Берестов со страхом и любопытством наблюдал за тем, как иностранец возится с каким-то прибором, напоминающим пистолет, но только с зауженным до величины иглы дулом.
— Сейчас — пшик! И все! — улыбался мистер Ричард, подкручивая что-то тоненькой отверткой и внимательно посматривая на стрелки прибора. — Пшик, и… прощай, немытая Россия! Страна рабов, страна рабов.
— Страна рабов, страна господ, — поправил Берестов.
— Господ? — поднял бровь иностранец. — Русские не рождены для господства. Русские рождены для рабства. Это сорная народность, которая будет уничтожена в ближайшие годы. В новом тысячелетии не должно быть русских. Ну миллионов пять можно оставить для подсобных работ, но не более. Остальные должны быть уничтожены.
— Кем уничтожены? — спросил Берестов, поднимая взгляд на безучастных архаровцев, безмолвно стоящих у дверей.
Журналиста поражали не столько слова англичанина, сколько та бесцеремонность, с которой он произносил их в чужой стране в присутствии ее граждан, взятых им на службу.
— Русские будут уничтожены руками самих же русских, — радостно засмеялся англичанин. — Потому что Ваня завсегда дурак и завсегда рад служить иностранцу. Русские уже начали эту работу. Не без нашей помощи, конечно.
Англичанин расхохотался и нажал на кнопку стоявшего на столе прибора, с которым был соединен шлангом его странный пистолет. У него явно с ним что-то не получалось. Иностранец вытащил из ручки своего агрегата плату с микросхемами и принялся протирать ее спиртом.
— Только русские, — продолжал он, — могут сначала победить, а потом добровольно пойти в услужение к побежденному. Только русские в угоду своим врагам уничтожают себе подобных. Вот какова загадочная русская душа! А загадки никакой нет. В русских просто течет рабская кровь. Русские не любят господствовать, они любят плеть на спине. Вы потому в семнадцатом и прогнали своих господ, что они были для вас слишком либеральные.
— В любом случае, с русскими все ясно, — произнес хмуро Берестов. — Еще Гитлер сказал, что с русскими всегда все понятно: они либо обнимают, либо бьют в морду, а эти проклятые англичане могут сто лет рассуждать о честности и добродетели, но как только почувствуют выгоду, тут же предадут.
Мистер Ричард поднял голову и очень внимательно посмотрел на Берестова.
— А я вижу, ты не так глуп, как кажешься. Хотя лучше бы тебе быть глупым.
В это время у иностранца зазвонил сотовый. Он поднес его к уху и переменился в лице.
— Опять сбой? — переспросил он недовольно. — Хорошо, я сейчас подъеду.
Мистер Ричард положил телефон на стол и стал быстро заканчивать со своим пистолетом. Затолкав плату с микросхемами в ручку и подкрутив что-то отверткой, он ткнул его острым концом в прибор и произнес, подмигнув журналисту.
— Продолжим потом!
Иностранец поспешно покинул лабораторию, и сердце Берестова замерло. Его телефон остался на столе. А рядом на стуле лежала одежда журналиста.
Леонид несуетливо поднялся с кушетки и направился к своей одежде. Англичанин прежде, чем выйти из лаборатории, что-то шепнул своим архаровцем, и в эту минуту Берестову удалось смахнуть телефон со стола на свои джинсы. «Мобильник» был маленький, просто игрушечный, величиной с пол-ладони. Вцепившись в штаны, журналист большим пальцем захватил и телефон, после чего ловко влез в одну штанину и заметил, что архаровцы молча направляются к нему. Берестов стал дурашливо крутиться, прыгая на одной ноге, прикидываясь, что другая ступня никак не хочет вдеваться в штанину, и в последнюю секунду ему удалось благополучно сунуть телефон в карман.
Архаровец подошел к нему, ни слова не говоря, взял его за голову и вышвырнул в коридор. Вслед за ним он выкинул рубашку и тапочки с носками.
— Повежливей нельзя? — вскрикнул Берестов, подбирая с пола свои бесхитростные пожитки и думая: «Упаси боже, если телефон зазвонит».
Его повели через длинный темный коридор куда-то вниз, где что-то шипело, шелестело и грохотало. Чем ниже спускались они по ступеням, тем мрачнее становились бетонные стены вокруг. Наконец его втолкнули в какое-то темное, объемное помещение, где он сразу же наткнулся на деревянный топчан. Дверь за ним закрылась, и стало совсем темно.
Прошло минут десять, прежде чем глаза журналиста привыкли к темноте. Он с удивлением увидел, что помещение по объему в полтора раза превышает спортивный зал и сплошь состоит из стоящих в четыре ряда двухъярусных лежанок.
«Да это казарма», — удивился Берестов и достал из кармана телефон. Он сделал четыре попытки набрать номер телефона Калмыкова, но в темноте это не удалось. Неожиданно в казарме зажглись две тусклые лампочки. Берестов, быстро отключив телефон, сунул его в носок и кинулся на топчан.
Вдруг дверь отворилась и в казарму молча стали входить люди с равнодушными, пустыми глазами. Они по двое проходили мимо журналиста и дисциплинированно ложились на лежанки, начиная с самого отдаленного конца: один сверху, другой снизу. Поначалу Берестов пытался с ними здороваться, но они не только не слышали, но, кажется, в упор не видели новичка. Леониду сделалось страшно. Цепочка людей, бородатых, немытых, в старой, вылинявшей одежде, текла монотонным потоком у его ног и без единого звука послушно занимала свои места. Только один, лысоватый, в коричневой фланелевой рубашке, скосил на него глаза и молча прошел мимо.
Когда все улеглись, между Берестовым и этой безмолвной людской массой осталось только три пустых топчана. Леонид поднялся и направился к двери. Он три раза дернул ручку, но дверь оказалась запертой наглухо. Ни один из тех, кто лежал на нарах, не поднял головы и не произнес ни звука. Но внезапно свет в казарме включился, дверь отворилась, и в камеру вбежало двое парней. Один молча ударил Берестова в подбородок, да так, что он отлетел на три метра. Второй достал баллончик аэрозольной краски и начертил на груди Леонида красный крест. Затем они молча Подхватили его под руки, отволокли и бросили на топчан рядом с каким-то бичом. И ушли. Свет потух. Берестов про себя с изумлением отметил, что ни один из присутствующих в этой казарме не только не издал ни звука, но даже не пошевелился.
Прошло много времени, прежде чем журналист посмел перевернуться на спину. Он с изумлением заметил, что все вокруг него давно сопят или храпят, но почти никто не возится и, кажется, не мается бессонницей. Берестов снова полез в карман за телефоном, но вдруг неожиданно услышал тихие шаги. Чья-то тень мелькнула перед его носом, и кто-то в черном лег на соседний лежак. Берестов напрягся. Тот, который пришел, минут десять не подавал никаких признаков жизни и вдруг прошептал.
— Вас еще не метили?
— Что? — вздрогнул Берестов, поворачиваясь к нему.
— Тише! — прошептал он. — Закройте рот руками или перевернитесь на живот. Здесь здорово секут, даже в темноте.
— Что значит «не метили»? — забеспокоился Берестов, перейдя на шепот.
— Это типа прививки. Вы забудете все и будете делать только то, что прикажет голос. Но вы должны помнить самое главное: чтобы сохранить свое я, нужно вспотеть и выйти на ветер. Повторяйте это без конца: «Вспотеть и выйти на ветер!» Это должно у вас отложиться в подсознании. В этом ваше спасение. Ближе к утру секут меньше. Наденьте вашу рубашку наизнанку, чтобы ваш красный крест никому не бросался в глаза. Это знак, что вы не меченый. Здесь не оставайтесь. Идите вместе с нами в цех и делайте как мы. Делайте все, что вам будут говорить. Если вы не будете выделяться из массы, про вас могут забыть.
Договорив, незнакомец быстро поднялся с топчана и ушел в темноту. Берестов долго лежал с открытыми глазами, не шевелясь, и обдумывал слова незнакомца. Страшная тоска овладела им. Ему захотелось вскочить и броситься к дверям, но он боялся пошевелиться. Он опять вспомнил про телефон и полез в карман. Однако позвонить не решился. Так с рукой в кармане журналист и заснул. Проснулся он от того, что кто-то дернул его за ногу.
Берестов открыл глаза и увидел, что в помещении горит свет и около него струится цепочка выходящих из помещения людей Они молча, дисциплинированно следовали друг за другом, не обращая никакого внимания на новенького. Берестов вгляделся в их равнодушные лица и снова увидел того невысокого, лысоватого мужичка во фланелевой рубашке. Тот покосился на журналиста и быстро отвел взгляд. Берестов вскочил и пристроился за ним.
— Встань впереди меня и выверни наизнанку рубашку, — услышал он шепот.
Берестов в одну секунду расстегнул рубаху, скинул ее с себя и мигом вывернул наизнанку. Застегивал он ее уже в коридоре и попытался заправить под штаны, но шепот сзади предостерегающе произнес:
— Не суетись и не делай резких движений. Смотри только в затылок идущего.
— Ты тоже не меченый? — спросил его Берестов, оглянувшись.
— Не оглядывайся! — предостерег он. — Старайся говорить, не шевеля губами. Охранников старайся не замечать. Я меченый. Но срок годности вакцины прошел…
— Как тебя зовут? — спросил его Берестов, не поворачивая головы.
— Не знаю, — ответил он.
Цепочка завернула в столовую. Берестов, как и все, прошел мимо стоящего у входа надзирателя, и тот задержал на нем долгий подозрительный взгляд. Однако ничего не сказал.
Все по очереди подходили к стойке, брали по стакану чая и по железной миске с вареной мойвой и куском черного хлеба, после чего садились за длинные столы. Весь этот процесс был настолько отлажен, что напоминал неторопливо падающее домино.
Берестов, как и предшествующий, взял тарелку со стаканом чая и сел за стол. Рядом с ним опустился на скамью и его новый друг в коричневой рубашке.
— Тарелка должна остаться чистой, — прошептал он.
Журналист украдкой посмотрел в тарелки других и увидел, что они уплетают мойву вместе с костями и кишками. Процесс этот был настолько быстрым и механическим, что, пока задние еще садились за столы, передние уже вставали и выходили в открытую дверь.
Проглотив свою порцию, даже не заметив как, Леонид встал по примеру товарища, сидящего справа, взял в одну руку чистую тарелку, в другую стакан и направился за ним. У двери он положил и то и другое на стол и на выходе снова почувствовал на себе пристальный взгляд охранника.
Шеренга безмолвных людей пошла по длинному коридору куда-то в глубь этого глухого бетонного бункера, где что-то шипело, грохотало и издавало странные звуки. Вскоре Берестов оказался в огромном, залитом светом цехе. Он увидел станки, конвейер и унюхал удушливый запах спирта. Все по очереди подходили к вешалке, надевали на себя клеенчатые фартуки и молча разбредались по своим местам. К Берестову подошла какая-то толстая женщина в белом халате и спросила его:
— Новенький? — Берестов молча кивнул. — Иди за мной! Будешь мыть бутылки.