— Соловьев! Дима!
К чему орать, если у меня прекрасный слух? Тридцать четыре? — Тридцать четыре. Двадцать семь? — Двадцать семь. Помнится, проходил медицинскую комиссию, и мне шептали в одно ухо, прикрыв другое.
— Соловьев! Вы не видели Соловьева? Где его черти носят?
— Курит на втором этаже.
— Опять курит? Он что-нибудь, кроме сигареты, держит в руках!
— Ну? Чего надо? — спрашиваю я. — Согласно трудового кодекса Российской Федерации от двадцать первого декабря две тысячи первого года, статья сто пять, рабочий день делиться на части. На тех предприятиях, где это необходимо вследствие особого характера труда…
— Зайти в главный офис к Анне Антоновой.
— Анна? Она кто? — подтягиваю джинсы и медленно соображаю. — Моего непосредственного начальника зовут иначе… забыл, как ее зовут, но только не Анна. А вдруг у меня новый начальник? Черт! Не мешало бы побриться — предупреждать нужно. Вот и джинсы пузырями на коленках пошли, и молния, кажется, не работает. Открываться она открывается, а закрывается только на половину.
Офис в другом здании, а тут обыкновенный склад. Короче, поди — принеси.
Захожу в офис — меня проверяют. Охрана, ядрена вошь. Затылки побрили и думают, они охрана. Смотрю по сторонам — какой кабинет они сказали?
Толкаю дверь и захожу.
— Вызывали?
— Ах, вот вы какой — Дима Соловьев!
Сейчас она скажет — представляла вас иначе. А что меня представлять? Я и сам могу себя представить.
— Вы садитесь, вот сюда и садитесь. Дима, я вас прочитала. Признаюсь, не без интереса. Главный герой у вас Скворцов. Интересный персонаж. Вы не работали прежде в милиции? Элла Сергеевна у нас тоже есть, только она блондинка, ваш непосредственный начальник, на складе работает. У нее красный Гольф… понимаю. Но почему вы бросили там, где нельзя бросать? Это не только неуважение к читателю, это нарушение жанра. У вас что? Детектив. Устоявшийся в литературе жанр с определенными правилами. Вы все испортили, перечеркнули все свои труды — ступайте и немедленно закончите.
— Не могу.
— То есть как?
— У меня нет времени, днем устаю, как черт, а по ночам полагается спать. Я хочу выспаться.
— Жаль, очень жаль, мог бы получится неплохой роман. А вы заболейте! Возьмите больничный и пишите, а ночью спите.
— Нельзя. Если я возьму больничный, могу и в самом деле заболеть.
— Вы смешной.
— Мне уже говорили.
— Будда, он не молчит? — спросила она.
— Спросите у Будды, — ответил Соловьев, — вы редактор?
— Редактор.
— Я вас прежде видел. Вы стояли и говорили с мужчиной и женщиной. Они чем-то похожи на брата и сестру. Только они не брат и сестра. Я прав?
— Вы правы. Они не брат и сестра. Скажите, незнакомка в вашем романе, она еще появится?
— Нет. Она уехала. Навсегда уехала. Она — несбывшиеся мечты моего героя, плод воображения, попытка убить время, когда ты сидишь и ждешь, когда тебе моют машину. Незнакомку послал Будда. Незнакомка и есть Будда. Помните «инь» и «янь»? Две половинки одного целого. Так вот, у Скворцова никогда не было этой второй половики. Он неплохой парень, но обречен. Ему не хватает второй половинки.
— Дима, у вас три дня. Запомните — три! Идите и пишите.
У Димы Скворцова три дня — так написано на бумажке, что я обнаружил у себя в почтовом ящике. За первый день можно продать Купера. На второй — оформить доверенность на квартиру. На третий — купить билеты на поезд и нажраться.
Где небеса? Что там происходит? Снизу видно плохо, вижу — одна туча нашла на другую. Ударил гром, внизу открыли зонты. Пролилась грязь, у нас внизу ее достаточно. Будда там и здесь — вверху и внизу. Дима Скворцов держит крохотную фигурку — согрел руками. Он не верит в мистику, у него вечер, а если точней — три часа. Билеты в кармане и четыре стопки, в каждой по пять тысяч — они на столе. Олег Николаевич упирался не долго, достаточно было упомянуть имя Григория Аркадьевича. Дима трезвый, как памятник на площади, — скоро его снесут, и будет новый супермаркет. Дима думает — сидит и крутит в руках крохотную фигурку.
Грянул дождь, забарабанил по крышам, рвет листья — осень, подведение итогов.
Я в него верю, он должен шепнуть — ехать мне или не ехать.
Будда молчит. Я не прошу его ответить, я прошу подсказать, подать знак. Встаю, иду на кухню и даю ему последний шанс. Десять минут.
Десять минут я курю и смотрю в окно — там дождь. Дима Скворцов — не один в поле воин. Он стал мудрей и вынужден подчиниться обстоятельствам. Плохих или хороших людей не бывает. Мама меня обманула, прав был отец, когда рвал мне уши.
Беру стул, возвращаюсь в комнату, лезу на антресоли и аккуратно складываю в коробку из-под обуви пачки долларов — она знает, где их искать. Чихаю — пыль со времен царя Гороха. Бросаю последний взгляд — Будда молчит. Сидеть и ждать три часа? Скажем на прощание «привет» Элле Сергеевне.
Хлопнула дверь, в замке повернулся ключ.
Будда молчал. Каждый имеет право на свой выбор, — мог бы сказать он, однако, как всегда, промолчал.
— Дима, — сказал Григорий Аркадьевич, — заставляешь себя ждать. Ты мне и без того все карты спутал. Ты бы знал, как я от тебя устал! Вместо того, чтобы заниматься делом, я вынужден заниматься тобой. Молодцы — хитро придумали. Устроиться в магазин продавцом! Дима, у вас там что, все дураки? Мы книжек не читаем? Хорошо — не читаем, но мы смотрим кино. Секретный агент! Да у тебя на лбу написано, кто ты и с какой целью явился. Честно скажу, я мог тебя прихлопнуть, как муху, уже в первый день. Не прихлопнул — было интересно.
— Володя — ваша работа?
— Володя — отработанный материал. Слишком глуп и доверчив.
— Чевадзе?
— Афтондила было жаль. Но сколько можно терпеть его алчность? А потом он возомнил себя моим партнером! Это уж ни в какие ворота. Какой из Афтондила партнер — мелкий мошенник.
— Григорий Аркадьевич, вы допустили ошибку — Афтондил ничего не знал.
— Правда? А чего он не знал?
— В портфеле никогда не было документов.
— Правильно, не было. Мы их прежде уничтожили — наши долговые обязательства.
— А Володя? К чему заказывать нападение на самого себя?
— Володя — дурак, за что и поплатился. Скажи, как ты понял, что я подбросил тебе деньги? Наследили? Я прав? Бестолочи, не могут выполнить простого задания. Дима, представляешь, с кем мне приходится работать?
— Почему не организовали липовое нападение на самого себя? Боялись повториться? Хотя задумка хороша — не нужно отдавать партнеру деньги. А подбросили деньги зачем? Чтобы пустить следователей по ложному следу? Мол, Дима Скворцов спрятал на первое время.
— Дима, я старый человек. Чтобы наши партнеры поверили, Тимур должен был в меня стрельнуть, а стрелок он паршивый.
— Планировали меня убить?
— Молодец. А что мне еще оставалось? К сожалению, нужна трагедия. Мы бы тебя похоронили, как человека Эллочка женщина сентиментальная, отработала бы за двоих — всплакнула бы от души. Памятник поставили бы, но уже через год. А ты гусар! Купера на мои деньги купил. Вот уж повеселил старика. А впечатление какое на Эллочку произвел! Она была готова броситься тебе на шею.
— Бомжа кто играл?
Григорий Аркадьевич окончательно развеселился.
— Дима, ты меня огорчаешь. Неужели не узнал? Или темно было?
— Тимур?
— Он и здесь не справился, а ты здорово бегаешь. А если бы еще не курил? Ох, и напугал ты нас! Перестрелку устроил в центре города. А пистолет какой попросил — револьвер! Гильзы-то в барабане остаются.
— Глупо.
— Почему? По-моему, логично. Пусть Дима Скворцов голову ломает. Григорий Аркадьевич не будет опускаться до какой-то жалкой тысячи долларов.
— Пежо к чему угонять?
— Чтобы у тебя занятие появилось. Чтобы оставил на время меня в покое. Полагаешь, кроме тебя мне больше нечем заняться? Деньги, Дима, на деревьях не растут, а если бы они росли, сначала нужно их посадить. Много деревьев. А потом ухаживать, поливать, с вредителями бороться.
— Какое слово вы дали Элле Сергеевне?
— Эллочка — женщина. А любая женщина может влюбиться. Прежнего мужика я быстро оформил. Вот ему слово и дал. Прежде чем его, беднягу, в лодку погрузили, дал слово настоящего мужчины — буду, мол, за женой приглядывать и в обиду не давать. Утонул. Представляешь? Искали, искали — не нашли. И сам искал — два дня в лесу — комары, оводы, а у меня язва по осени открывается. Вот с тобой поговорим и махну в санаторий. Знаешь, Дима, я тебя бы не тронул. Но как ты меня обманул! Я же со страха решил, ты и в самом деле секретный агент. Иначе чего с тобой возиться? А тут умные люди мне и говорят. Кто? Димка Скворцов? Да какой он агент! Ему пинка под зад дали и забыли. Как я расстроился! Что же получается? А получается полная и окончательная конфузия! А расходы какие? Моральный ущерб. Знаешь, они правы — тот, кто требует возмещение морального ущерба. На своей шкуре почувствовал — как больно. И язва едва не открылась. На таблетках сижу. А прежде до октября никаких проблем. Вроде, все вопросы обсудили? Или тебя еще что-нибудь мучает?
— Элла Сергеевна.
— Прости. Вопрос не ко мне. У Эллочки спросишь. Чувствительная оказалась. Думаю, ну когда дура разобьется? Не трогал, решил не брать лишний грех на душу. Да и привык. Вроде как приедет, поговорим и приятно.
— Трактор вы подогнали?
— Дураки подогнали. Я их не просил. Подарок захотели сделать — лишняя головная боль. Они как думают: если старик пожаловался на дочь, так ее сразу на плаху? А что, Дима, пойдешь ко мне? Хоромы не обещаю, но жалование положу приличное.
— Григорий Аркадьевич, — улыбнулся я, — вы меня через месяц убьете.
— Прав — убью. Может, не через месяц, но убью. Умный ты слишком, Дима, и опасный. Выгнать такого парня! А знаешь — почему? Умные, Дима, нам не нужны. Нужны сообразительные. Есть разница? О-о-о! Огромная разница. Устал я. Монолог закатал на полчаса, что-то вроде покаяния. Вот что, — Григорий Аркадьевич полез в карман, — будешь там, скажи обязательно, мол, Шепитько в грехах каялся. На коленках не стоял, но правду говорил. Признает за собой, не отпирается. Но и желает возразить — многие нынче так и живут. И что? Кто их призвал или наказал? А детей у меня нет — некому нести проклятие. Опять желудок заболел. Где таблетки? Думал, появилась дочь… Тимур, глянь, неужели дышит? Бестолочь, подушку прижать не может! Что за наказание! Эллочка… ты жива?
Пуля — дура. Она пролетит мимо. Оторвет клок с моей головы и уткнется в стену. Вдох — выдох. Мир — фальшивые декорации. Я принимаюсь вращаться. Одна нога согнутая, вторая прямая. Блеклый фонарь просыпается — озаряет светом мрачное помещение. Удивленное лицо Григория Аркадьевича. Тимур мне не подмигивает. Он выхватывает пистолет, который тут же взмывает вверх. Сейчас пистолет выстрелит! Я уже видел, как он стреляет.
Время — не секунды и минуты. Вижу мать. Она улыбается и протягивает руку. Вижу отца — мужская сдержанность тает у меня на глазах. И в этот момент свинец входит мне в голову. Растет дырка — как точка на экране телевизора — я его выключил. Сколько раз я видел эту точку — оказывается, не видел. Все! Я мертвец. Дима Скворцов понимает — он мертвец…
— Соловьев! Опять он курит? Господи, дал бог работника. Сколько можно терпеть? У нас что — нет других грузчиков?
Выходит Элла Сергеевна — кошмарная баба со склада. Грудь у нее кругом. С какой стороны не посмотришь — сплошная грудь. Элла Сергеевна об этом своем уникальном качестве, вероятно, знает. Разговор начинает с того, что припирает своей могучей грудью всякого к стенке.
— Соловьев! — ревет она морским котиком, — ты уволен!
День был поганым с утра. Пять минут я выслушивал по телефону ругань сумасшедшей тетки, которая настоятельно требовала соединить ее с каким-то Григорием Аркадьевичем. Тетка обещала его убить. Затем у меня лопнула резинка на трусах. На Филиппинах упал и разбился самолет. Кажется, экипаж и пассажиры погибли. Упал и рубль, а вместе с ним доллар. Известный астролог обещал через месяц Апокалипсис. В завершении позвонила моя бывшая.
— Я приду, чтобы забрать машинку. Она где-то на антресолях в коробке из-под обуви. Помнишь, я купила тебе ботинки? Желтые, импортные. Не помнишь? Ты, Соловьев, ничего не помнишь. Соловьев, ты прилетел с другой планеты — здесь тебе не место.
— Меня убили, — сказал я.
— Что? Убили? Плохо тебя убили. Нужно было убить как следует. Соловьев, ты опять пьян?
— В финале меня убивают. Пуля входит мне в голову, и я вспоминаю детство, родителей вспоминаю…
— Вчера у них была, — сообщила моя бывшая жена. — Тебе не стыдно? Трава по пояс!
Григорий Аркадьевич скалит зубы — вылитый вампир. Тимур испугано таращит глаза и ищет пистолет. Он здесь, — мрачная тень протягивает руку — какая длинная рука!
Костя! Вот он мой спаситель! Ну где ты был все это время? Терпеливо стоял за кулисами и ждал своей минуты? Она наступила — твоя минута…
— Не зашибли, Дима? Кровь на лице. Возьми платок — утрись.
Зло обречено. У зла нет шансов. Причин множество. Во-первых, потому что оно зло. Во-вторых, потому что зло есть зло. И в-третьих, и в-четвертых, и в-пятых, — у зла нет шансов. Костя мой преданный товарищ. Как я мог о нем забыть? Глотаю слезы и медленно поднимаюсь с пола — подсечку на этот раз я выполнил паршиво — выбил у Тимура пистолет, но и сам упал. Я знал, я верил, я читал и видел в кино, наконец, мне говорила мама. Папа ничего не говорил. Так вот, мама говорила: Дима, на свете много добрых и хороших людей. Выключи свет! — орал из другой комнаты папа, — мне на работу в шесть утра вставать. Папу я уважал. Прежде чем говорить о смысле жизни, о хороших или плохих людях, он рвал мне уши.
Ветер рвет облака. Дима Соловьев написал заявление — пожалуй, единственный мужественный поступок. Элла Сергеевна — крашенная блондинка со склада готовой продукции — положила свою грудь на стол — она читает.
— Дима, — говорит она, — куда ты пойдешь?
Не знаю. Честное слово, не знаю, куда пойдет Дима Соловьев. Может быть, на улицу?
Шесть вечера и меня уже нет. Элла Сергеевна покинула здание редакции в плохом настроении. Дима — не проблема. Замену найдет в ближайшее время. Красный Гольф терпеливо ждал на стоянке. Пора искать и ему замену, Элле Сергеевне нравится Пежо, лучше желтый.
— Володя? Привет. Ужасно тяжелый день. Даже пришлось одного уволить. Мальчишка. Наивный романтик. Оказывается, он пишет роман. Что? Вот пускай и пишет — никто не мешает, не отвлекает. Все! Я о нем забыла. Как ты?
Элла Сергеевна берет телефон в другую руку и щелкает зажигалкой.
— Прекрати! Опять за свое? Гонки хочешь? Юноша, у тебя никаких шансов! Ты уверен? Ах, ты уверен! Хорошо, уговорил. Встретимся на прежнем месте.
Красный Гольф сорвался с места, пролетел под аркой, притормозил перед светофором, пропустив спешащих пешеходов. Выскочил на проспект, где, почувствовав свободу, тут же набрал скорость.
Ветер не рвал облака — их не было. Не было ночного неба, тусклого фонаря и часов на стене — они остановились. Костя спустил курок и выстрелил Диме Скворцову в голову. Ковер! — крикнул Григорий Аркадьевич, — срочно закатайте его в ковер.