— Ну, давай, дружище, говори, как живешь, чем занимаешься?
Семен, судя по выражению его лица, ждал откровенного и исчерпывающегоответа, но Сидор ответил коротко:
— Живу, как бобыль бездомный, мотаюсь от деревни к деревне, прячусь узнакомых, в лесу, того и гляди схватят.
— Ну, и как же ты — так и будешь все время прятаться?
— А что же остается? Было бы хоть оружие, тогда другое дело...
— Это правильно, — согласился Семен, — но ты, наверное, знаешьпословицу: «Один в поле не воин».
— Почему один? Было бы оружие, и люди нашлись бы, — возразил Сидор ипридавил окурок.
Семен тоже потушил недокуренную цигарку и, став еще строже лицом,сказал:
— Послушай, Сидор, есть для тебя одно дело.
— Говори. За тем к тебе и пришел.
Семен побарабанил пальцами по столу, словно собираясь с мыслями.
— Видишь ли, Сидор Петрович, я ведь также на нелегальном положении...Формирую райком... понимаешь сам, подпольный. Получил на то мандат обкома.Так вот, есть решение ввести тебя в состав райкома.
Сидор недоуменно пожал плечами.
— Помилуй, Семен... Образование — семь классов, в районе лицонеизвестное.
— Вот это сейчас и нужно. Если бы тебя знал каждый в районе —ручаюсь, через неделю фашисты вздернули бы Сидора Еремина на горькойосине. Так ведь?
— Так-то так, а все же эта должность не для меня. Не справлюсь.
— Это тоже не довод, Сидор, знаю я тебя и твои способности. В армииты служил, оружием владеешь. Знаешь район, все ходы его и выходы. Да и впартии состоишь наверное с десяток лет.
— Скоро двенадцать, — уточнил Сидор.
— Ну вот, а это что-то значит. Потом как-никак ты колхозныйорганизатор. Подумаем, как и с чего начать. Оружие у нас есть, естькое-какое и продовольствие. Теперь дело за людьми. Надо будет формироватьгруппы, отряды, восстанавливать связь с коммунистами, мобилизоватькомсомол. В районе оказалось много окруженцев. Надо ставку делать и наних. Люди военные, обстрелянные, они могут быть ядром наших вооруженныхотрядов. Вот так, дружище! Как смотришь на это?
Сидор задумался и не ответил.
— Я понимаю, решиться трудно, — помолчав, сказал Комов, — но чтоподелаешь, идет борьба не на жизнь, а на смерть...
Глава седьмая
Староста Яков Буробин, в новом овчинном полушубке, в заячьей шапке,неуклюже протиснулся в дверь избы. Низкий и подвижный, с раскрасневшимсяна стуже лицом, Степан Шумов проследовал за ним, бухнул настывшей дверью.Клуб морозного воздуха с ног до головы окатил Цыганюка, примостившегося улавки за починкой валенок. Старая керосиновая лампа, висящая посреди избы,качнулась и замигала. Наталья подбежала к ней, убавила фитиль, чтобы незакоптилось стекло.
— Здравья желаем! — вкрадчиво произнес староста, снимая шапку.
— Спасибо, коль от сердца, — ответила Наталья и тут же поснимала сгвоздей, набитых на стене возле двери, обиходную домашнюю утварь.
— Ехали к Фоме, а попали к куме, — наигранно весело проговорил Степани, подхватив Старостин полушубок, повесил его на высвободившийся гвоздь.
— Милости просим, проходите! — с улыбкой пригласила Наталья, но налице ее можно было прочесть тревогу и недоумение: чего, мол, явились к нейэти бесы?
— Нам бы посудинку, — попросил староста, — ну, там пару стакашков,что ли, — пояснил он и, вынув из внутреннего кармана распахнутого пиджакалитровую бутыль самогона, поставил ее на стол. Потом бесцеремонно уселсяна лавку, бросил любопытствующий взгляд на Цыганюка, с лукавой ухмылкойпосмотрел в лицо хозяйке. Наталья, приняв равнодушный вид, подала дваграненых стакана. Степан взял один из них и, словно отогревая озябшиеруки, стал катать его в ладонях.
— Надо бы и закусить, — сказал он, — у нас ведь самогонка, а не чай,ее, окаянную, без закусона и не проглотишь.
— А у меня, милок, не харчевня, закусок про запас не держу, —ответила Наталья.
— Ладно, — сказал ей Яков. — Тащи огурцов и свинины, другого проситьне будем.
В голосе старосты Наталья уловила не просьбу, а прямой приказ.«Откажи ему, — подумала она, — добра не будет». Насупив брови, она ничегоне ответила и тотчас вышла в сени.
Когда Наталья скрылась за дверью, Яков вновь бросил заинтересованныйвзгляд на Цыганюка, спросил:
— Ну, как, парень, дела? Сыт, здоров, прижился?
Цыганюк поднял на него глаза.
— Я же не собака, жить где-то надо.
— И то правильно, — сказал староста, — человек — это не скотина! Назиму и ее загоняют в хлев... Но это я так, промежду прочим интересуюсь.Хотя мне по моей должности и полагается знать, как живут людишки вовверенном мне селе.
Цыганюк промолчал, а староста, словно желая замять неприятноевпечатление от своих последних слов, предложил:
— Кончай работу, подсаживайся к столу.
— Надо валенок залатать, зима на дворе.
— А куда тебе ходить-то? — усмехнулся Степан Шумов. — Бабенка тебяпригрела хорошая, кровь с молоком, приютился у ее юбки и знай сиди.
— Что я, без рук, без ног, что ли? — огрызнулся Цыганюк. — Надо мне ив мир выходить.
— И это правильно, — подтвердил староста. — Какая бы она ни былахорошая, а жить на бабьих харчах один срам. Надо и самому работать,присматривать что-нибудь подходящее.
— С подходящим-то тяжеленько в такое время... Война идет, — поспешилпоправиться Цыганюк.
— Для кого идет, а для тебя кончилась, и неплохо. Вон какую подцепилсебе цацу! Хоть она и вдова, а, поди, лучше любой девки, — ухмыльнулсястароста и, положив на край стола расшитый атласный кисет, принялсявертеть самокрутку. — Да, чего и говорить, подвезло, подвезло тебе,парень. Это не просто баба, а конфетка.
Появившаяся в дверях Наталья улыбнулась, игриво-укоризненно бросила:
— Снаружи-то мы все, как конфетки, только изнутри ядовиты. Да иоткуда тебе, Яков Ефимович, знать, какая я?
— Знаю, — решительно заявил староста. — Мне шестой десяток, в людяхразбираюсь.
— Одно слово, в выборе кумы я не ошибся, — по привычке съехидничалСтепан. — Дворянка она, Яков Ефимович, и все тут, чего и говорить, сразувидно — голубой крови.