытство разгорелось, да? Ничего не скажу! Вы разве не довольны своей судьбой?
- Нет, дорогая тетушка, вполне довольна и, право, не желаю ничего знать и ничего не понимаю в ваших словах. Пора уж мне ехать домой...
Она воткнула в канву иголку, свернула вышивание и встала с кресла.
- Что? - воскликнула старуха с самым серьезным видом и, схватив ее за руку, не отпускала от себя. - Разве вам мало того, что вы официально числитесь госпожой Буссардель, так и в документах записаны? Разве ваши дети не носят фамилию Буссардель?