Я хоть и выгляжу со стороны, как совершенно конченый человек, чистоту люблю. Поэтому беру себя в руки и тащусь на кухню к умывальнику.
Вернее, в руки я беру не себя, а охапку грязных носков.
На кухне заседает толпа алконавтов во главе с Пачиной. Пиво льется рекой, дым от сигарет висит слоями. Пачина хрипит что-то в унисон Михаилу Кругу из раздолбанного магнитофона. Настенька сидит в углу на табуретке и с нескрываемой радостью смотрит на меня.
— Привет! Сыграй нам на гитаре, ну пожааалуйста!
— Чуть попозже. Вот — показываю ей кучу носков, — разберусь тут.
— Оставь, — говорит Настенька, — я утром постираю.
— Мужу своему стирай, — отвечаю я. Не хотел, чтобы получилось грубо, но иначе её не остановишь. Настенька прикусывает губу и отворачивается.
Заседание набирает обороты. Пачина рассказывает, как они с Настенькой проводили тесты на беременность после двухнедельной задержки. Алконавты ржут.
Я заливаю носки горячей водой из-под крана и принимаюсь за дело. Есть у меня один способ — нужно надеть на руки несколько пар сразу, как варежки, и помыть руки со стиральным порошком вместо мыла.
В кармане жужжит мобильник. Черт бы побрал эту цивилизацию с её техническими наворотами!
Я начинаю сдирать с рук намокшие носки. Настенька вскакивает со стула, залазит в карман и прижимает телефон к моему уху.
— Алё?
— Чувак!!!
Ну конечно, кто ж ещё. Только мой верный товарищ по опустошению стеклотары.
— Я.
Галилей неожиданно спокоен и серьёзен.
— Нужно встретиться. Есть разговор.
— Что-нибудь с Алисой?
— Нет. Не по телефону.
— Ну что ж, приходи.
Алконавты бросили пить и петь, и дружно пялятся на нас с Настенькой. Пачина хмурится, но ничего не говорит. Я поднимаю руки в носках, похожие на крылья пингвина, и говорю нараспев:
— Смирив со временем — как знать! По сердцу я нашла бы друга. Была бы верная супруга и добродетельная мать…
Галилей прибывает через двадцать минут. С пустой сумкой. Пока я, удивленный донельзя, принимаю у него куртку, он просачивается на кухню. Ошибка! Там ему тут же наливают полный стакан «Жигулевского» и заставляют сказать тост. Галилей салютует мне стаканом и отчетливо произносит:
— За тех, кто смотрит на нас из вихрей.
Алконавты ржут. Я выкручиваю выстиранные носки над раковиной и иду в комнату за гитарой. Бухать значит бухать. Если Галилей и хотел поговорить серьезно, момент уже упущен.
На кухне какой-то шум, затем раздается громкий возмущенный голос, что-то отвечает Галилей. Потом я слышу грохот, галдеж и крики. Через некоторое время дверь открывается, и Галилей, растирая костяшки пальцев, входит в комнату.
— Я ему сказал, поговорить надо, — жалуется он. — Заладил тут: сыграй да сыграй.
Я молчу. Я заинтригован.
— Итак, — Галилей садится в мое кресло и включает мой ноутбук, — где у тебя этот файл с мифологией…
— Ты опять про своих мертвяков будешь говорить?
— Во-первых, не совсем про моих. Во-вторых, я знаю, кого вы там сегодня откопали.
(Я звонил ему сегодня и рассказывал про странный скелет под кучей камней.)
— Кого?!?
Галилей смотрит на меня слишком серьезно.
— А ты точно не догадываешься?
— Откуда? Кто я тебе? Призрак с того света?
Галилей широко раскрывает глаза. Потом бежит в прихожую, приносит плоскую металлическую флягу.
— Пей.
— Что это? Зачем?
— Это коньяк. Пей.
Я послушно глотаю обжигающий, пахнущий клопами напиток. Галилей смотрит на меня без улыбки.
— Пей еще. Пей весь.
Его глаза горят холодным огнем, губы плотно сжаты. Я испуганно глотаю коньяк, борясь с тошнотой.
— Ложись на кровать.
— Чувак, — говорю я заплетающимся языком, — если ты хочешь напоить м-меня и изнасиловать, то это не самая здоровая мысль.
— Нужен ты мне больно. Я хочу освободить твое подсознание.
— З-зачем?
Галилей молчит. Я все больше косею, потолок перед глазами крутится, как сумасшедший. Я зажмуриваюсь.
— Отлично, — слышу голос Галилея. — Можешь так и лежать. Только не засыпай.