- А если бы со мной?
- Жалею о вас!
- Почему?
- Потому что вас не любят.
- Может быть! По крайней мере я люблю.
- А если вы любите, так и спешите любить, не теряйте ни минуты; ищите, старайтесь нравиться, сватайтесь, а главное - не откладывайте в дальний ящик и женитесь. Пройдет время, вы растеряете все ваши чувства, мысли, всего самого себя; тогда будет худо вам, а еще хуже - вашей будущей жене.
- Я могу еще любить, - возразил Хозаров.
- Может быть, вы молоды... Сколько вам лет?
- Двадцать семь.
- Да!.. Но только уж пора жениться - и очень пора!.. Пройдет год, другой, и вы будете похожи на других. Боже мой! - продолжала хозяйка одушевленным голосом. - Даже на самых первых порах брака какими вы бываете, мужчины! Вам скучны ласки этого юного существа, и вот - вы начинаете обманывать: жалуетесь на желчь, на сплин; но приезжает приятель, с которым какие-нибудь у вас есть дела, и сейчас все проходит; откуда является энергия, деятельность, потому что тут говорит ваша собственная корысть. Вы всеми вашими помышлениями посвящены только вашей меркантильной жизни, а жене остается один только труп, остов человека, без чувств, без мысли. Нашу любовь, нашу живость, нашу даже, если хотите, болтливость вы не хотите понять; называете это глупостями, ребячеством и на первых порах тушите огонь страсти, который горел бы для вас, и горел всю жизнь.
- Вы говорите все это весьма справедливо про браки, которые совершаются по расчету; но другое дело - брак по страсти.
- Но где вы возьмете в сорок лет страсти, - возразила хозяйка, - когда уже вы в тридцать лет чувствуете, как говорят иные, разочарование? И что такое ваше разочарование? Это не усталость души поэта, испытавшей все в жизни; напротив, материализм, загрубелость чувств, апатия сердца - и больше ничего!
- В отношении разочарования я совершенно с вами согласен, - сказал Хозаров. - Это такая нелепость, которой я решительно не допускаю. Последние слова герой мои произнес искренне; он действительно в самом себе не чувствовал ничего подобного разочарованию; ему даже весьма не нравились знаменитые романы: "Онегин" и "Печорин". Он всегда называл их баснями. Долго еще разговор продолжался в том же тоне; наконец, хозяйка, кажется, утомилась резонерствовать. Хозаров, как светский человек, тотчас же заметил это и потому раскланялся и уехал. Домой прибыл он несколько взволнованный; на него сильное впечатление произвела философка-именинница. Раздевшись и усевшись в свое вольтеровское кресло, он погрузился в тихую задумчивость. Вошла Татьяна Ивановна.
- А вы не будете обедать? - спросила она.
- Нет, - отвечал тот, - я обедал у именинницы. Вот Татьяна Ивановна, я встретил женщину, так женщину!
- Кого это?
- Варвару Александровну Мамилову... Чудо! Вообразите себе: говорит, как профессор; что за чувства, что за страсти! И вместе с тем эти синие чулки бывают обыкновенно страшные уроды; а эта, представьте себе, красавица, образованна и учена так, что меня просто в тупик поставила.
Татьяна Ивановна покачала головою.
- Лучше вашей Мари никого нет на свете, - сказала она.
- Мари нейдет тут в сравнение, - отвечал Хозаров. - Мари ангелочек-девочка; на ней можно жениться, любить ее, знаете, как жену; но это другое дело: эту надобно слушать и удивляться.
- Лучше бы вы этого не говорили. Досадно слушать! - возразила Татьяна Ивановна. - Просто вы повеса, волокита. Вот бы вам завлечь бедную девушку, потом бросить ее и влюбиться в другую даму.
- Нет, это не то, - проговорил Хозаров и снова задумался.
Посидев немного, Татьяна Ивановна простилась с постояльцем и отправилась к Катерине Архиповне помогать барышням одеваться. Мы оставим моего героя среди его мечтаний и перейдем вместе с почтеннейшею хозяйкою в квартиру Ступицыных, у которых была тоже страшная суетня. Две старшие, Пашет и Анет, начали хлопотать еще с самого обеда о своем туалете; они примеривали башмаки, менялись корсетами и почти до ссоры спорили, которой из них надеть на голову виноград с французской зеленью: им обеим его хотелось.
- Тебе совсем нейдет зелень, - говорила Анет с серыми глазами, - ты брюнетка; ты гораздо лучше будешь в пунцовых шу{43}.
- Извините, я уже и то на трех вечерах была в лентах, а вы всегда в цветах.
Спор двух девушек дошел до маменьки, которая их помирила тем, что разломила виноградную ветку на две и, каждой отдав по половине, приказала им надеть, вместе с зеленью, и пунцовые шу.
Обе сестры, споря между собой, вместе с тем чувствовали страшное ожесточение против младшей сестры и имели на это полное право: Катерина Архиповна еще за два дня приготовила своему идолу весь новый туалет: платье ей было сшито новое, газовое, на атласном чехле; башмаки были куплены в магазине, а не в рядах, а на голову была приготовлена прекрасная коронка от m-me Анет; но это еще не все: сегодня на вечер эта девочка, как именовали ее сестры, явится и в маменькиных брильянтах, которые нарочно были переделаны для нее по новой моде. Весьма естественно, что Мари, имея в виду такого рода исключительные заботы со стороны матери, сидела очень спокойно в зале и читала какой-то роман. Антон Федотыч, так же, как старшие дочери, был искренне озабочен своим туалетом: он сам лично - своею особою - наблюдал, как гладилась его манишка, которая и должна была составлять перемену в его костюме против того, в котором он являлся к имениннице утром.
Между тем как происходили все эти хлопоты, и между тем как волновались ими Пашет, Анет и Антон Федотыч, Катерина Архиповна сидела и разговаривала с Рожновым.
- Что мне делать, Иван Борисыч? - говорила хозяйка.
- Я сам не знаю, что делать и вам и мне, - отвечал тот, - но я вам опять повторю: я богат, не совсем глуп, дочь ваша мне нравится, а потому, может быть, и сумею сделать ее счастливою.
- Все это я знаю, но она еще замуж не хочет, - отвечала Катерина Архиповна.
- Нет-с, это не то: она замуж хочет, только не за меня.
- Я вас очень хорошо понимаю, Иван Борисыч, и очень была бы рада, отвечала Катерина Архиповна.
- Я знаю, что вы-то бы рады, - отвечал Рожнов, - впрочем, подождем, не сделает ли чего время?
- Подите поговорите с ней, полюбезничайте, - сказала старуха. - Вы к ней очень невнимательны.
- Вот еще что выдумали! Стану я любезничать! Она и без того, кажется, видеть меня равнодушно не может, - проговорил толстяк и задумался.
Явилась Татьяна Ивановна. Мари, увидев свою поверенную, взяла ее за руку и посадила около себя.
- Что вы не собираетесь?
- У меня все готово, - отвечала девушка.
- Как вас ждет один человек, так просто ужас: сегодня целое утро только и говорил, как увидеться с вами, - сказала Татьяна Ивановна.
Девушка покраснела, однако ничего не отвечала и принялась читать роман. Татьяна Ивановна начинала несколько раз опять заговаривать о Хозарове, но ответом ей было только смущение, и потому девица Замшева решилась отправиться к двум старшим. Здесь она нашла обширное поле для своей деятельности. Обе девицы были в совершенном отчаянии от дурно выглаженных кисейных платьев, но Татьяна Ивановна взялась помочь горю: со свойственным только ей искусством спрыснула весьма обильно платья, начала их гладить через тонкую простынь, и таким образом платья вышли отличные. Часа за два началось одевание трех сестер. Татьяна Ивановна беспрестанно перебегала из комнаты двух старших в кабинет младшей, которую, впрочем, одевала сама мать. Толстяк все это время сидел один в зале. Антон Федотыч тоже одевался. Старуха, одев своего идола, снарядилась сама очень скоро, и к девяти часам все были готовы. Рожнов предложил всему семейству ехать в его возке, а сам с Антоном Федотычем отправился на извозчике. Татьяна Ивановна проводила всех до крыльца и на этот раз, не боясь мошенников, отправилась домой.
Когда семейство Ступицыных в сопровождении Рожнова вошло в залу Варвары Александровны, там было уже довольно гостей. Хозаров стоял, прислонясь к косяку дверей в гостиную, и рисовался. Среди всей этой новоприбывшей семьи по преимуществу кинулась всем в глаза Мари; она была очень мила в своем розовом новом платье и в маменькиных переделанных брильянтах. Две старшие, поздоровавшись с хозяйкою, тотчас же адресовались к моему герою и адресовались так провинциально, с такими неприятными и странными ужимками, что Хозаров совершенно сконфузился и, сделав сколько возможно насмешливую улыбку, пробормотал несколько слов и ретировался в залу; но и здесь ему угрожала опасность: Антон Федотыч схватил его за обе руки и начал изъявлять - тоже весьма глупо и неприлично - восторг, что с ним увиделся. Хозаров окончательно растерялся и не нашел ничего более сделать, как выйти вон из залы. По возвращении его кадриль уже началась. Две старшие девицы Ступицыны были ангажированы офицерами; следовательно, от них не могла ему угрожать опасность. Его беспокоил один только Антон Федотыч, который стоял в противоположном углу и с улыбкою посматривал на всю публику. Увидев Хозарова, он, видимо, замышлял подойти к нему, но, к счастью сего последнего, Ступицын был со всех сторон заставлен стульями, а потому не мог тронуться с места и ограничился только тем, что не спускал с Хозарова глаз и улыбался ему.
"Какое милое существо, а в каком дурацком семействе родилось!" подумал про себя Сергей Петрович, глядя на хорошенькую Мари, танцующую с третьим офицером. Осмотрев внимательно ее роскошный стан, ее пухленькие ручки и, наконец, заметив довольно таинственные и много говорящие взгляды, он не выдержал, подошел к ней и позвал ее на кадриль.
Между тем хозяйка, осматривавшая в лорнет всех гостей, увидела во второй кадрили Хозарова, танцующего с Мари, и с той поры исключительно занялась наблюдением над ними. Она видела все; но ни Хозаров, ни Мари не заметили ничего. В герое моем вдруг воскресла на время усыпленная впечатлением Варвары Александровны страсть к Мари, тем более, что он, взяв ручку грёзовской головки, почувствовал, что эта ручка дрожала.
- Вы меня ненавидите, - сказал поручик, становясь с своей дамой на избранное место.
Мари ничего не отвечала; она только взглянула на него, но взглянула так, что Сергей Петрович понял многое и потому слегка пожал ее ручку. Ему отвечали тоже легким пожатием.
- Вы не сердитесь на меня за мою тайну, которую писал я вам в дневнике? - проговорил он.
- Нет, - отвечала девушка.
- А вы знаете, о ком я писал?