— Посадили новый парк?
— Ага. Или нет — парк тот же. Только через много лет, а все, кто здесь ходит — призраки. Бр-р…
— А у меня вообще постоянно такое ощущение, — говорю я и делаю хо-ороший глоток портвейна.
— И тебе не страшно?
— Нет. Мне нравится быть призраком. Нравится смотреть на мир с другой стороны. Единственное, чего я боюсь, это стать такими, как они, — я киваю на ближайшую компанию. — Живут, руководствуясь парочкой древних инстинктов и чувством подражания, которое вытесняет всю индивидуальность. Стадное чувство заменило мораль. Мне страшно стать таким же и навсегда завязнуть в этом болоте.
Настенька хмурится.
— Но если не завязнуть в этом болоте, не сможешь жить, — говорит она. — Человек — социальное существо, он обязан как-то подстраиваться под общество. Иначе тебя сожрет одиночество.
— Это точно. Мне ужасно одиноко, но по-другому я не могу.
— У тебя же есть Галилей.
— Галилей? Это я есть у него. Как прикольный знакомый, как интересный собеседник. Да, чёрт возьми, он вполне может вытащить меня из горящей избы, но ему до фени мои моральные протесты.
Настенька берет меня за руку:
— А кроме Галилея?
— А кроме Галилея — никого.
— По-моему, ты обжегся на своей любви, — говорит Настя. — Они боятся тебе сказать, только глупо извиняются, но здесь нужно резать по-живому, чтобы не потерять правду.
— И в чем правда?
— Она не любила тебя, ты знаешь. Теперь тебе кажется, что все твои чувства к кому-нибудь могут быть преданы. Это заколдованный круг: пока ты снова не научишься верить в людей, они не будут верить тебе. Полюби людей вокруг, и ты увидишь, как все изменится.
— А за что? Я и себя-то не люблю.
«Понимаешь, я не люблю самого себя. Поэтому я могу полюбить только того человека, который не любит себя. Но поскольку этот человек будет похож на меня, а я себя не люблю, получается, что я буду любить его весьма странной любовью».
— Я люблю тебя, — говорит Настенька.
Я молчу.
— Ты не один, — говорит она.
— Я бы очень хотел сказать тебе то же самое, поверь. — Настя коротко вздыхает и отворачивается. — Но никогда не скажу.
— Вот твоя беда. Ты не позволяешь любить себя тем, кому это на самом деле нужно. — Она пытается вырвать свою руку, но я не отпускаю. Подношу ее к губам и тихонько дышу в раскрытую ладошку.
— Может, потому что хочу сберечь тех, кто мне действительно дорог?
Настенька слабо улыбается.
— Я пойду, — говорит она. — Там Пачина, наверное, жрать хочет.
— Спасибо тебе, Настя.
— А морс ты пей, я вечером еще сделаю…
Глядя ей в спину, я одним махом высасываю остатки портвейна и непослушными пальцами набираю номер Галилея.
— Чувак! Как дела? — раздается в трубке.
— Мне очень тяжело жить без автомата, — говорю я. — А так нормально.
— Ну вот есть у тебя автомат, — отвечает Галилей, — и что ты станешь с ним делать?
— Убью всех!
Галилей ржет:
— И меня?
После секса ты моментально заворачивалась в одеяло и вставляла сигарету в зацелованные губы. Я прижимался к тебе, пытаясь получить еще хоть немножко тепла. «Уйди», бросала ты, поворачиваясь к ноутбуку и запуская пасьянс. Я курил на кухне и срывал злость на хомяке. Потом отбирал у тебя нутик и выковыривал из одеяла…
Много позже, засыпая на моей руке, ты преображалась. Я всегда с трепетом ловил этот момент. Морщинки вокруг твоих губ исчезали, ты вздрагивала и превращалась из домашней стервы в маленькую хрупкую девочку. Я любил эту девочку так сильно, что хотелось кричать.
Стерву приходилось терпеть.
Мало кто из наших знакомых догадывался, что прячется под холодной и циничной маской. Я узнал сразу. Сам такой же.
Деньги у нас были общие. Некий артефакт денег. Все, что мы зарабатывали вдвоем, тут же уходило на твою одежду, компьютерные железки и контрацепцию. Немного оставалось на еду. Готовила ты отвратительно. Я — не лучше.
А еще у нас была песня. Она преследовала нас постоянно, она стала чем-то вроде гимна нашим полным абсурда, но очень нежным отношениям. Под неё я признался, что люблю. Под нее мы впервые занялись сексом. Под нее мы ехали на «скорой» в больницу, когда я отравился грибами, а ты пела, чтобы мне не было так больно. Она и сейчас звучит в моей голове каждый раз, когда я вспоминаю тебя. Когда думаю о том, что за недолгое счастье порой приходится расплачиваться всю жизнь. Когда кричу и маюсь по ночам.
Я любил тебя. Нет, не так. Я любил всех женщин, с которыми спал. Чувство, которое я испытывал к тебе, нельзя вместить в это избитое слово. Я не мог без тебя заснуть — без твоей головы, легко опустившейся на мою грудь, и без руки, трогательно и всенепременно сжимающей мой палец. Я не мог без тебя дышать — в этом просто не было смысла.
Ты называла меня своим капитаном.
А я тебя любил.
Я болтаюсь по ночному городу. Иду неровной, раскачивающейся походкой, царапая землю внутренней стороной ботинок.
Я — в говно.
Я подчеркнуто аккуратно обхожу стороной те немногие лужи, которые способен заметить. Я ужасно лиричен и задумчив. Я думаю о многих вещах сразу и при этом умудряюсь тихонько напевать. В голове у меня приятная каша.
— Невесте графа де ля Фер… попробовать, что ли, смешать его с яблочным соком? Эээх… Ай… Нет, так больше повторяться не может. Завтра же…
На улицах никого нет, и только на автобусных остановках боязливо ютятся какие-то невнятные личности. Три часа ночи. Глухая темень. Черная разлапистая клякса неба.