Она видела, как Штимм временами беспричинно начинал волноваться,делался раздражительным, и догадывалась, что с появлением сына положениеего в том мире, где он был просто обер-лейтенантом, стало щекотливым.Порой ей приходило в голову, что Штимм тяготится ребенком.
Поскольку на казенной квартире было слишком беспокойно и тяжело безпомощи опытной женщины, Франц уговорил Любу перейти с сыном на первоевремя в просторную избу старой Лукерьи.
Так шло время. Отбушевала суровая, с трескучими морозами и затяжнымиметелями зима, пролетела весна с ее бурными потоками и благоухающимзапахом цветов, и настало жаркое лето...
Чувство тревоги, обреченности, панического страха, как эпидемия чумы,проникали во все поры гитлеровской армии, особенно после битвы наОрловско-Курской дуге. Страх перед будущим докатился и до фашистскоготыла.
Тревога все больше овладевала и обер-лейтенантом Францем Штиммом.Фронт быстро перемещался на запад. Теперь уже не сотни, а всего десяткикилометров отделяли его от передовых частей. Начались экстренные работы посозданию и укреплению оборонительных рубежей. Нужны были люди, рабочаясила. На Штимма, как и на других подобных ему командиров тыловыхподразделений, легли новые обязанности. Вверенные ему солдаты теперь нестолько охраняли интендантские склады с продовольствием, амуницией ибоеприпасами, сколько сгоняли мирных граждан на рытье окопов,противотанковых рвов, строительство блиндажей. И, делая это, Штиммособенно нервничал, предвидя дальнейшее отступление германских войск. Онне хотел признаваться даже самому себе, что семья тяжелой гирей повисла наего ногах.
Как-то он пришел к Любе поздно вечером. Ребенок спал. Он склонилсянад ним и долго не спускал с него глаз.
— Все-таки удивительно, как он похож на меня! — с гордостью сказалФранц.
— Что же удивительного: ты его отец.
— И имя у него красивое — Вольдемар.
— Нет, Владимир, — упрямо сказала Люба.
— Но это же русское имя!
— А что, разве оно тебя пугает?
— Нет, — пожимая плечами, ответил Франц. — Я только говорю, какое онозвучное... Мальчик узнает меня с первого взгляда. Но знаешь, мне немноготревожно за него. Приближается фронт. Партизаны нападают на гарнизоны,всюду убивают наших солдат. Это ужасно!.. Кстати, где твой пистолет?
— Что-нибудь случилось?
— Я хочу просто напомнить тебе, чтобы ты не расставалась со своим«вальтером».
— Это для чего же? Стрелять в партизан?
— Ты должна стрелять в тех, кто будет нападать на нас, кто посмеетугрожать жизни нашего сына. Возможно, на днях последует приказ о нашемотходе. Будь к этому готова.
Люба давно уже заметила, что немцев лихорадит. Успешное наступлениеСоветской Армии порождало у них нервозность, суматоху. Она внутреннерадовалась развивающимся событиям, но, понимая двусмысленность своегоположения, пугалась будущего.
Вначале Лукерья с явным недоверием относилась к Любе, упрекала ее внеразумности. «И как это ты могла попасться к ним на крючок? Конфеткой онитебя, что ли, приманили? — бубнила старуха. — Ты только на меня, бабкуглупую, не серчай. Я как понимаю, так и говорю. Но коли такое случилось,что же поделаешь? Ребеночка-то береги, он не виноват. Вон какой онстановится славный! Пока ему сытно и тепло, а до всего остального ему нетникакого дела».
Люба покорно выслушивала замечания старой женщины и чувствовала в еесловах почти материнскую озабоченность. «Меня пугает, а сама как матьродная заботится обо мне и моем сыне».
Лукерья подолгу могла ворчать на Любу, но никогда не выносила на людихудой славы о ней. Этому, возможно, способствовало и то, что в большинстведомов поселка квартировали немцы.
Однажды ярким солнечным днем Люба вынесла ребенка из избы. На лужайкенапротив дома играли в цветах ребятишки, по дороге изредка проходилинемецкие солдаты, местные женщины.
Постояв у крыльца, Люба прошла за калитку и, став в тени березы,принялась укачивать сына.
— Ух, какой крикливый, ты гляди... — сказал кто-то за спиной нарочитострогим голосом. И Люба, повернувшись, увидела перед собой высокого парняс полицейской повязкой на рукаве. Ничего не ответив, Люба продолжалаубаюкивать неспокойного сына.
— Мужчина, сразу видать по крику, — назойливо продолжал полицай. —Ишь, орет как...
— Проходи давай, — неприязненно сказала Люба. — Чего тебе до крикаего, сам небось не так еще орал.
— Да вы, дамочка, не беспокойтесь, я ребятишек не обижаю, — улыбаясь,сказал полицай и вдруг шепотом добавил: — Привет вам от отца.
— От отца?.. — повторила Люба, задохнувшись на слове.
— Угу, от Игната Зернова, — подтвердил полицай и громко продолжал: —Во, заливается! Ну-ка покажись дяде...
Полицай приоткрыл легкое одеяльце и сунул в складку бумажный пакетик.
— Письмо вам, — тихо сказал он.
— Господи, папа жив, не верится, — сказала Люба.
Затем, опомнившись, удивленно посмотрела на полицая.
— А как же он узнал, где я нахожусь?
— У вашей матери, а ей адрес оставил обер-лейтенант Штимм.
— А вы-то видели папу? — спросила Люба.
— Видел, — ответил тот. — И отца, и ваших друзей.
— Друзей?! У меня еще есть друзья?..
— Отец ваш хотел бы повидаться с вами.
Лицо полицая стало строгим.
— Нам нужно условиться во всем. Есть в этом некоторая сложность.
— Какая же?
— Вы же знаете, всех мужчин призывного возраста немцы забирают иотправляют в лагерь. Так что...
— Да-да, я понимаю. Все не так просто.
— Смогли бы вы, скажем, отлучиться из дома и подойти к лесу? —спросил он.
— Нет, это невозможно, сразу спохватятся, — ответила Люба.
— Жаль, — задумчиво сказал полицай. — Ну что ж, тогда придумаемчто-нибудь другое. Завтра, в это же время, сообщу...
Полицай поправил одеяльце и, подмигнув утихшему малышу, пошел вдольдворов.
Взволнованная Люба вошла в калитку.