Фишер пыхнул клубом сигарного дыма и восхищенно продолжал:
— Или вот, стоило нашей элите пустить кое-кому пыль в глаза и врезультате — колоссальный успех. Должен признаться, что меня восхищаетпоразительный факт из дипломатической практики фюрера и его опорнойгвардии.
— Ганс, я тебе завидую, — сказал Штимм. — Чем черт не шутит, когдабог спит: может быть, после войны тебя переведут на дипломатическуюслужбу!
— Не исключено, не исключено... Итак, это было перед самым началомвосточного похода, — польщенный общим вниманием, значительно промолвилФишер. — У меня в Берлине был тогда приятель, служивший в ведомствеимперского министра доктора Гебельса и имевший доступ к кое-какойинформации...
— Оберштурмфюрер, вы, надеюсь, не будете разглашать государственнуютайну? — взволнованно пролепетал Грау.
— Молчите, Грау, это все, что требуется от вас... Берлин походилтогда на военный лагерь. По ночам не умолкал гул танков, самоходныхорудий. Все это было приведено в движение, но куда направлялись войска,понять было трудно, и никто точно не знал, что происходит. По городуползли самые невероятные слухи. Мой приятель из ведомства доктора Гебельсадоверительно говорил: «Готовимся к прыжку через Ламанш». И вот в один издней такой суматохи в «Фелькишер беобахтер» появилось короткое сообщение оначале предстоящей операции «Морской лев».
— Операции по захвату Британских островов? — спросил Штимм.
— Да, мой милый Франц, да... Но не успели подписчики получить этотномер газеты, как были объявлены чрезвычайные меры по его изъятию.
— И вы, оберштурмфюрер, читали эту газету? — жмурясь, как от солнца,почти шепотом произнес Капп.
— Разумеется, — с гордостью ответил Фишер. — Если бы не читал, то ине рассказывал бы.
— Что же дальше? — поинтересовался Штимм.
— Случай с газетой был расценен так, что кто-то из нашихвысокопоставленных руководителей допустил разглашение важнейшейгосударственной тайны. По городу распространились слухи о том, что фюрербыл потрясен подобным «предательством» и что между фюрером и министромпропаганды доктором Гебельсом произошел невообразимый скандал, которыйдолжен был завершиться отстранением Гебельса от всех государственных дел.Кое-кто клюнул на эту шумиху, и это сбило русских с толку, усыпило ихбдительность и крепко помогло нам в первые же дни в разгроме их армий.
— Да, вот что значит величайший ум! — восторженно пропел Капп.
— Во имя достижения мирового господства все средства хороши, —распалившись, продолжал Фишер. — Треугольник Берлин — Токио — Рим — этотоже дипломатия. Наши союзники — япошки отважно дерутся на ДальнемВостоке. Янки терпят поражения одно за другим. Скоро мы и до нихдоберемся. Зажирели они на мировых хлебах. Надо сбить с них спесь. «Этонаш непримиримый враг «номер один» — окрестил их фюрер. И эти пророческиеслова останутся для нас программой действий до тех пор, пока не будутамериканские плутократы разгромлены. Я прошу, друзья, поднять бокал заразгром Америки. Ура! — покачиваясь от опьянения, крикнул оберштурмфюрер.
Штабс-фельдфебель и унтер-офицер, как будто они только и мечтали обэтой долгожданной минуте, трижды прокричали «ура», за разгром Америки, замировое господство!
Выпив за мировое господство, фельдфебель однако неожиданно загрустил.
— А я, видимо, все же мелкий человечек, плохой политик, многого ещене понимаю, — неожиданно вдруг для всех признался он.
— Не хмурься, не плачь, ты будешь великим человеком. Тебе открыты вседороги во весь мир, — утешил его Франц.
— Все не ясно.
— Что же именно? — спросил Франц.
— Например, бесконечность вселенной. Как я ни пытался представить ее,ничего не пойму. Убей меня, не могу охватить ее своим сознанием.
— А к чему она тебе, эта бесконечность? Плюнь ты на нее! Разве намсейчас до нее. Дело идет теперь о будущем нации, о ее величии, ее мировомгосподстве, а ты тут со своей вселенной, — упрекнул его Грау.
— Да ты, видно, Курт, переложил через край, — заметил Штимм. — У тебяв голове, как у меня в желудке.
— Ничего у меня не перемешалось, — возразил Курт Капп и отбросилназад пятерней спустившиеся на глаза длинные русые волосы.
— А тогда что же тебе непонятно? — с раздражением спросил Ганс Фишери недовольно сморщил раскрасневшееся лицо. Курт молчал и что-то обдумывал,а Ганс упрямо смотрел на него и щурил глаза. Его заостренный нос,казалось, еще больше оттянулся и удлинился.
— А что такое мировое господство?
— Оберштурмфюрер! — подал голос и захмелевший Грау. — Имею честьпросить... изложите ему, точнее говоря — растолкуйте, что такое естьмировое господство, как его должен понимать рядовой, патриотическимыслящий немец...
— Браво, Грау!.. Однако прошу внимания, — сказал Фишер и налил себесветлого мозельского вина. — С учетом поправки баловня судьбы... прошупрощения — господина инспектора и хозяина этого дома, моего друга доктораФранца Штимма... мировое господство означает то, что всеми богатствамиземли будем распоряжаться мы, немцы, в интересах германской нации. Леса,поля, реки, моря и люди тоже будут принадлежать нам. Мы будем определятьсудьбы народов. К нам рекой потечет золото, драгоценности. Чего же здесьвам непонятно, Капп? Воля каждого немца будет законом для каждого ненемца. Все, кто будут нам противиться, не будут покоряться, подлежатуничтожению. Это очистит мир от всего, что его разлагает. Просвещение икультура будут только для немцев. Остальным она будет только мешать.Меньше в мире будет забот и хлопот. Не нужно будет тратить бумагу накниги, строить школы, театры. Страна наша будет сияющей звездой в мире.Вспомните историю: мир всегда состоял из господ и рабов. Так будет ивпредь. Что касается вас, дорогой друг, то вы за ваши услуги... э-э, яхотел сказать, службу, получите чин оберштурмфюрера. Не дурно, а? Ну, алейтенант Штимм, благодаря своим влиятельным родственникам в Берлине,очень скоро станет губернатором Цейлона, Крыма или Мадагаскара... Тызаведешь себе роскошный гарем, Франц! У тебя будут сто красавиц-рабынь, асвою русскую девочку ты подаришь будущему эсэс-оберштурмфюреру Грау, неправда ли? Итак, за Франца Штимма и его губернаторство!
Капп и Грау охотно поддержали тост и выпили.
— Нет, мне такого губернаторства не надо, — вдруг помрачнев, сказалШтимм. — Мы еще не можем укротить Россию. Все крестьяне этой странывзялись за оружие, наточили на нас ножи. Это же могут сделать и другиенароды. Как же тогда быть? Мы расплескаем свою кровь по миру, обескровимсебя. А дальше можем зачахнуть. Я сомневаюсь, Ганс, удержимся ли мы намировой вершине? Да и карабкаться до нее еще не так уж мало. —Почувствовав, что вино ударило ему в голову, Штимм встал из-за стола и,слегка раскачиваясь, вышел на середину комнаты. — А если говоритьоткровенно, то ты, Фишер, веришь в эту вершину, а я... не верю. Я честныйнемецкий офицер, я готов умереть за величие нации, за честь и доблестьнашего оружия, но я не верю в твою вершину...
Все удивленно уставились на Штимма, не зная, как выпутаться изсоздавшегося щекотливого положения.
— Господин инспектор, вы, кажется, выпили немного лишнего, — скромнозаметил унтер-офицер Грау, — вы несколько возбуждены и говорите...
— Я говорю то, что думаю, — перебил его Штимм. — ОберштурмфюрерФишер, могу я говорить в кругу друзей то, что думаю?
— Конечно, можешь, — пьяно усмехнулся Фишер. — Однако глупостивсе-таки лучше не говорить. А вообще, черт побери, какая муха тебяукусила, Франц? Оскорбился за свою несовершеннолетнюю любовницу? Что стобой случилось?
— Ничего не случилось. Просто мне стала противна вся эта трескотня,твое высокомерие и... твои непомерные амбиции!
— Что ты сказал? — бледнея, произнес Фишер.
— Господа, господа, мы действительно много выпили... Грау, проводигосподина лейтенанта в другую комнату... Оберштурмфюрер, умоляю вас! —метался по комнате тучный Капп.
— Если бы ты был мне не друг, я бы... — мрачно выкрикнул Фишер,схватив свою фуражку с изображением черепа на черном околыше, направился,сильно шатаясь, к выходу и хлопнул дверью.
Глава пятнадцатая
Литровая бутыль мутной самогонки стояла на середине стола.
— Господи, помоги переплыть, вон какая она глубокая и страшная, —сказал полицай Степан Шумов и, взяв бутыль в руки, разлил самогон постаканам.
— А куда нам торопиться, мы не спеша, — пробормотал его напарникЦыганюк. — Выпьем пока по одной трудовой, а там будет видно.
— Поехали, — скомандовал Яков Буробин.
Они чокнулись, выпили, крякнули, понюхали корочки черного хлеба ипринялись с хрустом жевать сохранившийся еще с прошлой осени шпик.
— А где же кума? — спохватился Буробин и, посмотрев на Цыганюка,предложил ему: — Давай поди покличь ее, без бабы и вино — не вино.
Цыганюк вышел во двор, и через минуту супруги вошли в дом. Натальягордой походкой прошла к столу и лукаво глянула на старосту. Тот сневозмутимым видом принялся вновь разливать по стаканам самогон.
Степан усмехнулся:
— Господи, господи, видишь ли ты через тучи, что творится на твоейобетованной земле?
— Ты, Степан, не балагурь над богом, а то ведь он тебя и накажет, —строго заметил староста.