«Рвет и мечет, как прибой…»
Марфа Король металась по главному офису проекта, как разъяренная пантера. С утра начали прибывать члены жюри. Сам Моисей Симеонович Зон пожаловал, хотя его участие в съемках было до последнего момента под большим вопросом. Приехали Джига, Махалов, Мирзоян, с трассы звонил Хоменко — еду, мол, на своем новеньком «феррари», но в пробке застрял между Ольгино и Лисьим Носом. Марфа подозревала, что он сам эту пробку и устроил. Либо въехал в кого-нибудь, либо автографы поклонницам раздает. Съемки должны начаться через два часа, когда приедет из аэропорта победитель последнего «Звездного завода» — Фофан. Съемочная группа в полной боевой готовности мается в большом концертном зале. Костюмеры выгладили последний воротничок, гримеры в возбужденном ожидании раскладывают свои баночки, коробочки и кисточки на гримерных столиках. Техники в седьмой или восьмой раз побежали аппаратуру проверять и настраивать — и так идеально настроенную. Одним словом, все и всё готово. Кроме одного незначительного элемента. А именно — самих артистов. Артисты (вернее, те, кто до недавнего времени собирались ими стать) до сих пор находятся в состоянии, далеком от мобилизационной готовности. Марфа уже охрипла, крича на Лиду Ефремову — женщину средних лет, отвечающую за моральный облик, мобилизационную готовность, работоспособность и душевный покой участников проекта, другими словами, исполняющую роль классной дамы, няни и инспектора по делам несовершеннолетних в одном лице. До сегодняшнего дня Лида уверяла Марфу, что с участниками все в порядке, что все они работают по двадцать четыре часа в сутки, не пьют, не курят и страстно желают стать звездами. Марфа ей верила, потому что у Лиды был большой опыт работы с молодежью, да и в лжи она до сих пор замечена не была. Но оказывается, что няня-инспектор давно выпустила ситуацию из своих рук. После трагических событий все пошли враздрай, гуляют по ночам, гоняются за какими-то духами, выпивают (Марфа самолично обнаружила в одном из номеров пустые бутылки из-под дешевого вина) и к показательному выступлению совершенно не готовы. У кандидата в победители Петрова фингал под глазом, Ласточкина лежит в обмороке (врач констатировал сильное содержание наркотического вещества в крови!), Кошелкина послала аккомпаниатора подальше, отказавшись репетировать, Лобода намеревается уезжать и уже позвонила своему «большому» папе, Петрухина бьется в истерике, остальные обсуждают какую-то чушь, вместо того чтобы думать о предстоящих съемках. И несет от них сивухой. В довершение ко всему на территории съемок появились прокурор города, несколько милицейских чинов среднего звена и куча парней, представившихся оперативными работниками. Она была вынуждена схватить Демьяна Джигу за рукав и со слезами на глазах упрашивать его, чтобы тот сам убедил работников правоохранительной системы немного погодить с расследованием, чтобы не сбивать рабочий ритм съемок. Дема сначала наорал на нее за то, что он обо всем узнает последним, а потом все-таки отправился к прокурору, после чего вышел и вовсе взъяренный, и сейчас, сидя в широком кресле и кипя от бешенства, он смотрел на Марфу взглядом удава перед добычей, матерился через каждую секунду и задавал один и тот же вопрос: «Так мы будем снимать или мы не будем снимать?» После очередного такого «ремейка» Марфа тоже выматерилась, демонстративно села на краешек стола, перекинула ногу на ногу, посмотрела с улыбкой гюрзы на Джигу и проговорила по слогам:
— Я этого не знаю, уважаемый господин Джига.
Барчук, находящийся тут же, поперхнулся минералкой, которую он с утра поглощал в больших количествах, а Демьян схватился за сердце, потом помассировал вздувшуюся печенку, а после жалко улыбнулся и пробормотал:
— И чего теперь?
И после этого вопроса Марфа вдруг успокоилась, слезла со стола, обошла его, села в свое кресло и, подняв подбородок, своим обычным уверенным взглядом посмотрела сначала на Барчука, потом на Демьяна, а потом на Лиду Ефремову, которая, забившись в проем между шкафом и ксероксом, молила только об одном — чтобы о ее присутствии здесь забыли.
— Во-первых, переносим съемки на вторую половину дня, — сказала она.
Джига икнул.
— Ничего, заплатишь жюри за переработку, — сказала Марфа. — Пусть до трех часов погуляют по окрестностям, воздухом подышат, искупаются, в конце концов. Не думаю, что они не обрадуются такой возможности.
— Но Зон… — простонал Джига. — Я его с таким трудом уломал. Я его с заседания Думы выдернул.
— На его месте я бы сказала тебе за это «спасибо», — усмехнулась Марфа. — Но если ты так его боишься, я могу сама с ним поговорить.
— Очень хорошо, — Джига воспрянул духом. — А твои артисты придут в себя к трем часам?
— Артисты придут в себя к трем часам? — тоном барыни-самодурки спросила Марфа у Лиды.
— Я… Д-да… — Лида Ефремова часто-часто закивала головой. — Только вот Ласточкина… Я не уверена…
— Ну, это мы врачей попросим ее в чувство привести, — сказала Король. — Что еще? Прокурор и компани. Этот вопрос тебе, Демьян, придется взять на себя. Попроси их еще раз, чтобы они не дергали никого из наших до съемок. После — сколько угодно.
— Я уже просил, — Джига развел руками, но уверенность генерального продюсера канала начинала возвращаться к нему.
— Просто так просил? — Марфа пристально посмотрела на Джигу.
— А что ему я тоже должен проплачивать простой? Как звездам мирового уровня типа Зона? — взвился Демьян. — Он говорит, что промедление в расследовании может позволить преступнику скрыться. Сунь я ему в лапу, он расценит это как укрывательство или, как правильно? Покрывательство? Слушай, ну почему ты мне ничего не сообщила о втором убийстве? Почему не сказала, что у Гриши отпечатки пальцев снимали? И вообще…
— Лида, вы свободны! — резко проговорила Марфа. — Готовьте артистов. Делайте, что хотите: бейте, парьте в бане, жарьте. Но чтобы в три часа они пели лучше Агутина и Варум. — А когда Ефремова, облегченно переведя дух, выскользнула из офиса, посмотрела в упор на Демьяна. — Укрывательство-покрывательство, говоришь? А может быть, Демьян, ты действительно покрываешь преступника? А может быть, это ты сам расправился с Вениамином? Ведь, оказывается, у вас был общий бизнес. Только почему-то я узнаю об этом от следователя, а не от тебя и не от своего мужа. Не скажешь, отчего так?
— Ты узнала от следователя, что у нас был общий бизнес? — сипло произнес Джига. — Но… это невозможно…
Марфа удовлетворенно перевела дух. Она не «узнала» от следователя, что Веня вложил немалую сумму в проект «Звездолет». Перепелкин просто задал ей вопрос: а не финансировал ли частично ее покойный муж съемки проекта? Она ничего об этом не знала, но вопрос показался ей резонным. Вениамин несколько раз говорил ей, что только благодаря ему, съемки будут происходить под Петербургом, и только благодаря ему, осуществлять практическую сторону проекта доверили ей. Что означает это «благодаря ему»? Красноречием своим, что ли, он уломал Джигу? Смешно. Ораторское искусство на Дему впечатления не производит. А вот если он вложил какие-то средства, что, конечно, мог себе позволить, тогда совершенно другое дело. Сейчас, «пытая» Демьяна, Марфа просто брала его «на пушку». Но кажется попала в цель.
— Что невозможно? — прищурившись, спросила она. — Что следствие в курсе всех твоих дел? Почему же? Ты думаешь, что все следователи и менты такие же тупые, как в сериалах, которые ты строгаешь со скоростью лесопилки? В этом твоя большая ошибка.
— Да нет, я не об этом… — совсем растерялся Демьян. — Зачем мне убивать своего партнера? Что я — идиот?
— Ну как, — Марфу охватило вдохновение. — Во-первых, теперь можно ни с кем не делиться. Ведь супруга покойного, она же наследница, ничего не знает о вложении мужа. Во-вторых, какой драматический сюжет образовался в самом проекте. Никогда не забуду, как ты нахваливал меня за то, что мы сняли все, что было связано с убийством Вениамина. А не ты ли настоял, чтобы этот сюжет пошел в эфир? А как ты хвалил меня за мужество… Ведь это была не моя идея — рассказать зрителям об убийстве поэта-песенника. Все думают, что — моя, и считают меня монстром. Мне наплевать, кем они меня считают. Я, может быть, тоже сообразила бы пустить «криминал» в эфир. Но первым, Дема, додумался до этого ты.
— Ну и что, что первым? — совсем по-детски жалобно спросил Джига. — Не думаешь же ты, что я это убийство задумал, чтобы потом показать его телевизионной аудитории? До этого ни один сумасшедший не додумается.
— Может быть, сумасшедший и не додумается, — презрительно пожала плечами Марфа. — А ты у нас очень даже здравомыслящий.
— Бред какой… — пробормотал Джига. — Я цивилизованный человек. И… я давно хотел тебе сказать… то есть сегодня хотел сказать, что теперь ты мой партнер… как наследница…
— Это мне следователь сказал, а не ты, — жестко произнесла она. — А теперь иди и говори с прокурором. Это ведь и в твоих интересах, чтобы сегодня съемки прошли нормально.
— Ладно, — кивнул Демьян. — Только… Ты будешь смеяться, но я никогда не проплачивал прокурора. Какая у них такса?
— В этих вопросах я плохой консультант, — усмехнулась Марфа.
Когда Демьян, тяжело покряхтывая и поддерживая свой необъятный «пивной живот», вышел, Марфа сникла и беззащитно взглянула на Григория. Такой ее взгляд он видел впервые.
— Кажется, все разваливается, — сказала она тихо. — Хотя никто об этом и не догадывается. Не нужно было продолжать, когда Веня умер. Ведь понятно, что такие события не проходят бесследно в детских душах. Вот они и пошли вразнос. А если артисты не тянут, то никакой профессионализм сценаристов и режиссеров не спасет.
— Я бы не рассматривал ситуацию так драматично, — сказал Барчук, впервые ощущая себя с Марфой настоящим мужчиной — то есть особью, в поддержке которой нуждается женщина. — Хотя ты их и ругаешь, но некоторые из них вполне смогут стать неплохими артистами. Пусть не эстрадными — киношными, сериальными… Ты их многому научила. И другие дрессировщики — тоже. А дурь всякая с возрастом проходит. Будет нормальная работа, забудут они и о сомнительных развлечениях, и о пиве с портвейном вперемешку. Да и вообще должен тебе сказать, что пьют и курят из них единицы. Остальные обходятся кофе с молоком и безопасным сексом.
— И ночными драками, — вздохнула она. — Слушай, ты ведь в деревне детство провел. Неужели деревенские без драк никак обходиться не могут, даже когда в крупный город приезжают?
— Во-первых, Репино, а вернее, территория, отведенная для съемок, — не такой уж и крупный город, — рассмеялся Барчук. — Во-вторых, Петров — не из деревни, а из поселка городского типа. А в-третьих, он не дрался. Он гнался за преступником. А тот ему в глаз дал. Скажи спасибо, что не убил.
— Увижу, обязательно скажу, — мрачно проговорила она. — А почему Петров гнался за преступником? Ты, похоже, об этой истории знаешь больше. Следователь мне ничего не говорит, Петров молчит, как партизан, Кошелкина — как партизанка.
— И я буду молчать, извини, — покачал головой Григорий. — Потом, когда все выяснится, они сами тебе расскажут. Может быть, даже в камеру дадут интервью. Проект еще новыми красками заиграет, как ты любишь выражаться.
— Черт, все всё знают, только я — вдова убитого — не имею права знать? — с надрывом проговорила Марфа.
— Имеешь. Но я дал слово. Извини. А ты правда Дему подозреваешь? Или просто подстегнуть хотела?
— Ну… — Григорию показалось, что Марфа всхлипнула. — Я не знаю. Ты говоришь, что Петров вчера гонялся за преступником. Вряд ли это был Дема Джига. Я с трудом могу себе представить бегающего Джигу.
— Я полагаю, что Петров гонялся за исполнителем, — серьезно сказал Барчук. — Только вот очень мне не хочется, чтобы заказчиком оказался мой лучший друг Дема. Зря ты на него напала. Кстати, ты меня прости, но точно на таких основаниях он мог бы обвинить тебя.
— Меня? — Марфа захлебнулась в возмущении. — Я могла убить Вениамина? Зачем? Любимого человека? Ты же знаешь прекрасно, что я его любила!
— Успокойся, — Барчук пожалел о своих словах. — Я просто сказал, что Дема тоже мог тебя обвинить. Лично я не считаю, что ты могла убить. Что ты вскинулась?
— Господи! — Марфа вскочила и снова заходила по офису. — До чего же вы, мужики, толстокожие! Сначала он говорит, что я могла убить, а потом говорит: успокойся!
Григорию Барчуку показалось, что последняя речь Марфы была уж слишком надрывна. Как говорят в актерской среде: это был «наигрыш». Переигрывала Марфа, вот что…
И он, в очередной раз думая о Марфе, расстроился.
«А кто теперь в ответе за убийство?»
Алексей Викторович Перепелкин был уже не рад, что поднял такую волну и не только волну, но и прокурора — на ноги. Он даже удивился себе. В управлении поговаривали, что нынешний прокурор, хоть и достаточно молодой человек, но не спускался «на землю», чтобы на ней «потоптаться» и осуществлял свой прокурорский надзор над простыми операми и следаками крайне редко. Можно сказать — почти никогда. Но, видимо, сообщение Перепелкина о том, что на съемки должен прибыть сам Зон — любимый певец всего российского народа, а ныне еще и депутат Государственной думы, возымело свое действие. Прокурор не только покинул утром границы своего кабинета, но и по дороге, пользуясь качественной мобильной связью, удивленным тоном поинтересовался у начальника УВД, почему господин Перепелкин работает по такому сложному преступлению в репинском пансионате в одиночестве. Сразу же после этого по оперативно-следственному составу управления последовала команда «Свистать всем наверх». То есть, наоборот, вниз, «на землю». Прибытие десятка оперативников ускорило оперативно-следственные мероприятия, и у Алексея Викторовича камень с души свалился. Но вот то, что ребята эти топали по всем этажам, заглядывали в каждый номер, раздражали организаторов съемок, было плохо. Для следствия это было плохо. Потому что теперь преступник мог затаиться и надолго. Ах, какого все-таки дал маху Алексей Викторович ночью! Ведь убийца был почти в руках. А в том, что перед ним и Аней Ласточкиной на крыше стоял убийца, Алексей Викторович не сомневался. И что убийца был артистом, Перепелкин был в этом уверен. Какая игра, какие декорации! Да и сценарий… И главное — потребность в зрителе. Алексей Викторович помнил, как кто-то когда-то ему сказал, чем артист отличается от прочих. Не умением, и не талантом, и не внешностью. И умелость у артистов разная, и внешность не всегда привлекательная и обаятельная, и талант не у всех имеется. Но есть одно, что всех их объединяет. Все без исключения артисты без зрителя скукоживаются и хиреют. Потребность у них такая — себя напоказ выставлять. Типа болезни. Вот поэтому преступник записку Перепелкину прислал. Чтобы тот свидетелем очередного преступления стал. Вернее, зрителем.
Ах, если бы он не опростоволосился, или если бы Сережа Петров оказался посильнее, убийца давно оказался бы в руках правосудия. И все бы радовались, и съемки проходили бы спокойно, а любимый певец Алексея Викторовича Моисей Зон, возможно, пожал бы ему или Сергею руку, в зависимости от того, кто бы негодяя задержал. Но, к несчастью, никто его пока не задержал…
У Сергея Петрова и Глории Кошелкиной не было другого выхода, как только все рассказать Перепелкину. Он находился в медицинском пункте возле бездыханной Ани Ласточкиной, после страшного «спектакля» обнаруженной им на лестнице, когда за окнами раздались выстрелы. Перепелкин рванулся к выходу, натолкнулся на начальника охраны, вместе они выбежали, но застали уже финал действия. Охранник-«будочник» растерянно перезаряжал пистолет, а по аллее к ним навстречу шли Сережа Петров, прикрывающий левый глаз ладонью, и прихрамывающая Глория Кошелкина с разодранными коленками. Перепелкин понял, что у него есть прекрасный повод вернуться в медпункт, а когда «ночным странникам» была оказана первая помощь, сумел разговорить возбужденных юношу и девушку. Да они, кажется, и не собирались ничего скрывать. Но он все равно их пожурил.
— Как же вы могли? Почему ничего не сказали о «привидении»? Ведь если бы я знал, то был бы готов к захвату преступника. А если с Ласточкиной случилось бы то же, что с Мушкиным?
— А вы бы нам поверили? — усмехнулся Петров. — Вот если бы я своими глазами его не увидел, ни за что бы не поверил.
Перепелкину пришлось согласиться с этим серьезным доводом. Интересно, что за фосфоресцирующую гадость использует этот Моня-артист? Хорошо и эксперты из горуправы приехали. Сейчас вовсю на крыше работают. А они ребята дотошные и ответственные. Не было еще случая, чтобы они на месте происшествия отпечатков пальцев или других каких следов не обнаружили бы. Ведь преступник обязательно следы оставляет, даже самый осторожный. Только вот не все эти следы обнаруживают. Бывают халтурщики, которые говорят: «Преступник все отпечатки стер… Платочком носовым…» А потом авторы сериалов эту чушь повторяют. Ни один нормальный человек, если он, конечно, не обучался в специальной школе супер-агентов, не способен стопроцентно запомнить все точки на плоскостях, которых касался. Но супер-агенты редко попадают под следствие правоохранительных органов.
Сейчас номер Алексея Викторовича превратился в небольшой штаб, куда стекалась все новая и новая информация. Информация прибывала по определенной, но довольно-таки жесткой схеме. Распахивалась дверь (опера почему-то не считали нужным стучаться), тот или иной сотрудник управы плюхался прямо на кровать следователя, почему-то спрашивал про наличие у Алексея Викторовича холодного пива, косясь на холодильник, и только получив отрицательный ответ, начинал лениво и скучно докладывать ситуацию, явно набивая себе цену. А ситуация с каждым часом все больше прояснялась. Во-первых, оперативники, вооруженные показаниями Глории Кошелкиной, отправились в хозблок. И нашли временное пристанище «духа». Оказалось, что артист, предпочитающий играть привидений и прочую нечисть, жил, почти ни от кого не таясь, в одной из маленьких комнаток, предназначенных для обслуживающего персонала. В комнатке были найдены: пакет с химическим составом, который при тлении начинает дымиться и светиться розовым светом, очки Вениамина Молочника (Марфа Король подтвердила, что это именно его очки), ноутбук Игоря Николаевича Мушкина, спрятанный на постели под подушкой, балахон с капюшоном, гримерные принадлежности и крем для снятия грима. Была опрошена уборщица, которая так рьяно защищала «духа» от агрессивных намерений Глории. Выяснилась удивительная вещь, объясняющая, впрочем, причину, по которой никто из хозяйственных работников не удивлялся соседству привидения.
— Не, Алексей Викторович, я умираю от наивности нашего народа, — кривился опер, докладывающий о результатах допроса этой свидетельницы. — Оказывается, этот клоун пришел к ним в общагу, или как она там у них называется, собрал нескольких теток преклонных лет и прямо заявил, что он — артист и намерен разыграть тут спектакль. И попросил предоставить убежище. Они его резонно спрашивают, что это за идиотизм такой — в привидение играть и детей пугать. А он говорит: «Вы детей предупредите, что это всего лишь артист дурачится. И всех остальных, конечно, тоже в известность поставьте». Они снова его резонно спрашивают: а для кого тогда спектакль?
— А действительно? — нахмурился Перепелкин. — Если все знают, что он артист?
— Не догоняете, Алексей Викторович, — покровительственно хмыкнул молодой опер. — Не все знают. А только люди, обслуживающие хозяйство. Да и из этих людей один не знает.
— Грузчик… Анатолий… — вспомнил Перепелкин показания Глории Кошелкиной.
— Теперь теплее… — оперативник потянулся. — У вас, действительно, пива нету? Говорят, здесь постояльцам дают.
— В баре, на этаже, — сдержанно проговорил Алексей Викторович. — Правду говорят: страх операм неведом. Ни Бога, ни черта, ни прокурора городского не боитесь.
— Вот как раз прокурор пивом не обделен, — вздохнул оперативник. — Гуляет сейчас чуть не в обнимку с какой-то красоткой и баночное «Балтийское» через трубочку посасывает.
— Дослужись до его лычек и тоже посасывай на работе в присутствии подчиненных, — наставительно сказал Перепелкин. — А в присутствии начальства — чревато. Так что — грузчик? Для него спектакль?
— Как сказать, — помотал головой оперативник. — Этому что спектакль разыгрывай, что настоящий дух появись, ему без разницы. А вот на его клиентов пьеса еще могла произвести впечатление.
— На Петрухину и Ласточкину?
— Вот кто там у него в клиентах ходил, я не знаю, потому что этот тип сам их по именам не знает — памяти никакой. Лица вспоминает и в соответствии с их пристрастиями сопоставляет. Вот такая нехитрая оперативная память.
— Ну хорошо… — пробормотал Перепелкин, чувствуя себя полным идиотом. — Спектакль не для торговца алкоголем, а для его клиентов. Все равно не понимаю, почему эти дамы из хозяйственной части согласились потворствовать нашему артисту. Он им денег дал?
Оперативник снова потянулся и открыто улыбнулся Алексею Викторовичу. Ему импонировало, что молодой следак не делает умное лицо при отсутствии мыслей, как многие из следаковской и прокурорской братии. Да и вообще Перепелкин слыл в управлении парнем толковым и не паразитирующим на чужой, оперской шкуре, поэтому вызывал уважение среди рядовых оперативников.
— Денег они, может быть, и не взяли, — сказал опер. — Заподозрили бы чего-нибудь нехорошее, да и начальству пожаловались бы. Или Мушкину. Ведь все-таки на территории убийство недавно произошло. Какая-нибудь тетка-уборщица обязательно бы стукнула, подумав, как бы чего не вышло. Артист умнее к вопросу подошел. Он им сказал, что действует по поручению организаторов съемок. Они, мол, его и наняли. Чтобы звездных мальчиков и девочек от хозблока отпугивать, от пагубной привычки отвращать и торговлю грузчика Анатолия на нет свести. Дамочки артиста поддержали, потому что их этот Анатолий самих достал. И клиенты его — тоже.
— Что за глупость? — удивился Перепелкин. — Не проще было уволить этого торговца или передать в руки правосудия? Эти дамочки могли хоть на минуту поставить себя на место организаторов? Им не показалась такая борьба с подпольной торговлей алкоголем странной?
— Не проще, и не показалась, — хмыкнул оперативник. — Этот грузчик — сынишка директора пансионата. Настучат они на него — работы лишатся. А почему они не удивились тому, что организаторы съемок таким странным образом с алкогольными пристрастиями борются? Удивились. Но артист Моня им и это объяснил. Начальники, говорит, съемочного процесса — люди умные, образованные и творческие. Они прекрасно знают, что запреты любителям выпить по барабану. Их надо сложными методами лечить. Ситуативными. Одна тетка это его слово долго вспоминала, но вспомнила-таки. В общем, он голову им задурил капитально. И убедил в праведности намерений.
— Да, молодец… — протянул Перепелкин. — Самое страшное, что мы его упустили. И розыск ничего не даст. Если он гримироваться умеет так талантливо, что его все за убитого принимали, даже те, кто хорошо Молочника знал, то пиши пропало.
— Пожалуй, — согласился оперативник. — Хотя есть маленькая надежда, что он захочет выйти на своего сообщника.
— На сообщника? — переспросил Алексей Викторович. — Почему — сообщника?
— Вы же сами утром говорили, когда нас инструктировали, что, возможно, у артиста есть сообщник, — удивленно проговорил молодой опер. — Забыли?
— Возможность и действительность — две большие разницы, — вздохнул Перепелкин. — Да была у меня такая мысль. Когда я думал о мотивах действий этого артиста. А вдруг он женщинам из хозчасти и не врал вовсе? Вдруг его, действительно, наняли? То есть, наверняка наняли! Какой артист будет работать бесплатно? И я думаю, что его мог нанять кто-то из участников проекта.
— Мы с ребятами тоже склоняемся к этой версии, — сказал оперативник. — Игра называется «вышибала». В задачу этого призрака входило вывести из равновесия как можно больше народу из «звездолетчиков». Вы говорили: первый раз он появился перед Петрухиной и Ласточкиной, потом попросил, чтобы привели на крышу Кошелкину. Дамочки в шоке — вот минус три претендентки на главный приз. Возможно, он собирался каждую ночь так куролесить. Да вот Мушкин ему помешал. И Кошелкина оказалась не такой неврастеничкой, как ее заклятые подружки.
— Очень похоже на правду, — сказал Алексей Викторович. — Начали с самых… тонких натур. Перед парнями ведь он не выступал. Одно меня смущает: зачем он меня на крышу пригласил? Был уверен, что я тоже поверю в его бестелесность? Или в то, что не сумею справиться с ним?
— Или он был уверен, что кто-то его в сложной ситуации подстрахует, — предположил оперативник. — А эта Ласточкина… Она, действительно, жертва, а не сообщница? Может быть, они вдвоем перед вами спектакль разыгрывали?
— При таком количестве алкоголя в крови очень трудно сознательно играть роль, — ответил Перепелкин. — Но не исключено, что это именно артист напоил ее до бесчувствия.
— Дура, — рассеянно проговорил оперативник. — Алексей Викторович, ну, точно пива нет? Жажда мучит, сил нет. Что у вас в холодильнике-то?
— Я сегодня его не открывал, — сердито ответил Перепелкин. — Но обычно по моей просьбе туда ставят только минералку.
— Тогда я пошел, — грустно сказал молодой опер. — Пойду искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок.
— Оскорбленному чувству? — встрепенулся Алексей Викторович, но оперативник уже закрыл за собой дверь.
А Перепелкин вскочил и стал ходить по номеру, ничего не видя перед собой. А что если все это — актерская месть? Глория Кошелкина сказала, что Моня был оперным артистом, а потом стал собирать бутылки на пляже и просить милостыню. Зарабатывал хорошо, но ведь не своей профессией. А тут рядышком — такой проект. И масса народа — бесталанного, безголосого, с точки зрения оперного певца, на сцену рвется. Вот и не выдержала душа артиста. Оскорбили его в лучших чувствах. Может такое быть? Может. Но разве узнаешь это точно, пока преступник в бегах? «Упустил, упустил, — как заведенный, повторял про себя Перепелкин. — Ну, какой же я тоже… бесталанный…»
«Кто хочет говорить со мной?»
С утра заштормило, метровые волны ожесточенно набрасывались на берег, и редкий пляжник решался нырнуть в волну. Да и пляжников сегодня было немного — песчаные вихри, поднимавшиеся как миниатюрные торнадо, отбили охоту валяться на песочке даже самым рьяным лежебокам. Поэтому «спасатели» «выходить в море» раздумали, сидели рядком на деревянном крылечке спасательной станции и созерцали игру стихии.
— Что будем делать? — через полчаса, после того как они уселись, нарушил молчание Жорик, первым не выдержавший медитативных упражнений.
— Вообще или конкретно? — лениво отозвался Коля Радостев.
— А в чем разница? — удивился Жорик.
— «Вообще» — это вопрос насчет работы, — охотно объяснил Коля. — И сдается мне, что у нас сегодня выходной. И мы вполне можем помочь Галке в ее благородном предприятии. А «конкретно» — это про то, что у нас в подсобке валяется. Кстати, кто-нибудь проверял — он там еще?
— Ты на что намекаешь? — обиженно встрепенулся Паша-Танк. — На то, что я морские узлы вязать не умею?
— Ой, прости, пожалуйста, — дурачась, всплеснул руками Коля. — Какие мы все обидчивые. Уже и спросить ничего нельзя просто так.
— Так чего делать-то будем? — не успокоился Жорик. — А вдруг он опять буянить начнет?
— Не начнет, — фыркнул Паша-Танк. — А начнет, я ему лекцию прочту. Ему мои воспитательные беседы, кажется, не нравятся.
— А здоровый бугай оказался, — с мечтательным выражением лица, проговорил Жорик. — Кто бы мог подумать. С виду — хиляк, а мускулы — стальные. Разве так бывает?
— А ты китайцев-единоборцев видел? — хмыкнул Коля. — С виду маленькие, а как начнут ногами-руками махать — приятно посмотреть.
— Видел я китайцев в Зеленогорске, — сказал печально Паша-Танк. — Махали ногами-руками — это да. Только мы вдвоем с Ромой-Клыком пятнадцать китаезов за две минуты успокоили. Даже как-то скучно стало. Мы ведь тогда на большое развлечение подрядились. А тут такой облом.
— Учиться тебе надо, — нарушил свое долгое молчание Боб-Борис. — И наукам, и боевому искусству. Тогда развлечения будешь в другом месте искать. Теперь о деле. Есть два варианта. Первый — передать преступника в правоохранительные органы.
— Не пойдеть, — Жорик передразнил эпизодического персонажа из фильма «Русское поле». — Правоохранительные органы его сразу выпустят. За недостаточностью… этого… улик и оснований. И состава преступления.
— Допустим… — нахмурился Боб. — Второй вариант мне нравится меньше. Потому что он насквозь незаконный.
— Выбить показания самостоятельно, — радостно проговорил Жорик. — А уже с этими показаниями сдать его ментам.
— Д-да… — кивнул Боб. — Но хочу повторить — этот вариант мне нравится меньше. То есть, ребята, совсем не нравится.
— У нас времени нет, — решительно сказал Коля Радостев. — Нам с Галкиными будущими спонсорами разбираться надо, отлавливать их, уговаривать. Поэтому предлагаю: быстро колем подследственного, сдаем прокурору, а потом ловим Моню Зона. Кстати, я бы и сам не прочь ему пару песен показать. А вдруг понравится?
— Коля-Коля… — укоризненно покачал головой Борис. — Тебе тоже нравится Зон? Тебе — будущей рок-звезде?
— Зон — профи, — с вызовом произнес Коля. — Так, как он про Штирлица поет, никому не спеть. Рок или попса — на самом деле без разницы. Главное, чтобы это профи делали. Я Зона очень уважаю. Хоть и болтают про него разное. По-моему, он умный и талантливый мужик. И Галке, если она на него выйдет, объективный приговор объявит. И если он скажет, что она — никакая не артистка, тогда ей, действительно, надо чем-то другим заняться. Хоть замуж за Жорика выйти, что ли…
— Ты че, чувак?… — покраснел Жорик. — Следи за базаром.
— Если Зон скажет, что из меня артистка никакая, — сказала Галка, — то я за Жорика выйду. Не потому что мне прописка нужна. Прописку я купить и без Жорика смогу. А потому что… — она глубоко вдохнула. — Потому что Жорик мне по нраву пришелся.
— Ой, девочки! — пискнула Оля. — У нас, кажется, осенняя свадьба намечается. Давно я на свадьбе не гуляла.
— Это че? — Жорик от смущения никак не мог перейти с дурашливого тона на нормальный. — Эт-то, типа, ты мне в любви объясняешься, Галка?
— Ничего не «типа…» — Галка тоже покраснела. — Вы зачем на меня стрелку перевели так междудельно? Давайте уже что-нибудь с задержанным решать.
— Да! — торжественно воскликнул Боб и поднялся. — Павел, пошли. Поговорим с подследственным.
— А мы? — вразнобой поинтересовались «спасатели».
— А вы на стреме, — скомандовал Борис. — Или кто-то еще собирается в противозаконных действиях участвовать? Имейте в виду, если еще кто-то с нами будет, по групповой статье пойдем.
— А вы с Пашей — не группа? — удивилась Алена.
— Паша — несовершеннолетний, — улыбнулся Боб. — Тут вся ответственность на меня ложится.
— Паша — несовершеннолетний, — вдохновенно продекламировал Коля Радостев. — Кто бы мог подумать? Мне это и в голову никогда не приходило. А нам и за дверью подслушивать нельзя?
— За дверью? — Боб сделал вид, что задумался. — За дверью, пожалуй, можно.
— А дверь может быть приоткрыта? — уточнил Коля.
— Самую малость, — разрешил Борис.
«Но всякую любовь рождает время».
— И раз, два, три! Поворот, поклон! — Марфа лично командовала генеральным «прогоном». Только Гриша Барчук, сидевший в последнем ряду, знал, чего ей это стоило. Уютно устроившийся в кресле и скрытый от глаз артистов, работавших на сцене, он в полной мере мог насладиться одиночеством и предаться размышлениям. И при этом был в полной боевой готовности, зная, что в любую минуту «главнокомандующий» может вызвать его на площадку — ведущий в предстоящем действе тоже должен был активно участвовать. Марфа держалась молодцом, и это не могло не вызвать восхищения Барчука. Следя сейчас за ее работой, он не мог отвести от Марфы глаз. «Вот интересно, — говорил он себе. — Эта женщина вызывает в моей душе самые высокие чувства, а если говорить не о душе, а о теле, то можно констатировать повышение кровяного давления и пульса. Когда я ее вижу, то хочу… обнять… Хочу, чтобы и она бросилась мне на шею. Специалисты сказали бы, что все это с полным правом можно назвать влюбленностью. Но то — специалисты. А что могу сказать я? Я могу сказать, что через минуту, после того как она исчезнет из поля моего зрения, я перестану о ней думать. И что скажут специалисты на этот счет?»
Между тем, отрепетировав поклоны (известно, что они на любой генеральной репетиции отрабатываются первыми, как самый сложный элемент), Марфа Король принялась за основную часть — то есть за выступления «троек». На сцену вышли Костя Вацура, Оксана Лобода и Дима Краев. Мальчики отличались идеальным телосложением и прекрасной пластикой. Брюнет Костя, кроме того, мастерски исполнял нижний брейк, а блондинчик Краев обладал невероятной энергетикой — от него невозможно было оторвать взгляда, что бы он ни делал. На фоне парней Оксана Лобода — стройная шатенка среднего роста, внешне, но не талантом, похожая на Софию Ротару в молодости, — со сценической точки зрения выглядела не очень привлекательно. У нее не было ни изощренного пластического изящества Вацуры, ни обаяния Краева. Барчук понял, что Марфе такой расклад не нравится. Да и какому режиссеру он мог бы понравиться? Разве только тому, который захотел бы «утопить» Оксану?
— Оксана, — проговорила Марфа негромко, но акустика зала была такова, что даже шепот в нем был слышен. — Вы планируете сегодня уехать домой?
— Нет, Марфа Ивановна! — испуганно воскликнула девушка.
— Нет? — саркастически улыбнулась Марфа. — Вы надеетесь на поддержку вашего дядюшки? На то, что он оплатит десять тысяч эсмээсок, и вы, благодаря этому, станете любимицей телезрителей?
— Нет, Марфа Ивановна, — повторила Оксана еще испуганнее.
— Тогда перестаньте думать о себе, когда исполняете песню, — сказала Марфа. — Это вам мешает. И производит скверное впечатление. Постарайтесь забыть о том, как вы выглядите, как двигаетесь, как поете и как дышите. Найдите другой объект для ваших мучительных раздумий.
Оксана Лобода застыла и во все глаза уставилась на Марфу Король. Она напоминала человека, к которому только что обратились на незнакомом языке.
— Не понимаете? — усмехнулась Марфа. — Хорошо, я объясню. Вот вы поете: «Я теперь гуляю по Парижу, я тебя больше не увижу…» Кстати, кто нынче пишет текстовки? Шестую песню слушаю и вполне созрела для того, чтобы задушить автора. Ну, с этим мы позже разберемся. Оксаночка, любую чушь можно исполнить талантливо. Вы поете — я гуляю по Парижу. Что вы при этом представляете?
— Ну… — Оксаночка закатила глаза. — Я представляю, как я гуляю по Елисейским полям.
— И как вы гуляете?
— Медленно, — улыбнулась Лобода. — Наслаждаюсь красивыми видами. Улыбаюсь прохожим, собакам и птичкам.
— Угу… — сказала Марфа. — А теперь спойте эту строчку так, как будто бы вам улыбаются прохожие, собаки и птички. И вот эти два парня. Которые из кожи вон лезут, чтобы вам понравиться. И вытащить вас в финал. Все вам улыбаются, а вы при этом помните, что где-то на Чукотке, откуда вы приехали, остался юноша, которого вы никогда больше не увидите.
— Я приехала не с Чукотки… — растерянно пробормотала девушка.
— Тьфу ты! — воскликнула Марфа. — Вот и учи их актерскому мастерству! Я знаю, что вы приехали не с Чукотки. Вы представьте себе, что приехали оттуда. Разница понятна?
— Да… — прошептала Лобода.
— Тогда начали, — скомандовала Марфа.
Оксана запела, Вацура и Краев заплясали, а Барчук обалдел. То ли от испуга, то ли благодаря таланту, но теперь девушка, действительно, видела прохожих, собак и птичек, которые ей улыбались. И думала не о себе, а о покинутом парне, который остался на Чукотском полуострове оленей пасти. В голосе ее при этом обнаружились объем и обертона, которых раньше и в помине не было. И лицо Оксаны стало совсем другим. Оно стало по-настоящему красивым и живым. Маска испуганной куколки исчезла напрочь. Григорий подумал, что теперь у девицы есть все шансы на победу, вне зависимости от того, пошлет ли ее дядюшка десять тысяч эсмээсок или нет.
— Ну-ну… — небрежно проговорила Марфа, когда исполнение закончилось. — Теперь что касается красавчиков. Вы, ребята, думаете начать карьеру в мужском стрип-шоу? Могу составить протекцию…
«Глория сказала, что «дух» взывал к отмщению, — думал Григорий, пока Марфа Король наставляла на путь истинный юных артистов. — Отомстить следовало Марфе. До недавнего времени Глория Кошелкина у нас и за дурочку слыла, и за особу с тонкой душевной организацией. За девушку, которая дружила с Вениамином, восхищалась его стихами и вообще прижималась к его хрупкому плечу при каждом удобном случае. Если бы она поверила в привидение (ну, кто же мог предположить, что она не поверит?), то она вполне могла бы выполнить завет призрака. И расправиться с Марфой. А кому выгодно, чтобы Глория Кошелкина расправилась с Марфой? Кому-то мешает Глория Кошелкина или Марфа Король? Глория мешает тем, кто окажется слабее ее на сцене. Но мало кто видит в ней серьезную конкурентку. А вот Марфа… Марфа из любой неопытной дурочки может примадонну сделать, если время позволит. Захочет — сделает, не захочет — не сделает».
Барчук опечалился. Ведь Оксаночка — товар. И Глория Кошелкина — товар, и Петров, и Вацура с Краевым. За них уже сегодня будут большие деньги предлагать. Или маленькие. Или вообще ничего не предлагать. Это только зрители думают, что на очередном отборочном этапе половина артистов получит от ворот поворот и поедет… как это Марфа выражается? Коров пасти? На самом деле, покупатели на ребят, выбывших из проекта, уже есть. Лица этих покупателей не будут фиксироваться объективами телекамер. Эти люди будут сидеть вне зоны охвата съемочной техники и прикидывать перспективы «бесперспективных» артистов. Возможно, они даже устроят аукцион. Кстати, Джига и его партнеры окупят свой проект уже на данном этапе. Потому что за каждую «звезду», даже упавшую, некоторые предприимчивые индивидуумы готовы выложить кругленькую сумму. Ведь две недели «Звездолет» выходил в эфир. Две недели мелькали на экране лица «звездонавтов». Зритель к ним привык. А если зритель привык к «лицу», то теперь это «лицо» можно раскручивать без особых затрат. Потому что популярность в наше время определяется не талантом, не обаянием и не красивой внешностью артиста. Она определяется привычкой зрителя к артисту. Правильно кто-то сказал: если показывать на телеэкране простого, никакими талантами не отличающегося слесаря Ивана Ивановича хотя бы десять раз на дню мельком, через некоторое время телезритель будет считать его супер-звездой. Так уж устроено зрение современного телезрителя. И мозги.
Итак, Марфа может сделать так, что не очень талантливая, на первый взгляд, Оксана Лобода или «гадкий утенок» Глория Кошелкина пройдут в финал, а какой-нибудь яркий и артистичный Петров — нет. И если она благоволит Васе и не любит Дашу, то Даша, понимая, что зависит от Марфы, естественно хочет отомстить продюсеру, режиссеру и репетитору в одном лице. Если бы не одно «но». Марфа пытается «вытащить» всех. И значит ни один «звездолетчик» не должен желать ей зла. Тогда кто? Режиссер, на которого она когда-то сгоряча накричала? Гример, которого она уволила? А кстати… Уволила ли кого-нибудь Марфа Король за все это время? Интересно, Перепелкин проверял этот факт? Теперь сам Гриша Барчук. Кто-то подкинул ему записные книжки Молочника с целью навести тень на плетень, а точнее, на него, Григория. И тогда «призрак» и его сообщник (если, конечно, у «призрака» есть сообщник) хочет расправиться и с Марфой, и с Григорием. А кто может быть одновременно обижен и на нее, и на него? «Веня, — сказал себе Барчук. — Только он мог жаждать отмщения нам обоим, если бы был ревнив и если бы был жив. Но он не был ревнив и он — мертв. Тогда отмщения может жаждать его призрак. Ну да. Призрак Вени Молочника и взывает к отмщению. И в сны является. И наверняка записные книжки свои мне подсунул…» Тут Барчук понял, что его занесло, и переключил внимание на репетицию. На сцене тройку Лобода — Вацура — Краев сменили Сережа Петров, Лена Петрухина и Глория Кошелкина. Когда Григорий увидел Глорию, сердце его слегка изменило обычный ритм. «Это что еще такое? — удивился Барчук данному факту. — Какая-то девчонка, пусть я и был для нее капитаном Греем, вызывает в моем организме нарушение сердечного ритма. Как Марфа… Но разве так бывает? Чтобы две женщины одновременно заставляли меня волноваться?» Григорий почувствовал, что теряется. «Одновременно… — сказал он себе. — Но не одинаково. Марфа — это Марфа. А девочка — это девочка». И больше он ничего не смог себе объяснить. И вообще впал в легкий транс. Даже перестал следить за ходом репетиции. А очнулся только тогда, когда запела Глория Кошелкина. «Что? — поразился он. — Разве это она поет?»
— Какой удивительный голос, — услышал он за спиной. — И сколько чувства. Так наполнить смыслом бессмыслицу. «Пиво… красиво…» Господи, что творится в этом мире! Гриша, вы не подскажете имя этой девочки?
Барчук оглянулся. В проходе между креслами стоял сам Моисей Зон и не отрываясь смотрел на сцену.
— Здрасть, Моисей Симеонович… — пробормотал Григорий. — Ее зовут Глория.
— Прекрасно, — кивнул Зон. — И имя для сцены подходящее. Я ее покупаю.
— Вы… покупаете?… — Барчук плохо соображал.
— Да, у меня намечается некий проект… — рассеянно ответил великий певец. — Так что я нынче тоже покупатель.
— Понятно… — протянул Григорий. — Но должен сказать вам, Моисей Симеонович, что во-первых, голос у нее только сейчас прорезался. Возможно, случайно. Обычно она пищит.
— Ну, значит, педагоги плохо его ставили, — скривился Зон. — А что во-вторых? Вы хотите сказать, что на нее уже есть покупатель?
— Вы удивительно догадливы, — сказал Барчук. — Ее покупаю я.
— Вы занялись шоу-бизнесом, Григорий? — тон Зона стал ледяным.
— Нет, я продолжаю заниматься кино, — улыбнулся Гриша. — Хочу вернуться в режиссуру. И собираюсь снимать в своем сериале Глорию.
— Сколько? — спросил Зон.
— Что — сколько? — не понял Барчук.
— Сколько отступного? — не глядя на Григория, вальяжно поинтересовался Моисей Симеонович.
— Не понял, — удивился Григорий. — Кто кому должен заплатить?
— У вас, Гриша, денег не хватит, чтобы мне платить, — хмыкнул Зон. — Но я готов вам заплатить. Во избежание обид и недоразумений.
— Нет, — сказал Барчук. — Денег я не возьму. Глупо как-то за собственную невесту деньги брать. Какая-то Средняя Азия получается.
— Пардон, — слегка поклонился Зон. — Но вы уверены, что вашей будущей жене лучше будет сниматься в сериале, а не работать у меня?
— Будущей жене, — сказал Барчук, — лучше быть около будущего мужа.
А сам подумал: «Что я несу? Какая жена? Откуда вообще взялась эта импровизация?» А когда Зон отошел, Григорий пришел к выводу, что импровизация не так уж и плоха. Главное, чтобы Глория не очень долго упиралась. Потому что бабушку-то он всяко уломает… Но чем больше он наблюдал за репетицией, чем больше размышлял, тем больше ругал себя за совершенно нелепую и безумную идею…