Еремин свернул самокрутку и негромко сказал:
— Нам будет оказана помощь... А сейчас, товарищ Васильев, слово завами. Вы человек военный, у вас есть опыт боев с противником... Партийноеруководство предлагает вам встать во главе отряда. Что вы скажете на это?
Васильев на мгновенье задумался, потом поднялся из-за стола и тихосказал:
— Командиром отряда... Смотрите. Как вы найдете нужным, так иделайте. Если мне будет оказано такое доверие, я постараюсь его оправдать.
— Вот и хорошо, — сказал Еремин. — Людей своих вы большей частьюзнаете. Все фронтовики. Кстати, их надо сберечь от угона в Германию.Кое-где их уже забирают, отправляют в лагеря, а в Нижних Ежах пять человексхватили и расстреляли, вроде нашли у них оружие.
— Да, все это верно, — задумчиво сказал Васильев, выходя из-застола, — только не на каждого из прежних фронтовиков можно положиться.Кое-кто уже пригрелся на теплых квартирах, забыл о своем воинском долге,тем более что война отодвинулась далеко на восток. — Васильев прошелся поизбе, постоял у порога, будто прислушиваясь к завыванию метели, затем,вернувшись, продолжал: — Ваша молодежь отряду будет нужна не меньше, чемобстрелянные бойцы. Она знает местные условия, а это крайне важно.
Виктор тоже вышел из-за стола, помешал кочергой в печке, подбросилнесколько поленьев и как бы между прочим сказал:
— Молодежь такая есть, и драться она готова.
Васильев одобрительно кивнул.
Поздно вечером Васильев вместе с Ереминым покинули дом Хромовых.
Глава десятая
В полицейском участке было шумно и дымно. В коридоре толпились люди.Они о чем-то спорили, галдели. На их лица падал желтый тусклый светкеросинового фонаря, повешенного над дверью.
Виктор подошел к старосте. Тот оторвался от бумаг, поднял голову.
— Вы меня звали, Яков Ефимович? — сдвигая шапку на затылок, спросилюноша.
— А ты что, испужался? — староста кольнул взглядом своих маленькихцепких глаз. — Есть дело, вот и вызвал. Не нравится, что ли?
— Да нет, я ничего. Какое дело-то?
— По наряду коменданта нужно перебросить сено на железнодорожнуюстанцию. Ясно? — Буробин сдвинул к переносью кустики бровей. — Назначаютебя старшим. Которые в коридоре толпятся бабы — будут с тобой, у тебя вподчинении. Доволен, а? А кто станет хорохориться — дашь знать. Лошадейзря не гони, поберегай.
— Яков Ефимович, молод я другими-то распоряжаться, неопытен, —нарочито пробурчал Виктор.
— Не возражать! Я сказал — значит, все... Вон какой ведь вымахал, —добавил староста строго.
Виктор принял предписание, в котором среди отпечатанного на машинкенемецкого и русского текста были вписаны жирными буквами его фамилия иимя, и вышел из участка.
Перевозка сена оказалась как нельзя кстати для того дела, котороеготовили Васильев и Еремин.
...Однажды, после очередной ездки Виктор остановил лошадь вусловленном месте в селе Кривичи. Обоз укатил вперед. Было безлюдно. Наизбы, утопавшие в снегу, спускалась морозная мгла. Юноша слез с передкасаней, подтянул чересседельник и, взбив охапку сена, взялся за вожжи.Лошадь, сдернув с места сани, сразу же затрусила по наезженной дороге,быстро продвигаясь к вышедшему из переулка старику с вязанкой хвороста.
— Эй, дед, оглох, что ли? — крикнул ему Виктор. — Ну-ка с дороги.
Старик поспешно сошел с колеи и, пропуская лошадь, снял шапку.
— Сынок, — просяще сказал он, — сделай милость, подбрось в конецулицы, совсем ноги не идут.
— Не идут, так на печи сидеть надо, — строго сказал Виктор. — Ладноуж, — мягче добавил он и придержал норовистую лошадь. — Садись, так и бытьподвезу.
Быстро проехали улицу. На краю села старик сполз с саней, поклонилсяюноше и, взвалив хворост на плечи, кряхтя, пошел прочь от дороги.
Виктор присвистнул, взмахнул концом вожжей и пустил лошадь вслед заушедшим обозом, подталкивая в сене ближе к передку увесистый пакет,завернутый в мешковину.
Густые хлопья падавшего снега образовали сплошную белую пелену. Онастирала границу между небом и землей. Идти по снежной целине было трудно.И группа шла след в след. Впереди была Люба, за ней Васильев, несколькопоодаль Борис Простудин, замыкал Горбунов. Временами Люба останавливалась,оглядывалась на командира. В лесу стояла тишина. Однако скоро она быланарушена прогромыхавшим поездом. Васильев посмотрел на часы. «Времяудачное, — подумал он, — дневной осмотр закончен, ночной будет не раньше,чем через пять часов».
Дождавшись Простудина и Горбунова, он еще раз напомнил порядок отходаи встречи с Виктором, который должен ждать их на санях в лесу. Потом,смерив одобрительным взглядом Горбунова, скомандовал:
— Заступай, Сергей, на пост.
— Есть, — ответил Горбунов и, чуть сутулясь по своей привычке,направился к старой развесистой ели. Борис Простудин пошел впротивоположную сторону. Они должны были охранять Васильева с боков.
— Теперь приступим к главному, — сказал Васильев, улыбнулся Любе итронулся к железнодорожному полотну.
Люба осталась на месте.
Васильев преодолел высокий откос. Полотно дороги было скрыто снегом.Он лежал выше рельсов, и казалось, здесь была обычная санная дорога сдвумя темными колеями, чуть припорошенными свежим снегом. Присев накорточки, Васильев прислушался, затем быстро нащупал выемку между шпаламии прихваченным с собой небольшим ломиком принялся расчищать под рельсоммелкую смерзшуюся гальку. Работал проворно и уверенно, без особой опаски:верил в бдительность охранявших его товарищей. Через несколько минутгнездо для заряда было подготовлено. Он достал из мешка мину и приладил взаготовленное ложе. Поставив взрыватель, Васильев еще раз осмотрел мину совсех сторон, затем осторожно засыпал ее песком и галькой. Теперь перед нимбыло лишь желтое пятно от песка. Он закидал его свежим снегом, и всепо-прежнему забелело в вечернем полумраке. Сбегая вниз по склону, Васильевподумал: «Минут через двадцать состав должен проследовать на восток... Счем он будет? С танками? С пехотой?..»
Люба, покусывая от волнения губы, бросилась ему навстречу.
— Все в порядке, Кузьма Иванович?
— Скорей, — ответил Васильев. — Всем отходить.
У лесной дороги, где стояли сани Виктора, Васильев остановился.
— Ну, ребята, теперь без меня добирайтесь. До встречи...
Уже не было видно саней, и легкая поземка заносила их след. Медленнотянулись минуты. Но вот наконец послышался хриплый паровозный гудок, илесная тишина стала наполняться железным стуком колес. Васильев притаилдыхание. Ему показалось, что поезд проскочил мину, но лес огласилсяраскатистым взрывом, и под глубоким снегом вздрогнула земля. В заревевзрыва, меж деревьев, Васильев ясно различил темные цистерны. Они, будтонеполновесные, игрушечные, в какой-то неопределенной последовательностинеуклюже кувыркались под откос, воспламенялись, озаряя мутную белую пеленуснегопада ярким оранжевым светом.
* * *
Тонкие струйки снеговой воды торопливо сбегали с крыш на слежавшиесясугробы, извилистыми ручейками пробивали себе дорогу в низины. Изпобуревшего леса все сильнее веяло запахом сосны, горечью осин, прельюпрошлогодних трав.
После мощных зимних ударов Красной Армии под Москвой, принудившихврага попятиться назад, повсюду в глубоком немецком тылу с еще большимразмахом начало нарастать сопротивление оккупантам, стали возникатьвооруженные партизанские группы и отряды.
Врага лихорадило. Еще совсем недавно, зимой, оккупанты сравнительнобезучастно относились к окруженцам, осевшим кое-где в глухих деревнях. Сприходом весны все изменилось. Фашисты предприняли массовые облавы набывших воинов.
Васильев с тревогой следил за угрозой, нависшей над еготоварищами-окруженцами, в которых он видел будущих бойцов-партизан. Емухотелось как можно быстрее обезопасить этих людей, вывести их из-подвозможного удара врага.
Когда все было подготовлено к уходу в лес, он почувствовалоблегчение — будто свалилась гора с плеч. Неясно было лишь с однимкрасноармейцем по фамилии Цыганюк, который сторонился прежних товарищей.Васильев знал, что тот в армии был в одном подразделении с Горбуновым, ипоручил ему переговорить с Цыганюком.
Получив задание от Васильева, Горбунов долго думал о Цыганюке,перебирал в памяти все, что вместе пережили: танковую атаку врага,прикрытие ночью полка, отходившего на другой рубеж, окружение, скитания полесам и болотам. Все это время они были почти друзьями, делились последнимкуском хлеба. А здесь, в селе, будто стали чужие. По вечерам они иногдаеще сходились вместе, садились возле избы на потемневшие от временибревна, закуривали из одного кисета, делились воспоминаниями о совместнопережитом на фронте, касались и политики. И все-таки с каждой встречейГорбунов мрачнел, ему становились все более непонятными образ мыслей иповедение Цыганюка. Горбунов подолгу размышлял и не мог найти причины ихрастущей отчужденности. Особенно тягостно подействовал на него одинслучай. Зашел как-то он к бывшему однополчанину в дом. Цыганюк с Натальейпили молоко. Присел на лавку, к столу не пригласили. Наталья собралапосуду и вышла, хлопнув дверью, во двор, а Цыганюк встал, потянулся и снаслаждением похлопал себя по животу.
— Красотуха! Теперь можно часок-другой и вздремнуть.