И вот он провалился в темноту. Очнулся он от теплого весеннего бриза. Кажется, это была набережная, залитая розовым закатным солнцем. Вокруг не было никого, и даже чайки не раздирали воздух своими криками. Он скрутился комочком на лавочке, и его голова лежала у нее на коленях, как это всегда бывало, когда он заканчивал работать. Она поглаживала её и игралась с прядями его волос, как будто ничего не было:
— Ты всё? — её голос звучал с какой-то странной отстранненой заботой.
— Да. Закончил, — он ответил и закрыл глаза.
— И что теперь? — спросила она, как спрашивают из вежливости.
— Не знаю… я просто жутко устал
— Зачем ты так? Зачем всё это? Мне было больно видеть тебя всего израненным, — её голос уже перестал быть таким далеким.
— Странно, что моё подсознание задает такой вопрос. Эээто, — тут его голос начал дрожать, — ведь частичка тебя, что осталась во мне, или я — та частичка, что осталась в тебе, или же просто мой предсмертный трип? Это действительно ты, малыш?
— Может быть это твоя фантомная боль? Я ли, или это проекция меня, та, что осталась у тебя в памяти — тебе ли не все равно, если касания моих рук, текстура моей кожи и знакомый запах тмина, вишни и солёного пота достаточно реальны для тебя?
— Пожалуй что всё равно, — открывать глаза он не стал.
— Может быть вкус моих губ убедит тебя в обратном, — она поцеловала его, и он испугался, и немного одернулся, но все же покорно вернулся в её объятия.
— Тебе стоит больше спать, раз ты сильно устаешь, — она продолжила, как будто этого и не было. Чуждость исчезла.
— Было много неотложных дел. Кофе — мой друг, так что…, -он начал оправдываться.
— Музыка — мой драг, И всё что вокруг…, - она запела своим высоким и нежным голосом, как пела тогда, когда принимала душ, или ходила по делам, или занималась домом.
— Всё! Это точно ты! Хорош уже, я ненавижу эту группу! Она действует мне на «Нервы», — он улыбнулся.
— ЖИТЬ В КАЙФ!
— Корж! Это уже запрещенный прием, малыш! — он рассмеялся, а затем быстро сник. Как будто внезапно вспомнил о чем-то болезненном, что было куда больнее удара ножа
— Ты так и будешь лежать уткнувшись в горизонт? — она по-прежнему гладила его пряди.
— Я боюсь… — голос Алексея задрожал еще сильнее
— Чего? Смерти? Того, что я тебя укушу? Коржа? — она стала игривой
— Что если я повернусь и открою глаза, то… ты исчезнешь… как это всегда бывало, когда я искал видел тебя на лицах. Пуф… и всё. И я снова останусь один, — он закусил губу.
— Дурачок, никуда я не испарюсь, я же не святой дух в самом деле.
— Кто тебя знает? — он ухмыльнулся.
— Мы уже разобрались же с этим вопросом, разве нет? — она тыкнула его в боку, — Тебе стоит уже идти дальше. И я не про рассуждения о моей природе.
— Да, обязательно запишусь на групповую терапия для вдовцов. Макс Пэйн, Дракс-Разрушитель, Виталий Калоев и я — вот так компания… — он замолчал, и его глаза начали наполняться слезами, а голос стал похож на вой волчицы, тыкающейся мордой в трупы своих детенышей, — Я не могу… я вас…подвел… КАК. ЖЕ. Я. ВАС. ПОДВЕЛ… Я-яя-я…, - он стал заикаться, а его голос задрожал еще сильнее, — бы мог дать взятку врачу побольше, я б-бы мог от-т-тдать вас в клинику ллучше… яббы могг ПРИХОХОДИТЬ РРАНЬШЕ С РРРАББОТЫ, и унас было быбольшевремени… — от подступившего к горлу кома, он не мог говорить, и уже просто хрипел, все тело сотрясалось от припадка, и он просто плакал навзрыв, как никогда ранее, и как никогда больше. Наконец, он немного оправился, — я-яя ббы ммог просто сказать нет и ввсе ббыло-ббы ххоррошшоо…Вссё ведь было ббы хорошо, да?! Яяя больше так не могу! Тты была всем для меня… А яяя….ПРОСТИ МЕНЯ
— Тише, тише, любовь моя, — она поцеловала его в лоб и ему стало легче, — ты же знаешь, что ты сгоришь в аду за такие остроты? — она улыбнулась, — да и вдовцом ты стать не успел. Мы же хотели после появления малыша расписаться. Ну и прости за бестактность…
— Ттебе можно
— Но это достаточно пошлая история искупления и глушения чувства вины, ты не находишь? — она проронила это легко, с той легкостью, с которой роняют неприятные новости.
— Вот ообижусь, и уйду, — ответил он, и они рассмеялись, — и вообще на кресте висеть куда более стремно.
— Ну да, ну да, англетер — другое дело.
Он открыл глаза и повернулся к ней. Она была также прекрасна, как и в день их знакомства, когда он перепутал комнаты в общежитии, и они разговорились о кино, и он чувствовал себя дураком, и она это понимала, но относилась с той добротой и радушием, коими никто его не одаривал. Он посмотрел на неё, а затем произнес:
— Знаешь, я бы никогда не сделал бы этого, если бы вы с малышом были бы здесь…Я бы просто не смог.
— Знаю;
— Эта бедная девочка, я обомлел от того, насколько сильно она на тебя похожа, — он снова начал оправдываться.
— Знаю;
Наступило неловкое молчание, и вот уже она спросила:
— Как там моя семья?
— Не знаю, не виделся с ними с момента похорон, я…просто не мог смотреть им в глаза и…
— А как твоя?
— Ты уже знаешь ответ на этот вопрос, да?
Она молча кивнула, а затем спросила, но без осуждения:
— Зачем ты его убил?
— Потому что, — ответ застрял щемящей занозой в его голове, которую он не мог выковырнуть, — я испугался, и до меня кое-что дошло…
— Ну, теперь он стал мучеником, — она саркастично улыбнулась, а он вспомнил, как они, еще в юности, шутили про инвалидов, бездомных и других обездоленных, которых они встречали на улице, и тогда думали, что впереди их ждет долгая счастливая жизнь.
— Старый мудак всегда знал как наебать систему.
— Не выражайся! У нас и так осталось мало времени! — она перестала быть безмятежной
— А конкретней? — в голове сверкнул страх.
— Немного, так сойдет? — она улыбнулась, но вместе с тем с этой улыбкой было что-то не так, — тебе уже нужно идти…
— Я не хочу никуда уходить… я хочу остаться с тобой.
— Неужели ты так ничего и не понял?
— Я выгляжу так, будто бы ничего не понял?
— Тише, малыш, это просто плохой сон.
— Я люблю тебя.
— Я то…
Сжавшись, он очнулся. Стал беспорядочно вдыхать воздух, и в панике понял, что он был на аппарате искусственного дыхания. Заиграли мириады больничных огоньков от приборов с низкочастотным писком. Прибежавшие медсестры успокоили его уколом и вытащили дыхательную трубку. Он снова провалился в сон, и сон тот был не то, чтобы радужным. Он отчетливо ощущал дыхание знакомого двора родной панельки — мокрый запах растительности, мешающей первым этажам, пыли и бензинных выхлопов. Он стал перешагивать знакомые ему лужи и ямки, держаться знакомой асфальтовой дорожки, не до конца разбитой. Тут когда-то играли в прятки, в казаков-разбойников, в стрелялки с игрушечными пульками — немало он тогда посадил себе шишек, а сколько раз раздирал колени — уж не перечислить. Мать сначала жалела, протирала раны ваткой со спиртом, а потом только ругала, да и то, как-то несерьезно. Обычное аналоговое детство.
В своем сне он шел до подъезда, и тут из-за угла появилась орава злых подростков. На их кулаках были намотаны велосипедные цепи, кто-то в руках сжимал провода от игровых приставок с вываливающимися контактами. В их жестком прямом и быстром шаге угадывалась их цель. Они шли за ним, но не только за ним, а еще и за другими. И никто не мог их остановить. Очнулся от на том моменте, когда его топили в луже и ломали колени бейсбольной битой. Он ударил кистью по кнопке вызова медсестры и, когда та пришла, попросил её принести блокнот и ручку. Спустя пару минут, он ломаным почерком с огромным трудом вывел на бумаге фразу: «Уже поздно».
С утра его осмотрел врач. Осанистый, с сильными руками хирурга или травмотолога, аккуратно подстриженный, лет сорока пяти. Говорухин в прошлом уже с ним встречался, и поэтому немного застыдился своего положения:
— Как вижу, моим советом вы решили не пользоваться.
— Нет же, почему. Проблемы просто ко мне притягиваются.
— Сначала вы режете себе вены в туалетной кабинке на вашей работе, потом вас находят в таком состоянии. Уж извините, что у меня закралось такое подозрение.
— Вены…как будто было в прошлой жизни — это так, отчаянный шаг по привлечению внимания. С тем же успехом я бы мог заняться онанизмом на улице или устроить скул-шутинг. Что у меня, доктор?
— Серьезная потеря крови, сотрясение средней тяжести, перелом правой скулы, несколько острых переломов рёбер, которые могли бы закончиться для вас коллапсом легкого и смертью, режущее ранение левой ладони, слава Богу, без инфекции. Мне продолжать?
— То-то я думаю, чего рука чешется.
— Опять вы со своим сарказмом, Говорухин.
— С иронией. Что еще?
— Предлагаю вам взглянуть на себя в зеркало.
Говорухин с трудом поднялся с постели. «Это нормально — сказал доктор, — учитывая, сколько времени вы пролежали без движения». Он остановился, доковыляв до зеркала, с трудом поднял правую руку и оперся на стену, и затем посмотрел на себя в отражении. Лицо было осунувшимся, хотя за повязками сложно было заметить. Одна его часть была замотана, там где располагалась сломана скула, на другой же красовался огромный синий фингал. И глаза друг от друга отличались. Если один был чистым, то другой с лопнувшим сосудом — весь красный.
— Может потребоваться операция, — произнес доктор, — надо, конечно, за ним еще понаблюдать и получить консультацию от офтальмолога… Это, однако, стоит денег и не входит в пакет страхования…
— Один глаз видит прошлое, другой настоящее, — задумчиво сказал Говорухин, — доктор, как вы думаете, пойдет ли мне, если я выкрашусь в блондина? Я бы улыбнулся, если бы не было так больно.
— Ну мозгов это точно вам не прибавит, — заметил доктор, — операция потребуется, однако это одна из ваших наименьших проблем. С вами хотят побеседовать люди из полиции о том, что происходило две недели назад, но долго от них отбиваться я не смогу, учитывая то, что вы пошли на поправку.
— Две недели? — Говорухин удивился и его дыхание участилось, — где мой телефон?!
— Успокойтесь, голубчик, — вкрадчиво ответил доктор, — он на складе в коробке с остальными вашими вещами. Сейчас распоряжусь, чтобы вам их принесли. Правда, их там вроде как два оказалось — один разбит, прошиблен насквозь. Что за чертовщина с вами произошла? — теперь доктор выражал искреннее любопытство.
— Вы не читаете новостей? Или интернет-газет? — недоумевающе спросил Говорухин, у него начала кружиться голова.
— Работа тяжелая, со всей этой суматохой давно не читал. Со всей этой ситуацией я ночевал целую неделю в больнице. Жуткий оврал был.
— Принесите тогда еще зарядку, — сказал Говорухин. Врач только саркастично на него посмотрел, — пожалуйста, — его голос ослабился.
Коробку с вещами принесли спустя несколько минут. Они были расфасованы по пластиковым пакетам с застежками. Чувствовалось нереальным. Говорухин присел на стул — сразу заныли ребра, еще и спина, и вывалил содержимое на кровать. Было негусто. Только рваная и испачканная в крови одежда, да эти телефоны. Ноутбук куда-то исчез, хотя он мог просто оставить его в редакции. Вытащив из пакета телефон, он подключил его к зарядке. Спустя некоторое время экран загорелся изображением фирмы производителя, потом эмблемой операционной системы. В палате был включен телевизор, который смотрели его соседи-пациенты. Показывали новости. — Ну хоть в этот раз не «лебединое озеро», — кто-то из них заметил.
— Замечательный же балет, надо только чаще показывать, — кто-то ответил, а затем залился смехом
— Эх, жил бы ты в те времена, по-другому бы запел.
Алексей услышал фамилию Долгорукова по новостям и сразу обернулся. Потом прикрикнул, чтоб на секунду замолчали. В сюжете говорилось о том, что Город, хоть и понес, и финансовые, и архитектурные, и логистические потери, но, благодаря работе команды мэра и самого Долгорукова, эти потери удалось минимизировать, и быстро вернуть Город к жизни. «Таких людей, как Долгоруков, я бы хотел видеть в будущем в своем правительстве», — заявил лидер. Говорухин вздохнул, а тем временем дисплей телефона зажегся, и можно было приступать к сёрфу по сети. Алексей открыл сайт ЖИЛАЙФ и первым, что увидел был огромный заголовок: «МЕСТО ВСТРЕЧИ С КОНЦОМ ИЗМЕНИТЬ НЕЛЬЗЯ. ПАМЯТИ ГОВОРУХИНА». Видимо за те две недели, что Алексей успел пролежал в отключке, его однофамильцу тоже нездоровилось. В списке авторов на сайте он себя не нашел, статью тоже. Решил пройти по ссылке, которую он заранее себе ретвитнул. Удивительно, но она оказалась совершенно рабочей, он тапнул по ней и увидел следующее: надпись «Опровержение», а под ней эти несколько символов.
В сердцах он бросил телефон, а затем закрыл лицо ладонями. Отдышавшись, он обратился к своим соседям:
— Ни у кого не найдется сигареты?